Мое самодержавное правление - Николай I

Что же остается делать честному человеку и где может найти он убежище? Пример перед глазами. Киреевский, молодой человек, чистый совершенно, с надеждою приобрести хорошее имя, берется за перо и хочет быть автором в благородном значении этого слова. И в первых строках его находят злое намерение.

Кто прочитает эти строки без предубеждения против автора, тот, конечно, не найдет в них сего тайного злого намерения. Но уже этот автор представлен Вам как человек безнравственный, и он, неизвестный лично Вам, не имеет средства сказать никому ни одного слова в свое оправдание, уже осужден перед верховным судилищем, перед Вашим мнением.

На дурные поступки его никто указать не может, их не было и нет; но уже на первом шагу дорога его кончена[293]. Для нас он не только чужой, но вредный. Одной благости Вашей должно приписать только то, что его не постигло никакое наказание. Но главное несчастие совершилось.

Государь, представитель закона, следственно сам закон, наименовал его уже виновным. На что же послужили ему двадцать пять лет непорочной жизни? И на что может вообще служить непорочная жизнь, если она в минуту может быть опрокинута клеветою?

* * *

Приписка П. Бартенева:

«Письмо это, равно как и два предыдущие, черновые; они сохранились у сына Жуковского, Павла Васильевича, и ему обязаны мы этим украшением «Русского Архива». Издание “Европейца” было прекращено по тайным наветам Булгарина с братиею. Его вышло всего две прекрасные книжки.

Отпечатанные листы третьей неконченой книжки (402 страницы) составляют редкость и хранятся у немногих любителей старины. Они имеются в Чертковской библиотеке. «Европеец» подробно описан в «Книжных редкостях» И. М. Остроглазова (см. «Русский Архив» 1892 года)».

Письмо князя П. А. Вяземского[294]Москва, 9 февраля 1829 года

Всемилостивейший Государь!

Я был оклеветан пред Вашим Императорским Величеством. С высоты престола от имени Вашего пали на меня укоризны, оскорбительные для моей чести. Я не заслужил оных.

Мне можно было равнодушно сносить часто неосновательные обвинения, устремленные на меня недоброжелателями, потому что в их несправедливости видел я одну слабость предубеждения; но язвы, нанесенные чести и сердцу моему августейшим именем Вашим, слишком глубоко в них врезались: державная власть выше предубеждений и лицеприятий.

Ныне смело взываю к правосудию и бесстрастному могуществу моего Государя. Умоляю его обратить свое всемилостивейшее внимание на письмо мое к Московскому военному генерал-губернатору князю Голицыну и на записку мою, о себе составленную.

Сознаюсь в том, в чем могу казаться виновным, но с всеподданнической покорностью и с безбоязненною откровенностью смело противоречу выражениям, обо мне употребленным в отношении графа Толстого, и говорю, что честь моя и совесть вопиют против обвинений, меня поразивших.

С доверенностию повергая к стопам Вашего Величества жизнь мою и спокойствие всего моего семейства, с глубочайшим благоговением есмь, всемилостивейший Государь, Вашего Императорского Величества верноподданный

князь Петр Вяземский* * *

Приписка П. Бартенева:

«Упоминаемая в письме записка напечатана во втором томе Полного собрания сочинений князя П. А. Вяземского под заглавием “Моя исповедь”».

ИЗ ПЕРВЫХ УСТ. СВИДЕТЕЛЬСТВА СОВРЕМЕННИКОВ О НИКОЛАЕ I

П. М. Дараган. Воспоминания первого камер-пажа великой княгини Александры Федоровны. 1817–1819 (фрагменты)[295]

IV

Въезд принцессы Шарлотты. Обручение и бракосочетание с великим князем Николаем Павловичем

22 июня 1817 года был назначен торжественный въезд принцессы Прусской Шарлотты. На 7-й версте от Петербурга по царскосельской дороге, в нескольких стах саженях от шоссе, стоял двухэтажный каменный дом с бельведером и садом. Этот дом принадлежал пастору Коленсу, и в нем помещался тогда его пансион, о котором я уже говорил.

Здесь были обе императрицы, и они должны были переменить свой дорожный туалет, и здесь же в первый раз я представился великому князю Николаю Павловичу. Он тотчас повел меня к принцессе Шарлотте, бывшей еще в сером, дорожном платье и соломенной шляпке. «Voila votre page!» – «Ah je suis charmе́e[296],– сказала она, протягивая мне руку, и тотчас прибавила: – Je vous prie, monsieur, apportez moi mon parasol, il doit être dans la voiture»[297].

Я бросился на двор к дорожной карете и, с гусарами императрицы, перерыл все подушки, перешарил все углы, но зонтик не отыскался. Возвращаться наверх с пустыми руками мне было совестно. Эта неудача казалась мне почти несчастьем, я был смущен, близок к отчаянию. Вероятно, все это отражалось и на лице моем, потому что великий князь, встретив меня на лестнице, с удивлением спросил: «Что с тобой?»

Узнав, в чем дело, он рассмеялся и сказал: «Не велика беда! Найдется другой, ступай скорее наверх, императрицы сейчас выйдут».

И точно; едва успел я присоединиться к своим товарищам, как вышли императрица и принцесса. Проводив их до кареты, я едва успел сесть на приготовленную мне лошадь, как это умное животное понеслось догонять карету и, пробравшись к левому заднему колесу, пошло церемониальным ходом.

Въезд был блестящий. В золотой карете – ландо, запряженной шестью лошадьми, ехали обе императрицы и принцесса, по обе стороны камер-пажи и шталмейстер верхами. Гвардия была расставлена шпалерами и, по проезде придворных экипажей, следовала за ними на Дворцовую площадь, где проходила церемониальным маршем мимо императора, стоявшего под балконом, с которого смотрели императрицы и принцесса.

После парада я проводил великого князя и его невесту в назначенные для нее комнаты, где ожидал ее законоучитель Музовской, в черной одежде, в белом галстуке и без бороды; трудно было признать в нем нашего православного священника.

Он постоянно должен был находиться в приемной принцессы, чтобы, пользуясь каждым свободным часом, помогать ей выучить наизусть символ веры, который она должна была произнести при обряде миропомазания.

Эта торжественная церемония совершилась 24 июня; после входа императорской фамилии в церковь, когда императрица Мария Федоровна взяла за руку принцессу Шарлотту и подвела ее к митрополиту, стоявшему в царских дверях, началось священнодействие.

Принцесса, хотя несколько взволнованная, произнесла громко и твердо символ веры. Любящий и одобряющий взор императрицы не покидал ее. Потом проводила она ее к святому причащению.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});