Эльфийская погибель (СИ) - Рау Александра

Праздник действительно поражал воображение. Если раньше я думал о роскошно украшенных улицах и большом количестве приглашенных артистов, то теперь все прочие торжества померкли — даже недавняя свадьба. Город сиял, а лица горожан светились счастьем: любой подарок короны, даже сделанный ею в корыстных целях, они считали проявлением любви Богини. Впрочем, та безусловно щедро одарила их: небывалый по объему и красоте урожай пригодится жителям Греи не только для фестиваля, но и зимой, которую они будут в страхе пережидать за городскими стенами.

Я не смог отказать себе в удовольствии побывать на торжестве. Гуляя по выложенным мозаикой дорожкам рынка, среди покупателей я высматривал обладателей заостренных ушей, но попадались они мне крайне редко, а если и встречались, то были неинтересны. Полагаю, отсутствие в городе хорошо знакомых мне эльфов было неслучайным; учитывая вполне реальную опасность раскрытия моей легенды, было бы глупо кинуться в объятия Индиса посреди площади, как бы ни хотелось вновь увидеть старого друга.

За день празднества я накупил целый мешок ненужных мне безделушек: некоторые торговцы были слишком очаровательны, чтобы не оставить им пару монет. Вернувшись в замок, я дарил сувениры практически каждому, кто встречался мне на пути — к счастью, все сочли это лишь приятной традицией, приуроченной к любимому дню Богини, — и все же большая часть досталась смутившимся от внимания Лэсси и Фэй. Я велел им присоединиться к толпе на площади; близился закат, а служанкам замка до того момента так и не удалось выйти в город, чтобы хоть немного повеселиться.

Танцем Рогов в этом году вновь руководил Хант, и народ привычно искупал его в восторженных аплодисментах. Я наблюдал за представлением из окна коридора — в глубине души мне был ненавистен этот дикарский обычай. При виде меча в его массивных руках я невольно представлял, как они заносят оружие над шеями детей короля Эдронема, вспоминал рассказы о болтающейся на лошадином крупе голове амаунетского короля Аббада, вспоминал, как его пальцы сжимали кожу принцессы, а затем воображал, как они складываются в кулак и врезаются в лицо Дамиана… Растерзанная душа принца не имела ничего общего со всем, что я ему предписывал, но руки его были в крови, а ей совсем неважно, что или кто в момент вынесения приговора повелевало палачом.

Как только стемнело, я спрятался в своих покоях; не горела ни одна свеча, и тьма наполнила мой разум, хотя провалиться в сон я ожидаемо не сумел.

Шаги в коридоре заставили отвлечься от небытия; два голоса, один из которых казался лишь отдаленно знакомым, уверенно приближались к моей двери. Незнакомец дышал тяжело и сбивчиво, будто нес нечто тяжелое, постоянно выскальзывающее из рук.

— Поставь здесь, — скомандовала лисица. — Спасибо, Марли.

— Рад помочь, Ваше Высочество.

Неудивительно, что я не узнал юного гвардейца; хоть мы проводили вечера в таверне и даже тренировались вместе, у меня всегда находился более очевидный объект интереса.

В дверь трижды гулко ударили. Я уже держался за ручку, не зная, как поступить. Решив, что промедление может стать более крупной ошибкой, чем любое другое действие, распахнул дверь и втащил Ариадну в комнату.

— А бочонок? — обиженно протянула она.

Хмельной аромат заполнил комнату. Лишь на мгновение высунувшись в коридор, я схватил праздничный дар лисицы и закатил его в покои; только коснувшись его, я поразился, какой силой обладал мальчишка-гвардеец. Стоило двери едва коснуться стены, Ариадна набросилась с объятиями, практически повиснув на моей шее.

— С праздником, Тери! — радостно воскликнула она. — Давай выпьем?

— Кажется, тебе уже достаточно, — усмехнулся я, глядя на алый румянец на округлившихся щеках. Я был счастлив, что она набрала вес; худоба не красила её крепкую фигуру.

— Нет, — отрезала лисица. — За все время мы не разделили ни одного глотка эля. Разве можем мы говорить, что близки?

Не выдержав, я рассмеялся. Даже при колоссальном грузе статуса и ответственности она умела быть непосредственной, будто дитя, и эта черта восхищала меня в ней не меньше гибкости ума и твердости принципов. В мире, где тяжесть монет и претенциозность манер — главные человеческие качества, забывать о сдержанности и правилах — практически непозволительная роскошь.

