Скуки не было. Вторая книга воспоминаний - Бенедикт Сарнов

И он с наслаждением вспоминает:

Ах, и я эти страны знаю —Сам немалый прошел там путь.Только ближе к родимому краюМне б хотелось теперь повернуть…

Не отказав себе в удовольствии дочитать стихотворение Есенина до конца, он возвращается к Ахмадулиной.

— Ну что ж, пойдем дальше?

О, мне б его уверенность на мигИ фамильярность с тайной простотою!Но нет, я этой милости не стою:Пускай прольется мимо рук моих…

— Гм… А вот это уже как-то манерно. Вам не кажется?.. Этакая ломака… А?.. И, обратите внимание, тут и это ее любимое «О» звучит уже неестественно. Я бы даже сказал, нарочито… Ну, это ничего… Не расстраивайтесь, голубчик. Это от молодости. Это пройдет… Пойдем дальше! Я уверен, что дальше будет лучше!

И, перелистнув несколько страниц, он читает:

И снова, как огни мартенов,огни грозы над головой…Так кто же победил: Мартынов?иль Лермонтов в дуэли той?

— А вот тут я что-то совсем не понял, голубчик. К чему они здесь, эти мартены?

— Это сравнение, Самуил Яковлевич. Во время дуэли там — помните? — началась гроза. Вот она и сравнивает вспышки молнии с огнями мартенов…

— Да, да, гроза… Я помню… Но какое-то странное сравнение… искусственное… Вам не кажется, голубчик?.. Ну ладно, пойдем дальше…

Продолжает читать:

А Пушкин пил вино, смеялся,Дела его прекрасно шли…

— Послушайте, это же ухарь-купец, а не Пушкин… «Дела его прекрасно шли…» Прямо купчик какой-то… Вы не согласны?..

Читает дальше:

И поводила все плечами,и улыбалась Натали…

— Поводила плечами? — в голосе его появляется тот призвук смеха, который обычно предшествует у него остроте. — Да это цыганка какая-то, а не Наталья Николаевна…

И, насупившись, он опять возвращается к началу стихотворения:

И снова, как огни мартенов…

— Дались ей эти огни мартенов…

И вдруг, чуть не плача:

— Голубчик, неужели вы не чувствуете? ЕЙ НЕ ЖАЛКО ЛЕРМОНТОВА!.. Он был такой молодой!.. Вы представьте себе, сколько бы еще он сумел сделать, если бы не эта ужасная дуэль!..

Закрывает книжку, смотрит на ее обложку.

— «Струна»… И название какое-то претенциозное… По правде говоря, безвкусное ведь название…

Смотрит на портрет, на прелестное лицо юной Беллы.

— И лицо… Какое-то, знаете, незначительное… Что-то даже есть в нем несимпатичное… Да, да, определенно неприятное лицо…

И решительным жестом он возвращает поднесенный ему подарок дарителю:

— Нет, голубчик, не буду я читать эту книжку… Читайте ее сами.

Это, так сказать, завязка.

Собственно, даже не завязка, а — экспозиция. Или, лучше сказать, предыстория моего сюжета. А истинной завязкой его надо считать рецензию на книгу стихов Беллы Ахмадулиной «Уроки музыки», которую я написал и напечатал в 1970 году, в 12-й книжке «Нового мира».

Белла была тогда кумиром всей нашей передовой (называлось это другим словом: «прогрессивной») интеллигенции. Некоторые энтузиасты даже ставили ее рядом с Ахматовой. Поэтому рецензия моя — весьма, надо сказать, нелицеприятная — в самом прогрессивном нашем журнале проходила туго. Прогрессивные редакторши крутили мне руки, требуя, чтобы все свои упреки поэтессе я обложил ватой, то есть — комплиментами и всякого рода уверениями в несомненности ее божественного поэтического дара.

В результате рецензия вышла гораздо более мягкой и даже комплиментарной, чем мне бы хотелось.

Но это мне не помогло.

Даже друзья, в числе которых были и близкие, меня за нее осуждали. Зачем, дескать, бить по своим. А люди более от меня далекие — те и вовсе (это до меня доходило) говорили: «Если уж у него такой критический зуд, изничтожал бы всю эту сволочь: Грибачева, Софронова… А он, как нарочно, выбирает для своих нападок самых ярких, самых талантливых: сперва Евтушенко и Вознесенского, а теперь вот — Беллочку…»

Даже целую эпоху спустя (в 1987-м), когда я включил эту давнюю статейку в новую свою книгу (она вышла через двадцать лет после предыдущей), прогрессивные (и в высшей степени доброжелательные по отношению ко мне) внутренние рецензенты упрямо и красноречиво уговаривали меня этого не делать. И заботились они не столько о Белле, сколько обо мне, о моей (а не ее) репутации. Они искренне полагали, что эта статья меня роняет.

Пересказывать содержание той моей статьи я сейчас, разумеется, не буду. Приведу из нее только маленькую цитату.

Вспоминая злополучное четверостишие, в котором фамилия убийцы Лермонтова рифмовалась с «огнями мартенов», я писал:

Искусственность этой рифмы, я помню, очень раздражала покойного С. Я. Маршака. Раздражала как улика, свидетельствующая о незатронутости поэта темой стихотворения:

— Голубчик, неужели вы не чувствуете? Ей не жалко Лермонтова!!!

Белла обиделась, конечно, не только на это замечание. (Были там и другие, гораздо более обидные, о некоторых из них я, наверно, еще скажу.) Но поводом для ответа она выбрала именно его.

Случай представился не скоро: аж целых семь лет спустя. В 1977 году в Тбилиси вышел солидный (страниц семьсот) ее том. Как раз в это время один ленинградский литератор опубликовал заметки о своем путешествии по Кавказу. И там, в этих своих путевых очерках, он, между прочим, заметил, что в Грузии его особенно поразил культ двух женщин: первая — царица Тамар, а вторая — Белла Ахмадулина.

Если судить по увесистому тому Беллы, изданному в Тбилиси, эта реплика ленинградского писателя не была ни метафорой, ни гиперболой. Будучи предметом обожания пылких грузин, на территории этой республики (и, соответственно, этого тома) Белла могла позволить себе всё, что бы ей ни заблагорассудилось.

А заблагорассудилось ей там опубликовать такое письмо:

Критику Б. С.

Вы оказали мне честь, упомянув меня в статье, общего значения которой я, по роду моих склонностей и занятий, не могу оценить в должной мере. Ваша память обо мне тем более для меня почетна и лестна, что я не имею привычки и страсти к публикациям, и внимание критики для меня чрезвычайная редкость.

Я совершенно согласен с Вами в отрицательной оценке слабого и вульгарного стихотворения, некстати поминающего имена Пушкина и Лермонтова. Единственное, что может оправдать меня перед Вами, это то, что указанное стихотворение, писанное в давнишней и непривлекательно-невежественной молодости автора, сознательно не включено в разбираемую Вами книгу. Так что огорчение Ваше — заслуга не моей, а Вашей энергии. Но все это для меня ровно ничего не значит.