Бабочки в жерновах - Людмила Астахова

Одно плохо — в глубинах сновидений невозможно понять, спишь ты или бодрствуешь. Когда Ланс вдруг увидел поющую девушку, то усомнился, что всё происходит наяву. Она сидела на каменном полу, в длинной тунике, простоволосая, а со всех сторон её окружали глухие стены. Девушку замуровали заживо и обрекли на медленную смерть. Но пока еще она была жива и скрашивала последние часы существования незатейливой песней о глупой рыбке. Храбрая маленькая девочка, похожая… Ланс никак не мог вспомнить, кого же она ему напоминает. Кого-то знакомого, кого-то…

Он позвал узницу, но она не слышала. То ли потому что это и в самом деле был сон, то ли из-за той апатичной отрешенности, которая подчас охватывает приговоренных к смерти. Уже перешагнув через порог бытия, покидая мир живых, лишний раз оглядываться как-то не хочется.

И тогда Ланс Лэйгин пошел дальше, подгоняемый странным желанием успеть, посетившим его внезапно и неумолимо погнавшим вперед.

Вперед, вперед, по широким ступенькам, через дверь, забранную крепкой железной решеткой, в обширное помещение, в котором самый несведущий угадал бы тюрьму. Толстые решетки, массивные замки и даже кандалы — не самое узнаваемое, нет. Место, где у людей отнята свобода — этот единственный дар, положенный каждому от рождения, до тех пор, пока тот своими поступками не докажет обратного, отличается от любого иного человечьего обиталища одним — запахом. Его не спутаешь с другими и не забудешь. Как бы чисто не убирались камеры, сколь бы ни были гуманны законы и беззлобны стражи, но здесь всегда будет витать этот острый, режущий ноздри дух отчаяния. Хоть залей всё духами, но хрена с два ты спутаешь тюрьму с любой другой обителью печали. Вот и Лансов нос не ошибся. Да, собственно, его и глаза не подвели. Хотя пришлось сморгнуть пару раз, на всякий случай. Гораздо труднее пришлось мозгу, дабы до конца уверовать — женщина в кожаном доспехе поверх туники и огромная серая собака — Лив и Перец. К слову, охотника на оленей признать было проще всего.

Стражница. Калитар

В тюремной караулке пахло именно так, как должно пахнуть по утрам в маленьком помещении, где хранится снаряжение и оружие охраны. Кожа доспехов, мужской пот, поношенные сандалии, оливковое масло, пролитое на пол вино, пожалуй, слегка подкисшее, и залежавшийся кусок лепешки, судя по всему, уже заплесневевший. И песья шерсть, конечно. Просто праздник для чувствительного носа, если сравнивать с ароматами, царившими там, в коридорах и камерах узников, особенно же в пыточной. Собачья подстилка пустовала — Перец был единственным счастливчиком, который мог покинуть храмовую тюрьму до конца празднеств. И вернуться обратно.

— Еще одна бесконечная ночь? — пошутила Лив, затягивая ремешки на кожаном панцире.

— И две монеты в кошельке, когда все закончится и нас выпустят в город, — зевнул стражник, которого она сменила. — Душно как, заметила? Что-то сна ни в одном глазу. Пойду напьюсь — Исил угощает.

— Происшествия?

— А! Ведьмы умудрились покусать друг дружку — всё неймется им. Господин Тай со своими бабами затеяли оргию напоследок, хоть уши затыкай, но это его право. Остальные не бузили особенно, разве что Лазутчик распелся под утро, но сейчас притих. Тебя, что ли, чует?

— Может, и так… — женщина просмотрела ночной отчет, сложила таблички и оттиснула на воске свою печать. — Свободен. Иди отдыхать, я и без тебя всех обойду.

— Спокойной стражи, Лив, — охранник, уже успевший разоблачиться до туники и снять оружие, обернулся и добавил вполголоса: — Да, кстати… Что-то писарь наш мудрит в последнее время, да и серебришко у него завелось. Вчера кувшин красного поставил — с каких только шишей, а? Да разговоры вел мутные. Ты б присмотрела за ним.

— Думаешь, под меня роет? — она прищурилась, пристегивая ножны с коротким мечом к поясу по-сотницки, справа.

— Ну, тебе виднее, есть ли там, что откапывать, — осторожно ответил стражник. — Будь здорова!

— И ты, — отмахнулась Лив, отдаваясь мыслям о предстоящем обходе. Ничего нового, впрочем. Разве что…

Внезапное рычание Перца заставило женщину вздрогнуть. Пес, неведомо когда проскочивший в караулку, стоял напротив двери, вздыбив шерсть, и глухо ворчал, не отрывая взгляда от густых теней там, за порогом.

Стражница, Ланс и другие. Калитар

Лив прищурилась, вглядываясь. Контрастная пляска световых пятен в чернильной темноте коридора играет с усталыми глазами странные шутки. Морские и подземные, что может быть нелепей нового лица в этом царстве живых мертвецов!

— А, это ты! — выдохнула женщина с облегчением, признав свеженького стражника, по виду — полного недотепу. — Опаздываешь! Я уж хотела начинать обход без тебя. Ну, облачайся, и пойдем.

И как это часто бывает во сне, когда все происходящее, сколь бы бредовым оно не являлось, принимается как данность, удивление невесомой тенью мелькнуло где-то в глубинах сознания, и сразу же, не вызывая отторжения, исчезло без следа.

Значит, Лив видит его наяву, и призрачное хождение сквозь стены закончилось пробуждением? Или нет?

Кажется, женщина приняла его за стражника-новичка. Хорошо, пусть так.

— Я? Да… сейчас… а где… э… облачение? — запинаясь, пробормотал Ланс.

Чужая речь густой патокой текла с языка и горчила так, что перехватывало дыхание.

Потом глянул себе под ноги, а там… Коленки голые торчат смешно. И калиги надеты. Всамделишние, кожаные. Любимая обувка солдат — покорителей античных царств, которую любой археолог опознал бы в один миг. А это значило… Тут Лансу слегка подурнело, ибо выходило, что он каким-то немыслимым способом попал в прошлое. Или это все же сон?

— Ну, ты даешь, парень! — Лив расхохоталась, хлопнув себя по бедрам, и погрозила новичку пальцем: — Дело понятное, праздник, но нельзя же прямо с утра глаза заливать! Бери дубинку и таблички. Наверняка опять прошения будут, чтоб их… — и показала на стол, чтоб новобранец с перепугу чего не напутал: — Сначала в поварню, подгоним Эвита, чтоб не задерживался с кормежкой.

И, свистнув Перцу, потопала по коридору на запах вареных бобов, капусты и жареной рыбы. Дорога знакомая, и, хоть в переходы и не проникает дневной свет, не ошибешься, потому как на этот дух можно идти, не открывая глаз.

Внутри поварни, в пару и чаду возился Эвит — свеженький самоубийца и трехтысячелетний любитель ядреных ароматов в одном лице. Узкая, смуглая физиономия его блестела от жира, на щеках и лбу красовались грязные разводы, но никуда не денешься — тот самый.

— Пошевеливайся, крыса ленивая! — прорычала стражница слегка гундосо, потому что с привычно зажатыми ноздрям иначе не порычишь: