Ленин - Фердинанд Оссендовский

В раскосые глаза диктатора смотрит незнакомый Ленину человек, какой-то удивительный, таинственный, как змей. Неизвестно, только ли он смотрит неподвижным взглядом или отмеряет расстояние для прыжка.

Ленин шепчет, едва шевеля губами:

— Призраки… замученных приходят ко мне… угрожают… проклинают… Это не я убил! Это — Дзержинский!.. Ненавижу его!.. Торквемада… палач… кровавый безумец! Убей его! Убей его!

Он хочет протянуть руку к стоящему перед ним человеку. И не может. Его холодные руки тяжелы, словно налиты оловом… Губы начинают трястись, язык замирает, из уст появляется пена и плывет по бороде, шее и груди…

— За… тов… бра… Еле… золот… — беспорядочно шелестят и разлетаются стоны, урчание, бормотание…

Врач выпроваживает агента. Апанасевич уходит, кивая головой и преданно шепча:

— Тяжело болен! Такой удар… вождь народа… единственный… незаменимый…

Вновь ползли монотонные, долгие дни горячки и коротких вспышек буйства, бесконечно тянулись тяжелые часы обморока, бессознательного шепота, невысказанных, беспомощных жалоб, глухих стонов, хриплых криков.

Ленин метался и боролся с невидимыми фигурами, которые толпились возле его постели, заглядывали ему под веки, плакали над ним кровью, угрюмо стонали, шипели, как змеи…

Он не знал, что вспыхнула предсказываемая им в многочисленных выступлениях и статьях революция в Кельне и молниеносно пронеслась по всей Германии, принуждая Гогенцоллернов к отречению от престола, а немецкую армию — к отступлению за Рейн и перемирию; он не чувствовал, что уже распалась на части гордая империя Габсбургов и что во всех странах среди хаоса случайностей поднимал голову провозглашаемый из Кремля коммунизм. Он уже смело звучал из уст Либкнехта и Розы Люксембург в Берлине; уже призывали к диктатуре пролетариата Лео Иогихес-Тышка в Мюнхене, Бела Кун — в Будапеште, Майша и Миллер — в Праге, но их голосов не слышал создатель и пророк воинствующего коммунизма. Он боролся со смертью.

В редкие минуты сознания он боялся остаться один, а ночью, видя, что медсестру сморил сон, будил ее и умоляюще смотрел на нее, говоря только глазами, полными горячего, беспокойного блеска:

— Я боюсь… не спите, товарищ!

Внезапно приходя в сознание, но, не умея ничего сказать и пошевелить рукой, он дрожал и с безмерным страхом ожидал докучавших ему призраков.

Они приходили к нему и становились по обеим сторонам кровати.

Другие призраки выглядывали отовсюду, тряслись от злобного смеха, и украдкой исчезали бесследно в бездне бескрайней пустоты, начинающейся сразу же перед его зрачками и уходящей в космическую даль.

Это были страшные призраки, самые страшные и жестокие.

Красно-синий брат Александр с выпавшим распухшим и черным языком, с петлей, сжимающей его шею, маячил перед ним, как будто болтался на виселице, и бросал непонятные, тяжелые и немилосердные слова. Он хрипел, с усилием шевеля опухшими губами и длинным жестким языком:

— Мы погибали на виселицах… в подземельях Шлиссельбурга, в шахтах Сибири… Пестель, Каховский, Рылеев, Бестужев… Желябов… Халтурин… Перовская… Кибальчич… я — брат твой… и сотни… тысячи мучеников — мы умирали с радостной, гордой мыслью, что прокладываем нашему народу путь к счастью… Но вот пришел ты… и превратил нашу жертву в пыль, в ничто… Ты убил в нас радость и покой… Мы приготовили путь для тебя… предателя… палача… тирана… Будь ты проклят на веки вечные!.. Проклят!..

Грозным болезненным голосом ему вторила другая, стоявшая возле кровати, фигура… Ее седая голова тряслась, а впавшие глаза угрюмо блестели… ладонь ее со скрюченными, как когти, пальцами высоко поднималась.

«Опять старая еврейка Мина Фрумкин…» — бьется под черепом мысль и парит бесшумно, как летучая мышь.

Но призрак начинает говорить горячо и гневно:

— Тебя не обманешь! Напрасно!.. Ты должен узнать меня… Я мать твоя!.. Я учила тебя любви к народу… подвигла тебя к тому, чтобы ты дал ему луч надежды… я воспитывала в тебе веру в абсолютную мощь, которая является всем и вне которой нет ничего… Ты пролил море крови… разбудил дикую похоть темного народа… отправил его на преступления… поднял свою преступную руку на Бога… Безумец, не знаешь, что предначертаны судьбы людей и народов! Ничего не добьешься вопреки этому!.. Любое усилие гордыни сгинет в глубине веков, как песчинка в пустыне… После него останется черное воспоминание, а имя твое возненавидят и проклинать будут через поколения, пока ты не превратишься в безумное видение и не утонешь в небытие на веки веков… Будь проклят!..

