Невеста - Карина Демина

Король прав.

И после свадьбы поводов для драки возникнет немало. Как долго Оден сумеет сдерживаться?

– Без живого железа он мертв.

Возможно. Но будет ли он жив без своей альвы?

– Я должен подумать. – Виттар отвернулся от книжных полок. Сейчас он бы желал стереть прочитанное из памяти. – Есть еще время.

Пока время все еще есть.

Мне шили свадебное платье.

Из алой тяжелой ткани, расшитой белыми жемчужинами; роскошное, слишком, пожалуй, роскошное для меня. Кружево всех оттенков красного. Ленты. Тесьма.

Иглы.

Булавки.

И странное ощущение, что все это происходит не со мной. Я стою перед зеркалом, позволяя окружать себя слоями ткани, и… мне все равно, что они сошьют.

Грядущая свадьба видится представлением, этаким фарсом, в котором я вынуждена участвовать. И чем ближе день, тем сильнее желание сбежать.

Ложь… и снова ложь…

Я совершенно запуталась в том, что происходит.

И Оден не спешил помочь. С каждым днем он все больше замыкался в себе. Неудачный побег ли был причиной, случившееся ли в деревне, ссора ли, которая ударила по нему больнее, чем он хотел показать, но он теперь просто держался рядом, не заговаривал, да и попыток прикоснуться ко мне не делал.

А стоило самой приблизиться – отступал.

По ночам притворялся спящим, хотя на самом деле засыпал долго и спал урывками, всякий раз пробуждаясь ото сна резко, вздрагивая всем телом. Но когда я спросила, что с ним, ответил:

– Ничего. Все хорошо. Пройдет.

Лгал. И сам не верил.

Он то и дело трогал шею, будто опасаясь, что там, во сне, на него нацепят ошейник. И болезненно морщился, когда замечал за собой этот жест.

В эти минуты я от души ненавидела его брата.

И сейчас, глядя в зеркало, – последняя примерка, – я видела отнюдь не платье, не себя, но запертую дверь с ручкой в виде дельфина.

– Вам нравится? – Портниха отступает.

Да, наверное… платье великолепно.

И гарнитур из крупных рубинов, который передали мне с любезной запиской от будущего деверя. Разглядывая камни в сети платиновой оправы, я испытывала преогромное желание швырнуть эту красоту в стену… а лучше в лицо.

Вернулся бы.

Поговорил с Оденом.

Но нет…

И я сама не лучше.

Стою. Терплю булавочные уколы и щебет швей, которые вновь что-то спешат исправить. Ловлю насмешливые взгляды… иногда в них удивление. Порой – зависть.

Чаще – недоверие.

Неужели и вправду на мне собираются жениться?

И когда пытка платьем подходит к концу, я выдыхаю с преогромным облегчением.

– Это все мелочи…

Хвостик свистит. Мелочи ему по вкусу. Обрезки лент, тесьмы и тканей, кружево и куски шелка – подходящие материалы для гнезда. Хвостик горд своим творением, которое украшает крадеными булавками. Сегодня он добыл еще с полдюжины.

А я подхожу к двери, провожу пальцами по спине золоченого дельфина. Выбор еще есть. И шанс отступить, оставить все как было. Я так долго пыталась сохранить равновесие, так стоит ли его нарушать?

Не будет ли хуже?

Войду – узнаю.

В его комнате тихо, но в ванной журчит вода.

Свет, преломленный витражами. Бабочки. Львиные головы. Камень. Оден лежит, запрокинув голову, и руки раскинул, цепляясь за бортик.

– Эйо? Что-то случилось?

– Ничего.

Я присаживаюсь на край бортика.

– Подумала, что вдруг тебе помощь нужна.

– В чем?

– Ну… – Волосы влажные, и подшерсток намок, слипся пуховым комом. А ость дыбом торчит. – Например… голову помыть. Или спину потереть.

– Не шути.

– Не шучу. Сиди смирно. И глаза закрой, а то мыло попадет.

Не мыло – шампунь, который пенится на руках и пахнет яблоками. Волосы становятся скользкими, тяжелыми, и я долго массирую голову, а еще дольше – выполаскиваю эту яблочную пену. И берусь за мочалку.

– Встань.

Оден безропотно подчиняется.

Его бассейн – отнюдь не яма меж корней старого дерева. И вода молчит. Я оставляю мыльный след на шее, на плечах, изучаю спину, убеждаясь, что старые раны не открылись от холода…

Пена не удерживается на коже, падает клочьями. Рукава моей рубашки намокают.

– Повернись.

Поворачивается. Перехватывает мою руку.

Белые глаза смотрят с упреком.

– Что не так? – Я беру мочалку свободной рукой. – Ты купаться не любишь?

Ноздри раздуваются. Оден осторожно спрашивает:

– Тебе плохо?

– Нет.

– Тогда почему?

Потому что очень скоро нас поженят. И я не представляю, чего ждать от этой свадьбы, от жизни вообще, и боюсь. За себя. За Одена.

