Невеста - Карина Демина

Оден молчит. И глаза закрыл, не спит – думает, подбирает слова.

– Ты… – эта просьба дается ему тяжело, – не могла бы не уходить ночью? Обещаю, что не трону тебя. В последнее время холодно очень. Осень, наверное.

– Конечно.

Осень и голод.

Еще туман, который возвращает ему кошмары. И просьба не нужна. Я сама осталась бы сегодня.

Побег. И огрызок луны, застрявший в паутине облаков. Многочисленные звезды глядятся в прорехи. Блеклое небо, которое наливается чернотой.

И тайный ход через кладовую.

Оден определенно не растерял былые навыки. В кладовой мы задерживаемся. Оден легко снимает с крючка кольцо колбасы, которое я засовываю в полотняную сумку. Туда же отправляются вяленый лещ, кругляш темного хлеба, свежий сыр и творог, полагаю, для меня.

– Этой ночью в деревне не спят, – шепотом делится Оден.

Прятаться в тенях легко, и я пускаю по траве ветряную дорожку, которая скользит вдоль ограды. И если поместье охраняют, то охрана пойдет следом.

– Выкатывают бочки с молодым сидром, который из первых яблок ставили…

Мы выбираемся за ограду.

Еще не ночь, но уже и не вечер. А Оден тянет за собой по невидимой тропе.

– …и закладывают новые. Днем яблоки разбирают, рубят, давят сок. Это тяжелая работа, и людям нужен отдых. Ночью жгут костры, пляски устраивают и еще петушиные бои… там простое веселье, но мне когда-то нравилось.

Я чувствую, как он хмурится, верно опасаясь, что и этот обычай, должно быть существовавший не одну сотню лет, изменился.

За лугом – лес. И речушка, через которую перекинут горбатый мостик. Я уже вижу рыжие пятна костров на черной шали поля, когда Оден останавливается. Резко.

Ветер тянет по реке. Оден принюхивается, вдыхая глубоко сыроватый, пропитанный речной сыростью воздух.

– Что?

– Костры. – Он разворачивается к лесу. – Костры есть, но…

Следующий порыв ветра заставляет его отпрянуть.

– Идем.

Оден сжимает мою руку так, что кости трещат. И к лесу бежит, а я едва поспеваю следом. Когда же, споткнувшись, падаю, Оден подымает рывком:

– Потерпи.

Терплю.

И он останавливается у массивного старого дуба.

– Забраться сможешь?

– Высоко?

– Как можно выше.

– Оден…

Он подсаживает меня и повторяет:

– Как можно выше. И сделай так, чтобы тебя не было видно.

– А ты?

– Я скоро вернусь.

Не верю.

– Эйо, стая. Чужая. Ее не должно быть. Здесь наша земля, понимаешь? И наши люди.

– Но…

– Я доберусь до поместья. И назад. Все будет хорошо. Пожалуйста, не спорь.

И все же Оден дождался, пока я заберусь на самый верх, туда, где в расколотой молнией вершине осталось орлиное гнездо. Старое, давным-давно брошенное, но для меня сойдет.

Он уходит.

А я жду.

Снова жду… и почти не верю, что Оден вернется. Лежу, впившись пальцами в твердую кору, и тяжелые дубовые листья шелестят без ветра, уговаривая потерпеть.

Терплю.

Пытаюсь верить, но веры у меня почти не осталось. И только безотчетный страх удерживает на дереве. В какой-то миг выглядывает луна, и света ее достаточно, чтобы я увидела тени псов, скользящие по земле. Белые, словно вылепленные из тумана фигуры движутся бесшумно.

А я перестаю дышать.

Закрываю глаза. Притворяюсь, что меня нет… и сама в это верю.

Оден возвращается на рассвете, и не один. Дюжина всадников берет старое дерево в кольцо. Оден же, перебросив поводья, лезет вверх. Он карабкается быстро, не обращая внимания на то, что сучья угрожающе прогибаются под его весом.

– Эйо…

– Я здесь. – Голос сиплый, и губы пересохли.

Пальцы от коры оторвать не могу, точно они вросли.

– Ты в порядке?

Ему не добраться до моего убежища… и не только ему. Псы тяжелее… и редко смотрят вверх.

– Да.

– Сможешь спуститься?

Наверное. Я попробую.

– Осторожно, моя радость… не спеши.

Пытаюсь. Но мне так хочется поскорее оказаться внизу, что я почти поскальзываюсь, почти срываюсь… и, очутившись в руках Одена, просто-напросто цепляюсь за него.

– Сейчас домой вернемся. И все будет хорошо.

Врет ведь.

Он насквозь пропах дымом. А на куртке и рубашке бурые пятна проступили, которые ни с чем не спутаешь. Кровь?

– Я цел. – Оден усаживает меня на коня и сам запрыгивает в седло. Так лучше. В его руках со мной ничего не случится. – Эйо… я не мог прийти раньше. На поле кое-что случилось…

Оттуда кровь.