Он собирал всю волю, все силы, слабой оцепеневшей рукой сбрасывал со стола пузырьки и стаканы, будил дежуривших возле него людей и шипел:

— Не спите!.. Не спите!.. Они меня убьют… Брат… Мать… Елена… Дора… Селянинов… все, все поджидают меня!.. Не спите!.. Умоляю… приказываю!..

Медленно, ослабевая, горячка прошла. Вместе с ней исчезли и ночные видения, жестокие, безжалостные призраки.

Ленин уже садился на кровати и просматривал газеты.

Он узнал обо всем.

Война окончена! По миру бушует революция! Коммунизм усиливается и набирает мощь. Его мозг — отважная Роза Люксембург, его сердце — Карл Либкнехт и железная рука — Лео Иогихес действуют, разбивая ряды социалистических соглашателей и нанося удары перепуганным империалистам!

Что по сравнению с этими радостными событиями значили усилия Англии и Франции по поддержке контрреволюционных сил России запоздавшим и ненужным на фронте военным материалом? Европейский пролетариат восстанет и победит, а тогда…

— Прочь, глупые, беспомощные призраки — продукты измученного горячкой мозга! — думал Ленин. — Как убого звучат ваши голоса, насколько беспомощны, бесплодны ваши угрозы и смешны проклятия, страшилки для малых неразумных детей!

Ленин забыл обо всем; он весь окунулся в события. Жил в них и для них. Собирал приятелей-комиссаров, советовал, наставлял, сомневающихся убеждал в необходимости новых действий, писал для них речи, планировал митинги, конгрессы, руководил всем.

Он видел и понимал, что работа кипела, был уверен, что успехи белых армий должны вскоре закончиться. В них уже появлялись случаи предательства, бунтов и разложения. Кое-где контрреволюционные генералы уже опрометчиво поговаривали о возвращении к старому монархическому строю, пугая и настраивая против себя крестьян, рабочих, солдат и увеличивая трения между различными существовавшими в России территориальными правительствами.

Ленин тихо посмеивался, щурил глаза и потирал руки.

Вскоре он начал ходить, еще неуверенно, шатаясь, спотыкаясь через шаг и останавливаясь, чтобы передохнуть, собрать едва тлеющие в его плечистом теле силы.

К нему прибывали делегации, иногда — из удаленных населенных пунктов, чтобы собственными глазами посмотреть на диктатора, убедиться, что он жив, готов к борьбе и обороне замечательных завоеваний революции.

Его навещали группы рабочих, пробиравшихся украдкой от белых с юга, из угольных шахт и рудников, с металлургических заводов на Урале, из ткацких мастерских, расположенных в Московской области; приходили серьезные, обеспокоенные и сосредоточенные крестьяне из близких и далеких деревень.

Ленин разговаривал со всеми по-дружески, как равный с равными. Он понимал каждую мысль и самое маленькое душевное волнение, внимательно расспрашивал, задавал неожиданные вопросы, объяснявшие то, чего делегаты не договаривали или в чем не хотели признаться.

Рабочие жаловались на изнуряющие принудительные работы, на плохое питание, отсутствие необходимых инструментов и строгие наказания.

— Даже раньше такого не было! — возмущенным голосом жаловался Ленину старый рабочий. — Мы работали десять часов, ели досыта, могли купить, что хотели, а из-за плохого обращения — устраивали скандалы, забастовки, бунты. А теперь? Мы имеем только гнилой хлеб с отрубями, сухую вонючую рыбу; никаких товаров; мы с женами ходим, как нищие, у детей ничего нет; наполовину голые, босые, они не могут выйти из дома, ни в школу, ни во двор… Мы работаем по 12 часов, не считая дополнительной, общественной работы для государства в праздничные дни! Если все посчитать, то выйдет по 14 часов в сутки!.. Если опоздаешь — комиссары оставят без хлеба, потянут в суд, а за повторное опоздание — могут поставить к стенке…

Ленин слушал и щурил глаза, размышляя:

— Так можно руководить, пока идет война… А что будет, когда она закончится? Как мы поступим тогда?

Рабочим он отвечал с доброжелательной улыбкой:

— Что поделать, товарищи! Ваше государство, ваше правительство… Вы должны победить контрреволюцию, и тогда все будет иначе… Вскоре мы воссоединимся с западными товарищами. У вас будет все что захотите, когда мы заглянем в карманы европейских буржуев! Они насобирали для нас несметные богатства! Потерпите! А пока — все для победы пролетариата! Не жалуйтесь, не теряйте желания, работайте изо всех сил, потому что конец уже близко! Верьте мне!