Север и Юг - Элизабет Гаскелл

Мистер Торнтон не имел понятия, о чем они говорят, и посчитал ниже своего достоинства поинтересоваться. Мистер Хейл вежливо просветил его:

— Мистер Торнтон, этим утром мы обвинили мистера Белла в оксфордской средневековой нетерпимости к своему родному городу. И мы… Маргарет предположила, что ему пойдет на пользу общение с милтонскими фабрикантами.

— Прошу прощения. Маргарет сочла, что это милтонским промышленникам пойдет на пользу немного пообщаться с жителями Оксфорда. Разве не так, Маргарет?

— Я думала, что вам обоим пойдет на пользу общение друг с другом. Я не уверена, моя ли это была идея или папина.

— Поэтому, мистер Торнтон, нам пришлось совершенствовать друг друга, сидя в кабинете, вместо того чтобы обсуждать исчезнувшие семьи Смитов и Харрисонов. Тем не менее я хочу внести свою лепту. Меня интересует, когда вы, жители Милтона, намерены жить. Кажется, что всю свою жизнь вы копите средства для существования.

— Под жизнью, я полагаю, вы подразумеваете наслаждение.

— Да, наслаждение… Я не определяю точно, чем именно, потому что полагаю, мы оба согласимся, что обычное удовольствие — это слишком примитивное наслаждение.

— Мне бы хотелось вначале определить природу наслаждения.

— Ну! Наслаждение досугом… наслаждение властью и влиянием, которое дают деньги. Вы все время боретесь за деньги. Для чего они вам?

Мистер Торнтон помолчал. Потом сказал:

— На самом деле я не знаю. Но деньги — это не то, за что я борюсь.

— А тогда за что?

— Вопрос по существу. Мне придется открыться такому вопрошателю, и я боюсь, что не готов к этому.

— Нет! — сказал мистер Хейл. — Давайте не будем затрагивать личность в наших вопросах. Оба вы не типичные образцы. Каждый — индивидуальность.

— Я не уверен, следует ли рассматривать ваши слова как комплимент. Мне бы хотелось быть типичным представителем Оксфорда с его красотой, ученостью и полной величия историей. Что вы скажете, Маргарет, должен ли я быть польщен?

— Я не знаю Оксфорда. Но существует разница между представителем города и представителем его горожан.

— Совершенно верно, мисс Маргарет. Теперь я припоминаю, вы выступали против меня сегодня утром и предпочли мне жителей Милтона и промышленников.

Маргарет заметила, как в мимолетном взгляде мистера Торнтона промелькнуло удивление, и забеспокоилась, какое толкование он может придать словам мистера Белла. А мистер Белл продолжал:

— Ах! Я бы хотел показать вам нашу Хай-стрит… нашу площадь Рэдклиффа. Я уже не говорю про наши колледжи, позволяя мистеру Торнтону не упоминать о фабрике, рассуждая об очаровании Милтона. У меня есть право ругать свой родной город. Не забывайте, что я сам родом из Милтона.

Мистера Торнтона рассердили слова мистера Белла больше, чем он ожидал. Он был не в настроении шутить. В другое время он получил бы удовольствие от брюзгливого неодобрения мистера Белла, порицавшего город, где вся жизнь противоречила тому, к чему он привык. Но сейчас мистер Торнтон был достаточно уязвлен и попытался защитить то, что никогда не подвергалось такой серьезной критике.

— Я не считаю Милтон образцовым городом.

— Даже его архитектуру? — лукаво спросил мистер Белл.

— Да! Мы слишком заняты, чтобы рассматривать обычную внешнюю красоту.

— Не говорите «обычную внешнюю красоту», — кротко произнес мистер Хейл. — Она впечатляет нас всех, с детства… каждый день нашей жизни.

— Подождите немного, — сказал мистер Торнтон. — Вспомните, мы не из древних греков, для которых красота была всем и с которыми мистер Белл мог бы потолковать в свое удовольствие о свободной жизни и безмятежном наслаждении. Я не презираю их, но и не пытаюсь подражать. Во мне течет тевтонская кровь. В этой части Англии в ней почти нет примеси другой крови. Мы сохранили многое от их языка и характера. Мы смотрим на жизнь не как на время для наслаждения, а как на время для действий и стремлений. Наша слава и наша красота происходят из нашей внутренней силы, которая помогает нам преодолеть и материальные затруднения, и другие жизненные трудности. Здесь, в Даркшире, мы — тевтонцы, в той или иной мере. Мы ненавидим законы, придуманные для нас кем-то и где-то. Мы хотим, чтобы нам позволили самим отстаивать свои права, вместо того чтобы постоянно вмешиваться со своим несовершенным законодательством. Мы настаиваем на самоуправлении и возражаем против централизации.

