На железном ветру - Виктор Егоров

Она не приняла его откровенности.

— Мсье, произошла какая-то ошибка. Я не знаю никакого мсье Журавлева, и никаких пасем ему мой отец не писал.

— Ваш отец был славный человек, настоящий интернационалист и антифашист. Он не боялся риска, как боитесь вы. Ведь я с вами откровенен, отплатите тем же.

Уголки губ ее дрогнули в иронической усмешке.

— Я увидела вас впервые в жизни десять минут назад. Вы подошли ко мне на улице. И еще призываете к откровенности. Вам не кажется это странным?

— Нет. Заочно я знаю вас больше двух месяцев и слишком долго искал встречи. К тому же вы должны понять: будь я полицейским, я не тратил бы с вами времени на разговоры, от которых вы можете отказаться, когда дело дойдет до протокола.

Она слушала его, опустив ресницы и нервно покусывая нижнюю губу. В душе ее происходила борьба.

— Но ведь мсье Журавлев мог потерять письмо! — чуть не плача от разрывавших ее противоречий, воскликнула она и вдруг густо покраснела.

«Проговорилась и поняла, что проговорилась», — с облегчением подумал Михаил. Настало время пустить в дело главный козырь, этот козырь должен ее убедить, потому что путь к отступлению она сама отрезала.

— Такие письма не теряют, — сказал Михаил, сделав вид, что не придал значения ее оплошности. — Наконец, я могу напомнить некоторые подробности вашей встречи с мсье Журавлевым. Если вы не забыли, сначала он не хотел брать письмо, так как на конверте не был указан адресат. Наконец согласился прочитать его в вашем присутствии. Содержание письма настолько его поразило, что он обратился к вам, как к мужчине: мсье... Надеюсь, вы понимаете, мадемуазель: такие подробности я мог узнать только от мсье Журавлева.

Наступило молчание. Лора сидела неподвижно, поджав под скамейку ноги. На коленях лежала розовая сумочка, которую она крепко, словно боясь выронить, сжимала в руках. Она сосредоточенно вглядывалась в размытые узорчатые тени, отбрасываемые на аллею голыми ветвями платанов. Зябко сутулила плечи, будто на них навалили непосильный груз; от этого вся ее миниатюрная фигурка выглядела на редкость трогательной, и в какое-то мгновение Михаилу остро захотелось погладить ее густые волнистые волосы и утешить. В чем именно утешить, он не знал.

— Я вам верю, мсье.

— Благодарю вас, мадемуазель.

— Вы русский?

— Да.

— Вы большевик?

— Да.

— Ваше имя?

— Зовите меня Жорж.

Она улыбнулась, обнаружив на щеках две бархатистые ямочки.

— В действительности вы, конечно, Иван, но я понимаю. Я с самого начала подумала, что вы иностранец, — у вас неправильный выговор, — но приняла вас за немца. Эти белокурые волосы...

— Немцев вы боитесь больше собственной полиции?

— Фашистов, мсье Жорж.

— Но ведь они только того и хотят, мадемуазель. С ними надо бороться.

— Ба! — с веселой иронией сказала она. — От вас за сто шагов пахнет коммунистом. Чем я могу вам помочь?

— Пойдемте отсюда, — сказал Михаил. — Вы, я вижу, совсем замерзли. Поговорим в кафе.

— О да, ведь вы, наверное, захотите кое-что узнать обо мне и моем отце?

— Конечно, мадемуазель, если вы ничего не имеете против.

— Раз вино откупорено, его надо выпить. Я знаю уютное местечко на Монпарнасе. Там не бывает студентов, и потому не так шумно, как на Бульмише.

Они дошли до центрального партера, обогнули восьмиугольный бассейн, и вскоре боковая улица вывела их на бульвар Монпарнас.