Достав появившиеся из ниоткуда пинты, Ариадна принялась разливать сладко пахнущую субстанцию, то и дело проливая её на пол — лунного света было недостаточно для человеческого зрения. Пока лисица изображала из себя трактирщика, я зажег все свечи, какие только нашёл; к моему удивлению, их оказалось лишь две.

— Таинственный полумрак, — заключила принцесса, оглядывая комнату. — Мне нравится.

— За что пьем?

— Мы пьем, чтобы пить, — отчеканила она гордо. — Ведь у нас всё есть. Ты так не считаешь?

— Мы пьем, потому что оба так не считаем.

С размаху столкнув пинты, мы осушили их, а затем еще, еще и еще одну. Образ лисицы постепенно становился менее четким, но более светящимся и завораживающим; привычку заглядываться на ее черты я оправдывал затуманенным зрением. Эль был добротным, и вскоре устойчивость наших тел приблизилась к нулю — тогда обителью нашей стало раскинутое на полу покрывало, а развлечением — завалявшиеся на столе книги.

— Сонцал…улч…

Буквы выпрыгивали из строчек, будто при исполнении ритуального танца, но от этого стихи и рассказы становились только интереснее. Мы читали начало и, по-своему поняв сюжет, додумывали конец за автора; каждый новый сценарий становился безумнее предыдущего. В момент прилива очередной порции энергии, мое тело потребовало движений, и я вскочил, вытягивая за собой лисицу.

— Потанцуй со мной, — прошептал я, вдруг ясно узрев блеск серо-зеленых глаз.

— Без музыки?

— Я могу спеть.

Ариадна рассмеялась, но, заметив уязвленно потупленный взгляд, тут же замолчала, одобрительно кивнув. Пел я настолько отвратительно, что от желания прикрыть уши руками чесались ладони, но умиротворение на лице принцессы заставляло продолжать. Мы кружились в незамысловатом танце, что с каждым шагом становился медленнее; веки лисицы постепенно опускались, пока тело совсем не расслабилось в моих объятиях. Прижав Ариадну к себе, я отнес её на постель. Ничего удивительного; мне не впервой укладывать её спать. Оставалось лишь решить, говорило ли это что-то о моей ценности как собеседника.

— Ты красиво поешь, — почти не размыкая губ, солгала она.

— Спи, melitae.

Коснувшись губами лба лисицы, я тут же услышал убаюкивающее сопение. Мне чудовищно хотелось лечь рядом, но что-то неведомое остановило меня, и тело мое не коснулось прохладных простыней. Убедившись, что сон принцессы спокоен и крепок, я вышел на балкон к отрезвляющему ночному воздуху.

Глубокой ночью сады пусты и одиноки; цветы спали, набираясь сил для следующего дня, и даже насекомые замолкали, не желая их тревожить. Обычно темные силуэты кустов и деревьев успокаивали меня, напоминая о доме. Но той ночью их тишину прервали голоса.

Вдоль стены неспеша двигались две фигуры, и я вжался в стену, не желая, чтобы меня заметили. Они едва слышно смеялись, как смеются влюбленные, скрывшись от толпы в укромном месте; отчетливо звучала песнь железа болтающихся на их поясах клинков. Капитан прижал Лэндона к стене, надавив на того всем телом. Рука его властно схватила подбородок советника — удивительно, как скоро они сменили свои роли, — дразня его, не позволяя сдвинуться с места, хотя мужчина ясно давал понять, как отчаянно желал сближения их губ.

Казалось, эль мгновенно улетучился, испарившись из каждой клеточки моего тела. Я тут же проскользнул в комнату, закрывая балконную штору. Выходит, их ссоры были лишь представлением? Зная, какую боль причиняет кровоточащее сердце, никто не поставил бы под сомнение слова его обладателя. Чем проще обман, тем глубже вонзалось лезвие предателя; в спину или в грудь — оно доставало до самых скрытых струн души.

Я опустился на пол подле свисающей с кровати руки Ариадны и припал к ней лбом, не представляя, как сообщу лисице об увиденном; старший брат всегда был для нее примером честности, прежде всего, с самим собой. Голова заболела, и давно знакомый писк вновь возник на задворках сознания; порой он не замолкал часами, и я научился привыкать к пульсирующей боли в ушах. Не знаю, сколько времени я провел, борясь с сомнениями, но шепот за дверьми комнаты раздался, когда солнце ещё не вышло из-за горизонта.