И стая, которую я видела, вовсе не примерещилась.

– Мне нужно было добраться до поместья. Предупредить. И попытаться перехватить этих… – Он проглатывает ругательство. И только рука, лежащая на моем животе, сжимается в кулак. – Но могло получиться так, что они перехватили бы меня. – Исход схватки был бы предрешен. – Я не имел права рисковать тобой.

Вот только без него мне все равно не жить. И Оден это знает.

– Да и в одиночку больше шансов уйти.

– Я понимаю.

– Спасибо.

В дом он меня вносит на руках. Горячая ванна уже готова. Оден уходит, я так и не успеваю спросить, что же случилось там, на поле. А потом, сквозь запертые двери, я слышу, как Виттар орет на брата. Подслушивать я не собираюсь, но они оба не дают себе труда сдерживать эмоции.

– …чем ты только думал? Сказано было – не выходить!

В этом голосе отчетливо слышны рокочущие ноты.

Я отступаю от двери.

– На приключения потянуло?

– А тебе сложно было объяснить, что происходит? Проще использовать меня втемную? – Оден зол, но спокоен.

Я не представляю, во что ему это спокойствие обходится. И затыкаю уши.

Голоса стихают, но в тишине мне страшно… и я забираюсь в кровать Одена, прячусь под подушку, но продолжаю ловить обрывки фраз.

– …понадежней запереть меня попробуй.

– Запру. Понадобится, и на цепь посажу.

Виттар замолкает, видимо понимая, что именно сказал. А Оден не спешит с ответом.

Но вот громко хлопает дверь, и это точка в их разговоре.

Оден появляется и молча ложится рядом, он сгребает меня в охапку и просто держит. Я слышу, как быстро, безумно колотится его сердце. Рука, которая коснулась шеи в попытке нащупать след ошейника, выдает мысли.

– Это просто слова. – Я перехватываю руку.

– Слышала?

– По-моему, все слышали.

– Ну да… наверное. Она была права. Я не умею жить, подчиняясь. И он тоже прав.

– В чем?

– Мне не следовало уходить. Я думал, что на землях рода не может произойти плохого.

И ошибся. Он сам мне когда-то говорил, что ошибаются все. И я повторяю его же слова, только Оден не слышит.

– Я не имел права рисковать тобой.

Сердце успокаивается.

– Оден, те люди из деревни…

– Их больше нет.

– Я видела… стаю. Они вернутся, да? За мной?

Я ведь знаю ответ, и Оден лгать не станет. Он отстраняется и смотрит в глаза, а потом касается губами лба и говорит:

– За нами.

Глава 36

Выбор

Стая пришла с запада. Их след взяли от реки, но там же потеряли: вода размывала берега, стирая и запахи, и отпечатки лап. Пройти удалось пять миль, а после река распалась на десятки рукавов, которые переплетались друг с другом. Зелеными лентами в водяных косах прорастала осока, поблескивали синевой озерца.

Затем ручьи исчезли вовсе, и перед Виттаром открылась серо-желтая гладь болота.

Тот, кто привел стаю, хорошо изучил местность.

Мысль об этом вызывала такие приступы ярости, что Виттар с трудом сдерживал желание броситься по размытому следу, а когда тот вовсе исчезнет, то и дальше, по тропе ли, просто ли наугад.

Вызвать.

И убить.

Виттар заставил себя отойти от кромки болота, очерченной узкой полосой осинника. Сменив облик, он подошел к лошади, оделся и знаком велел людям возвращаться.

Слишком много времени прошло. Стая, налакавшись крови, отползла. Искать их будут, но Виттар сомневался, что найдут. И чем дольше он думал, тем отчетливей понимал, куда будет направлен следующий удар.

Поле уже расчистили.

Раненых, к счастью, было больше, чем убитых. О них позаботятся, как и о тех, кому врачебная помощь уже не нужна. Глядя на черные пятна кострищ, вытоптанную землю, осколки бочек, перевернутый фургон – наверняка кто-то пытался спрятаться под ним, – Виттар пытался справиться с собой.

Он закрыл глаза и втянул воздух.

Запахи…

Охраны, что, повинуясь знаку, держалась поодаль.

Травы, которая начала подсыхать на солнце. Крови, пропитавшей землю. Самой земли. Дерева. Угля. Перебродившего яблочного сока. И чужаков… эти запахи Виттар разбирал осторожно, выискивая тот самый, знакомый по парку…

Еще немного – и…

Он видел, как это было.

Виттару случалось сбегать в деревню. Хмельная ночь, одна-единственная в году, когда все если не равны, то всяко ближе друг к другу, нежели в остальное время. Останавливаются тяжелые деревянные давильни. Сок уже разлит по бочкам, которые готовили загодя, прополаскивая проточной водой. Изнутри на дереве сохранялся темный осадок, и чем он толще был, тем больше ценилась бочка. Самые старые всегда получали первый сок.