— Подумать только, — оживленно говорила Лора, — я иду рядом и беседую с настоящим русским большевиком. Мсье Маньян, мой старый наставник из коллежа, спятил бы от ужаса, узнай он об этом. Забавно, не правда ли? Знаете, как мы окрестили его? Мсье Corbillard[19].

Она рассмеялась, и звездочки целой россыпью вспыхнули в глазах. Глядя на нее сейчас, никто бы не подумал, что еще несколько минут назад она нуждалась в утешении, была озабочена и подавлена. Казалось, внутри у нее сработал невидимый переключатель. Такая быстрая перемена вызывала у Михаила двойственное отношение. Ему нравилось, что девушка воспрянула духом, не поддалась унынию, но вместе с тем он опасался, не свидетельствует ли это о ее легкомыслии, неспособности понять всю серьезность и опасность дела, которое ее коснулось.

Кафе называлось «Лесная сторожка». В небольшом зале было тихо и малолюдно. Со стен, обитых деревянными панелями, смотрели увенчанные рогами головы оленей, ланей и горных козлов. Над стойкой висели часы с дверцей, из которой, по-видимому, каждый час выскакивала кукушка.

Донцов и Лора заняли столик в углу. Столешница его была сколочена из дубовых досок и покрыта зеленой клеенкой.

История, которую рассказала девушка о себе и об отце, не поражала неожиданностями — что-то в этом роде Михаил и предполагал услышать.

Лора родилась в 1915 году. Ее отец, бывший цирковой акробат, находился в то время в действующем флоте. После войны его уволили с флота, но в цирк он вернуться не мог. Помешала осколочная рана. Он долго и безуспешно искал другую работу. Между тем опасно заболела мать, тоже цирковая актриса. Выбирать Эмилю Шамбижу не приходилось, надо было оплачивать лечение жены, и он поступил в полицию. Матери Лоры уже ничто не могло помочь, она умерла. Где-то в Лангедоке у Лоры жила бабушка, но родители с нею не знались, и девочка осталась на попечении отца. Он приложил все силы, чтобы дать ей среднее образование. Она окончила коллеж. Большое влияние оказывал на нее отец. Его рассказы о русской революции, о великих идеях, которыми руководствовались большевики, о восстании 2-й Черноморской эскадры поразили воображение девушки, прозвучали резким диссонансом в той размеренной, тихой жизни, которая окружала ее. Что говорить о дочери, если жизнь эта не удовлетворяла и отца, несмотря на обилие острых ощущений — к 1932 году он занимал должность инспектора криминальной полиции, и эту должность заработал не в канцелярии.

— Понимаете, кругом глухая стена, — говорила Лора, очерчивая пустой чашкой из-под кофе окружность на клеенке. — Но в том-то и ужас, что реальной стены нет. Существуй она — ты получила бы цель преодолеть ее. Но ты можешь идти в любую сторону и никуда не прийти, вернее — прийти к тем же католическим добродетелям. Когда ты ни о чем не думаешь, когда живешь, как птичка, такая жизнь кажется нормальной. А что делать? Времена святой Жанны миновали. Но когда знаешь, что есть другая жизнь, есть великие цели, что времена Жанны д’Арк не миновали, — твоя комната, твоя постель, твои безделушки кажутся тебе ненавистными, как злейшие враги. Потому что отсюда начинаются ханжество, корысть зависть, оглупление... Вы меня понимаете?

— Да, мадемуазель.

Михаил был не на шутку взволнован ее исповедью. В сдержанном тоне девушки угадывался большой внутренний накал, искренность чистой и благородной души. О легкомыслии или недомыслии тут и речи не могло быть. Но самое волнующее — взгляды Лоры точно совпадали со взглядами Тадеуша Липецкого. Это наводило на размышления. Ни Липецкий, ни Лора Шамбиж не принадлежали к рабочему классу. Но стоило разбудить от спячки их ум, их душу, как оба с отвращением шарахались от буржуазной жизни, несмотря на всю ее пряничную привлекательность.