За то, что случится нечто непоправимое.

А время уходит. Возможно, я буду жалеть, что тратила его так бездумно.

– Какая разница?

Ну вот и губу прокусил… когда только? Я тянусь, слизываю каплю крови. И все-таки упускаю мочалку, которая падает в бассейн, кружится, украшая водяную гладь пенными узорами. Но разглядеть мне их не позволяют. Я сама лечу в воду, и рубашка намокает.

– Ты что делаешь?!

– Так тебе удобней меня мыть будет. – Оден сдирает и рубашку, и штаны. – Эйо, ну кто купается в одежде?

На кровати хватило бы места на четверых, но я устраиваюсь на плече Одена и обнимаю за шею. Мне впервые за долгое время по-настоящему спокойно. Лежу, мурлычу себе под нос, греюсь… он снова горячий, и это приятно.

А за окном ночь, но сна ни в одном глазу. И Оден не спит.

– Что будет потом, после свадьбы?

Уже недолго осталось.

– Зависит от того, чего тебе хочется. – Он задумчиво поглаживает мое плечо. – Мы можем остаться здесь, если тебе нравится. Можем переехать в город – рано или поздно мне разрешат.

– А что хорошего в городе?

– Не знаю. Но Виттару… – на имени брата Оден споткнулся, – там всегда нравилось. Как по мне – суета. Театр. Балы. Суаре. Салоны…

Балы, суаре, салоны…

Пожалуй, нас будут приглашать – из любопытства, чтобы собственными глазами увидеть того безумца, который взял в жены альву, и саму альву.

Оден понимает все лучше меня.

– Тебя придется представить ее величеству. Есть несколько… обязательных мероприятий. А остальное – только если захочешь.

– Не захочу.

Он кивает. И палец его, коснувшись запястья, замирает.

– Мы можем уехать за Перевал. На побережье… или в другое место, если есть такое, которое тебе бы понравилось.

Побережье? Городок, в котором я выросла? Дом, возможно, уцелевший. Ограда. Лавочка. Двор с травой, что поднимается до пояса, – некому косить. Виноградная лоза, одичавшая за годы. Соседи…

Счастливые воспоминания.

И реальность, которая их перечеркнет.

– Нет.

– Как скажешь, – легко соглашается Оден. – В предгорьях тоже хорошо. Там очень чистый воздух, особенно поутру. Я привык вставать рано. Выходил на балкон, маленький такой, не развернуться. И над самой пропастью нависал. Внизу туман… тогда туманы были просто туманами. А горы – бледно-лиловые. Или еще зеленые, стеклянные словно. Солнце выбирается медленно, и в какой-то миг вершины растворяются в небе. По весне пахнет вереском… осенью тоже, но по весне – особенно.

Мне нравится его слушать.

Я была на Перевале, помню и горы, и узкую ленту дороги, отвесные стены ущелья, которые, кажется, вот-вот сомкнутся над головой. Вечную прохладу и растрескавшуюся землю.

Грохот колес дилижанса.

И усталость: мне тяжело ехать. Я ерзаю на сиденье, казавшееся поначалу мягким и удобным. И мама уговаривает потерпеть: скоро гостиница. От гостиниц я тоже устала. В них много людей, шумно и грязно. А еда невкусная.

И в который раз кряду я спрашиваю:

– Скоро уже?

– Скоро, – отвечает мама, обнимая меня. – Скоро…

Это ложь, но мне она нужна.

Я переворачиваюсь на живот, и рука Одена тотчас устраивается на пояснице.

– Ты ведь не хочешь здесь оставаться. И карпов разводить. Или форель. Но если уйти, то… там не будет жил…

– Она все равно меня не слышит. – Оден подтягивает меня выше, и да, разговаривать удобней, глядя друг другу в глаза. – Я звал, а она не откликнулась. Возможно, это навсегда. Или очень надолго, но сидеть и ждать, что однажды случится чудо, я не могу.

Дело не только в жиле.

– У меня была цель. Сначала – выжить. Иногда казалось, что смерть лучше, честнее, чем вот так, как я… но цель – это цель. Я держался.

За придуманную невесту, за сказку, сочиненную ради себя.

– Говорил, что за мной придут. В деталях представлял себе, как это будет.

Но оказался в незнакомом городе, на площади, на привязи.

– Не сложилось. Потом… была цель дойти. Казалось, что если доберусь домой, то все проблемы решатся разом.

А их стало больше.

– И я дома, но… дом словно чужой. Мне нужен собственный.

Помолчав, он добавил:

– Виттар будет возражать. Он… сильно изменился. Или я? Или мы оба? Или весь мир сразу? Я не понимаю, Эйо.

Не люблю, когда Оден хмурится.

– Я пытался с ним связаться, но Виттар слишком занят для разговора. Просто передал, что беспокоиться не о чем. Он считает, что я резко поглупел и не в состоянии сопоставить очевидные факты?