Прогулки по Испании: От Пиренеев до Гибралтара - Генри Мортон

Мне рассказали, что в придачу к крестьянам и коровам в городе имеется население из отсутствующих дворян, изредка навещающих свои особняки, за которыми присматривают верные хранительницы. Этих женщин можно увидеть по вечерам — они сидят на стульях и скамейках у ворот дворцов за вязанием или плетением кружев. Странное чувство возникает, когда осматриваешь прекрасно обставленные дворцы, содержащиеся в чистоте и идеальном порядке (в некоторых даже стоят на рояле цветы, словно хозяина ждут домой сегодня вечером). Я спросил одну женщину, когда владелец в последний раз останавливался здесь. Она подсчитала и сказала, что это было около пятнадцати лет назад. Я посетил три таких дворца, и на меня произвели глубочайшее впечатление честность и надежность хранительниц. Мебель начищена до блеска, как и полы. Повсюду расставлены семейные фотографии, на полках — хозяйские книги, на стенах — картины, и даже за садиками приглядывали. Отрадно знать, что честность и преданность еще сохранились в мире; и легко представить радость, которая засияет на крестьянских лицах, если герцог или герцогиня внезапно приедут и велят снять постельное белье и проветрить простыни.

Один из самых красивых дворцов, какие мне показали, принадлежит эрцгерцогине донье Маргарите из Габсбургов-Лорренов и Бурбонов. Это был когда-то дом настоятеля монастыря, и старейшие его части относятся к тринадцатому веку, но его перестраивали и переделывали в более поздние времена, а нынешняя владелица удачно модернизировала. Душераздирающая тишина — поистине призрачная — царит в доме, чей хозяин отсутствует многие годы; и какой сверхъестественной она становится, когда входишь в комнату и видишь, что все осталось на своих местах, точно так же, как во времена прощания хозяина или хозяйки с домом! Фотография Франца Иосифа в военной форме все еще стоит в рамке на пианино; король Альфонсо XIII на журнальном столике — краснощекий, но изящный кадет в белой форме; вот королевские свадебные фотографии; принцессы с детьми в крестильных платьицах; смеющиеся семейные группы в нарядах шестидесятилетней давности; охотничья фотография какого-то забытого представителя королевской крови, который стоит в гетрах и шляпе с пером, горделиво попирая ногой убитого вепря…

Чудовищная тирания мертвых позволяет человеку завещать потомкам то, чем они не смогут воспользоваться, но должны передать своим наследникам, предполагая, что это столь же драгоценно для всех, как было для мертвеца. Думаю, многие из старых дворцов передавались таким образом, что объясняет, почему некоторые из них нынешние владельцы до сих пор иногда — возможно, неохотно — посещают.

Я поехал в пещеры Альтамира, находящиеся всего в пяти милях от Сантильяны, чтобы увидеть доисторические наскальные рисунки зубров, кабанов и других животных, которые сейчас воспроизводят чуть не в каждой книжке о доисторическом искусстве. Пещеры расположены в холмистой местности, и вниз меня отвел один из тех крестьян-археологов, чей энтузиазм не поддается никакому описанию. Он рассказал мне, что пещеры был обнаружены в 1868 году доном Марселино де Саутуола, владельцем летней виллы неподалеку; он охотился с собакой, и та загнала лису в пещеры. Дон, который не был археологом, забыл о пещерах на семь лет, а потом взял с собой туда младшую дочь Марию — и, вероятно, несколько свечей, поскольку пока они исследовали пещеры, маленькая девочка заметила на потолке рисунки и обратила на «бычков» внимание отца. С того мгновения пещеры приобрели известность во всем мире, и в Сантильяну стали приезжать ученые, чтобы увидеть эту удивительную художественную галерею пятнадцатитысячелетней давности. Мы спустились в холодную сырую пещеру, дурно освещенную электричеством. Мой гид направил фонарь на потолок; луч выхватывал большие цветные изображения животных, блестящие от влаги. Моей первой мыслью было: насколько лучше рисунки выглядели в книжках! Они оказались значительно больше, чем я ожидал, и плохо узнаваемыми, поскольку были нарисованы на неровном потолке, и их рассекали многочисленные трещины и разломы. Древние художники вырубали в камне очертания животного и потом раскрашивали картину бурой и красной охрой и оксидом марганца. В пещере всегда было темно, так что художник — или художники — наверняка работали при искусственном освещении; каменные лампы, заполненные жиром — общепринятое в науке объяснение. Многие из рисунков мне пришлось просто принять на веру, поскольку свет был неподходящим; но больше всего меня поразило подлинное ощущение живого свидетельства, которое, кстати, оказалось столь трудно воспроизвести фальсификаторам. Самым необычайным из всех рисунков мне показался дикий кабан, которого художник пытался показать в движении: он сделал это, нарисовав животное с восемью ногами — лишние ноги выделяются более светлым тоном и положением как в беге. Было любопытно видеть, как художник пытался создать трехмерный эффект для некоторых животных, используя выступающий камень. Фантастическое ощущение — стоять в этих пещерах и осознавать, что рисунки сделаны в то время, когда Великобритания была соединена с континентом сушей, а на юге Европы еще случались холода и бродили стада северных оленей и зубров. Ни северный олень, ни дикий кабан, кажется, совсем не изменились с тех давних пор, но лошадь стала куда более величавым животным.