— Короче говоря, вы бы хотели, чтобы снова вернулась Гептархия.[45] Ну, во всяком случае, я беру назад свои слова, которые произнес этим утром, — что вы, жители Милтона, не уважаете прошлое. Вы — обычные поклонники Тора.[46]

— Если мы не уважаем прошлое так, как это делаете вы в Оксфорде, то только потому, что нам требуется то, что применимо к настоящему. Замечательно, когда изучение прошлого ведет к предсказанию будущего. Но для нас, ищущих свой путь в новых обстоятельствах, было бы лучше, если бы опыт указывал нам, как действовать в ситуациях, непосредственно нас затрагивающих. Мы хотим найти способ преодолеть наши трудности, а не просто временно устранить их. От этого зависит наше будущее. Не мудрость прошлого помогает нам в настоящем. Нет! Людям намного легче рассуждать об Утопии, чем об обязанностях завтрашнего дня. И все же, когда эту обязанность выполняют другие, они часто слышат: «Как вам не стыдно!»

— На этот раз я не понимаю, о чем вы говорите. Не снизойдете ли вы, жители Милтона, до того, чтобы поведать Оксфорду о ваших сегодняшних трудностях? Вы еще не испытали нас.

Мистер Торнтон рассмеялся:

— Я говорил о том, что беспокоило нас в последнее время. О забастовках, которые мы преодолели, понеся немалые потери. И все же последняя забастовка, из-за которой я страдаю, заслуживает уважения.

— Заслуживающая уважения забастовка! — произнес мистер Белл. — Звучит так, будто вы зашли слишком далеко в своем поклонении Тору.

Маргарет скорее почувствовала, чем увидела, что мистер Торнтон недоволен тем, что его серьезные слова снова обратили в шутку. Она попыталась увести разговор от темы, когда один собеседник слишком мало ею интересовался, а другой принимал ее слишком близко к сердцу. Она заставила себя произнести несколько слов:

— Эдит пишет, что на Корфу она нашла набивной ситец лучше и дешевле, чем в Лондоне.

— Неужели? — спросил ее отец. — Я думаю, что Эдит, должно быть, преувеличивает. Ты уверена в этом, Маргарет?

— Я уверена, она так и написала, папа.

— Тогда и я в это верю, — сказал мистер Белл. — Маргарет, я настолько верю в вашу правдивость, что ее с лихвой хватит и на вашу кузину. Я не думаю, что ваша кузина могла преувеличить.

— Мисс Хейл отличается правдивостью? — с горечью спросил мистер Торнтон.

Но уже в следующий момент он готов был прикусить свой язык. Кто он такой? И почему он должен стыдить ее? Каким злым он был сегодня вечером: сначала ворчал, потому что его так долго удерживали вдали от нее, потом его рассердило упоминание имени, которое, как он решил, принадлежало более удачливому возлюбленному. Потом он огрызался из-за того, что его задевали недостаточно серьезные, по его мнению, фразы доброго старого друга и собеседников, чьи манеры были хорошо известны мистеру Торнтону, знакомому с ним уже несколько лет. А затем заговорил с Маргарет так грубо! Она не встала и не покинула комнату, как делала это раньше, когда его грубость или манеры сердили ее. Она сидела безмолвно, бросив на него мимолетный взгляд, полный огорченного удивления, из-за чего ее глаза стали похожи на глаза ребенка, который получил неожиданный отказ. Печаль заполнила ее взгляд, а затем Маргарет опустила глаза и склонилась над шитьем, не произнеся ни слова. Но мистер Торнтон не мог не смотреть на нее, он увидел, как, вздохнув, она затрепетала. Он почувствовал то, что почувствовала бы мать, что «журит дитя, качая колыбель», если бы ей пришлось уйти до того, как улыбка уверила ребенка в возвращении ее любви. Он отвечал резко и коротко. Он раздражался и сердился, не в состоянии отличить шутку от серьезности, и жаждал только встретить взгляд Маргарет, услышать от нее хоть слово, чтобы пасть перед ней на колени в раскаянии и смирении. Но она не смотрела на него и не говорила ни слова. Ее тонкие пальцы порхали над шитьем так резво и безостановочно, как будто она занималась этим всю жизнь. Он ей безразличен, подумал мистер Торнтон, иначе неистовая сила его желания заставила бы ее поднять глаза, хотя бы только на мгновение, чтобы прочитать запоздалое раскаяние в его взгляде. Он мог бы поразить ее прежде, чем уйти, произнеся какую-нибудь явную резкость, чтобы заслужить право рассказать ей о раскаянии, что терзало его сердце. Хорошо, что долгая прогулка на свежем воздухе выветрила эти мысли из его головы. К нему вернулась мрачная решимость: впредь он постарается видеть Маргарет как можно реже — ее лицо и фигура, звуки ее голоса, словно нежные переливы совершенной мелодии, имели над ним такую власть, что выводили его из равновесия. Что ж! Он узнал, что любовь — острая боль, жестокое пламя. Но, пройдя через это горнило, он достигнет спокойной зрелости, станет опытнее и человечнее, познав великое чувство.