Намек. Архивный шифр - Иван Кузнецов

подобные исследования, вон немцы создали целый институтище под названием «Зов предков» — «Аненербе». Не отставать же! Надо быть хотя бы в курсе технологий, используемых будущим противником. С другой стороны посмотреть, у нас этим ещё до революции занимались такие уважаемые учёные, как Бехтерев, такие любимые народом практики, как дрессировщик Дуров. Рациональное зерно в этом есть: скрытые психические способности.

Поразил же Бродова размах, с каким к делу подошли товарищ Барченко с соратниками. Или замах? Предстояло ещё разобраться, что из задуманного и начатого лабораторией она сумела на деле осуществить, довести до конца. Он, конечно, увлёкся; с головой ушёл в изучение необычных материалов. Забыл сходить в столовую и спохватился, только когда она уже закрылась. Перестал гадать, в какое время здесь считается приличным уходить со службы по вечерам… или же по ночам.

Несмотря на искреннюю увлечённость делом, к вечеру Николай почувствовал себя порядком разбитым: становилось всё тяжелее дышать, и голову сдавило — аж в висках застучало. Замкнутое помещение. Плохо проветривается, что ли? Но вентиляция есть и вроде работает. Впрочем, само содержание документов вызывало не только интерес. Опыты, которые ставили сотрудники лаборатории на животных, да и на людях, отличались порой большой жестокостью, насколько можно было судить по скупым записям в протоколах экспериментов. Это порождало тяжёлое недоумение. Целесообразность подобных опытов и их результативность оставались под вопросом при поверхностном знакомстве с материалами. Крутилась, как испорченная пластинка, мысль: «Не в Советской ли стране мы живём?» Может, и верно, и не преувеличение — насчёт внутренних врагов?

Впрочем, далеко не все материалы лаборатории Барченко носили столь тяжёлый характер. Была масса просто занятных. Не оторвёшься! Кроме того, сама по себе возможность систематизировать материалы, разложить по полочкам, осмыслить всегда увлекала Николая. В общем, он погрузился с головой в изучение документации лаборатории.

Вечером — часу в десятом — раздался звонок внутренней связи: Бродова вызывали к начальнику Отдела лабораторий. Он опять подумал: «Тут что, норма, что ли, такой режим работы?!» Поднялся на третий этаж, прошёлся по коридорам — и внезапно почувствовал облегчение: и грудь, и голову перестало давить. Всё-таки духота внизу. Надо будет почаще выходить проветриваться.

Его спросили о сроках выполнения поставленной задачи. Николай, как вполне уже тёртый калач, назвал срок, который втрое превышал расчётное время. От него сухо потребовали закончить разборку документации вдвое быстрее. Вот и чудесно! Выкроил себе время и на преодоление непредвиденных затруднений по ходу работы, и вообще — на подумать. А заодно — на партсобрания и партийную работу, которая здесь наверняка кипит. Кстати, выяснилось, что сегодня ещё есть возможность встать на партучёт. Когда все эти люди спят? Утомлённый заместитель начальника отдела вышел из кабинета вместе с Бродовым:

— Идёмте, провожу вас до парткома.

Коридоры были уже не так оживлённы, как утром, но какая-то жизнь в них шла: двери некоторых кабинетов приоткрыты, сотрудники деловито пробегают из одного в другой.

— Как вы себя чувствуете? — поинтересовался провожатый.

Вопрос о «впечатлениях» от фонда лаборатории Бродову уже задавали, и он отвечал. О впечатлениях от нового места службы — тоже. Теперь что, по новой начинать? Хочет просто поддержать разговор?

— Неважно выглядите, — пояснил собеседник свой вопрос.

Ну, тут особые церемонии не требуются.

— Вы тоже, — сказал Николай с доброжелательной ухмылкой и добавил просто: — Усталость.

— Сотрудники, проводившие оперативные мероприятия, отмечали, что в помещениях этой лаборатории тяжело находиться. Тяжело физически. Обыск — это же долго, целый день. И доходило до припадков. Молодые, здоровые мужики, крепкие. Мне интересно. Может, это у них самовнушение? Они же знали, куда пришли, рисовали себе всякие ужасы, чего ожидать. Как вам кажется?

— Я ведь не был в помещениях лаборатории, — напомнил Бродов.

А надо сказать, что после знакомства с документами ему очень захотелось там побывать. Тем более захотелось теперь, когда узнал такую любопытную подробность.

— Значит, от самих бумаг ничего особенного не почувствовали? — продолжал допытываться собеседник.

— Возможно, я смогу завтра сказать вам что-то более определённое, — расплывчато обнадёжил Николай. — Знаете ли, душновато в подвале, а я духоту очень замечаю. Тут не до особых ощущений.

— Понял. Вот мы и пришли.

Дверь в помещение парткома была приглашающее приоткрыта. Бродова здесь ждали: были предупреждены по телефону. Встав на партучёт, Николай почувствовал, что теперь уже в полной мере «прописался» в Наркомате внутренних дел.

На следующее утро выяснилось, что замначальника Отдела лабораторий проявил трогательную заботу о новом сотруднике: по его указанию весь огромный архив был перенесён из подвального помещения в комнату поменьше, зато с окном, на втором этаже. Окно было забрано решёткой, но створки открывались внутрь. Прекрасно!.. А может, и не забота им двигала, а естественно-научное любопытство? Мол, создадим товарищу комфортные условия и посмотрим, какое всё-таки физиологическое воздействие на него окажет архив как таковой! Прямых вопросов, однако, Бродову до поры деликатно не задавали.

Он споро, но вдумчиво разбирал документы, вникал. Вечера занимала довольно насыщенная партийная жизнь. В субботу после службы и в воскресенье — шефская деятельность — не всякий раз, но частенько. В общем-то, к дополнительной нагрузке подобного рода Николай давно привык. Но тут едва не на каждом партсобрании рассматривали персональные дела товарищей, признанных врагами народа, а также — подозреваемых в этом. По итогам, понятно, исключали. Поначалу обязательно зачитывали собственноручно написанные показания предателей, потом эта практика стала нерегулярной.

Счастье, что большая чистка рядов застала на новом месте службы! Бродов знал из разных источников, в первую очередь, из печати: тот же самый процесс набрал обороты и в Красной армии и касается, прежде всего, высшего руководства. Понятное дело, шерстили весь Генштаб.

Николая бросало в холодный пот всякий раз, как он представлял себе, что на повестке собрания могло стоять исключение товарища, которого хорошо знал лично, с которым много лет проработал бок о бок, тесно контактировал по службе, возможно, его собственного начальника или подчинённого. Как быть с такой бедой?!

Беда — она и в случае ошибочного подозрения, и в случае действительного предательства. Если второе — соображай, к каким именно секретам человек имел доступ, что успел передать противникам и как теперь исправлять положение. Но если ты уверен, что твой товарищ обвинён по навету, незаслуженно, как быть? Доказывать, отстаивать? Какие же ты имеешь доказательства, кроме собственных эмоций?! Молча ждать приговора суда? Только приговор троек больно уж скор…

Счастье, что принуждён участвовать в заочном разборе персональных дел на собрании пока ещё чужого ему коллектива! А всё равно мало приятного. Слушаешь очередного оратора, брызжущего праведным гневом, поднимаешь руку при словах председателя «кто за исключение»? Да,