Подделка — одно из тех особых преступлений, подобных самозванству, которые не являются преступлением, пока из нее не пытаются извлечь выгоду. Вы можете, к примеру, нарисовать картину и приписать ее Вермееру; но никто не посадит вас в тюрьму, пока вы не продадите ее как работу Вермеера. Доисторические древности часто привлекали фальсификаторов того типа, которые делают каменные топоры и другие предметы — обычно не с финансовой целью, а из чистой любви к искусству; и весьма часто, думаю, ради той ерунды, которую напишут археологи, когда обнаружат подобную «находку». В девятнадцатом веке жил некий Эдуард Симпсон, известный как «Кремневый человек» — бич ученых Англии; Швейцария тоже произвела на свет многих из тех, чье любимое дело, вероятно, премного способствовало увеличению осторожности археологов. К счастью, пещеры Альтамира столь хорошо исследованы в течение прошлого века, что их можно осматривать с полной уверенностью в подлинности рисунков.

Примерно в десяти милях к западу от Сантильяны красивая лососевая река Дева стекает с Кантабрийских Альп и впадает в море. Река — граница между Кастилией и Астурией, и я пересек ее, сознавая, что въезжаю в ту горную твердыню, где когда-то укрывалась христианская Испания, чтобы позже начать и осуществить долгий крестовый поход против ислама.

Дорога бежала вверх; по обеим ее сторонам расстилались поля, а на заднем плане вставали высокие горы, головами в облаках. Иногда дорога, с насыпями и зарослями вереска, выглядела странно похожей на тропу на западе Англии. Мне попадались мужчины, идущие в моем направлении и выгуливающие коров. Очевидно, одна корова здесь — большое богатство, и владельцы, казалось, гордились упитанными животными, которых вели на пастбище. Я обогнал ослика с коробами, полными свежего хлеба, а по другой стороне прошла девушка с завитыми волосами и ниткой мальоркского жемчуга на шее. Прабабки этих девушек носили изящные костюмы, описанные первыми путешественниками в Испании; но сегодня крестьянская девушка одевается в старинное великолепие только по праздникам, а местные костюмы сберегаются танцевальными и фольклорными обществами, музеями и плакатными художниками.

Дорога стала узкой и крутой и вошла в дикое ущелье, по которому текла одна из самых красивых форелевых речек, какие я когда-либо видел — вода струилась по камням, словно стекло, падая каждые пятьдесят футов в глубокие чернильно-черные ямы, усеянные пятнами пены; и нигде ни дерева, чтобы поймать муху для рыбалки! Я наткнулся на двух парней с удочками, пристегнутыми к велосипедам, и они сказали мне, что река называется Карее и полна лосося, да и форели много, почти такой же крупной.

Дорога продолжала идти в гору; еще десять миль альпийского пейзажа — и я очутился в горной деревушке под названием Арена де Кабралес. Начал опускаться туман, и в воздухе повисла тонкая морось дождя, почти как в Уэльсе. Деревня состояла из парочки лавок, каменных домишек и маленького трактира, именовавшегося весьма претенциозно: «Fonda de los Picos de Europa». Это была одновременно гостиница, сельский магазин, кафе и бар. Когда я сказал patrón, что хотел бы что-нибудь съесть и выпить, он предложил мне яблочный сидр, форель холодного копчения и сыр — местную достопримечательность. Среди резиновых сапог, костюмов, клеенки, бакалеи, сладостей, табака, лисьих шкур и мехов выдры через несколько минут хозяин поставил передо мной форель и сыр с фунтом деревенского масла и ломтем свежего хлеба. Взяв стакан и держа бутыль примерно в двух футах над ним, он налил сидр так, что напиток вспенился и дал обильную шапку. Я сначала подумал, что он проделал ловкий трюк, и похвалил его сноровку, но именно таким способом сидр наливают по всей Астурии. Едва пена осядет, то, что остается в стакане, выливают — винные лавки смердят прокисшим сидром, и полы всегда мокры, — а потом снова наполняют стакан с высоты.