Ради Елены - Элизабет Джордж

— Инспектор?

В гостиной появилась Хейверс. Не отводя взгляда от полотна с пакистанскими детьми, Линли ответил:

— На самом деле он не собирался убивать ее, Барбара. Угрожал, да. Но ружье могло выстрелить случайно. Я скажу об этом на суде.

— В любом случае ему в скором времени придется несладко.

— Его вина очень условна. Сейчас ему потребуется только хороший адвокат и сочувствие общественности.

— Возможно. Но вы сделали все от вас зависящее.

Хейверс протянула ему свернутый лист белой бумаги:

— Один из людей Шихана нашел у Сары в багажнике ружье. А у Уивера с собой было это. Но он отказался от комментариев.

Развернув протянутый лист бумаги, Линли увидел рисунок: грациозный тигр тянет вниз единорога, единорог разевает пасть, задохнувшись в безмолвном стоне боли и ужаса.

— Он сказал, что нашел рисунок в одном из конвертов, когда зашел вчера вечером к себе в кабинет поговорить с Адамом Дженном. Вы понимаете что-нибудь, сэр? Я только смогла вспомнить, что у Елены все стены были увешаны изображениями единорогов. Но при чем здесь тигр? Я не могу понять.

Линли отдал Хейверс рисунок:

— Это тигрица.

Теперь он понял, почему Сара Гордон так отреагировала на замечание об Уистлере во время их первого разговора. Это не имело никакого отношения к критике Рескина, искусству вообще или изображению ночи или тумана. Это было напоминание о женщине, которая была любовницей художника, — о модистке без имени, которую художник называл Тигрицей.

— Этим рисунком Сара сообщила Уиверу, что она убила его дочь.

У Хейверс отвисла челюсть. Но она быстро опомнилась:

— Зачем?

— Чтобы заключить круг несчастий, которые они обрушили друг на друга. Уивер уничтожил ее произведение и способность творить. Сара винила в этом только Уивера и, нарисовав тигрицу, сообщила ему, что и его творения тоже больше не существует.

Глава 23

У входа его встретила Джастин. Она распахнула дверь, как только Уивер вставил свой ключ в замок. Он заметил, что жена его еще не переоделась после работы и за весь день на черном костюме и серой блузке с перламутровым оттенком не появилось ни одной морщинки, как будто она надела его только что.

За его спиной Джастин заметила, как отъезжает со двора полицейская машина.

— Где ты был? — спросила она. — Где «ситроен»? Энтони, где твои очки?

Джастин пошла за ним в кабинет и стояла у входа, пока Уивер рылся в столе в поисках своих старых очков в роговой оправе, которые уже тысячу лет не надевал. Очки Вуди Аллена, так окрестила их Елена. «Ты в них похож: на дурня, папа». После этого он их не носил.

Он посмотрел на темное окно и увидел свое отражение и отражение жены у входа. Чудесная женщина. За десять лет брака не потребовала ничего, кроме любви, кроме того, чтобы он был рядом. Создала этот дом, куда приходят его коллеги. Поддерживала мужа, верила в его успешную карьеру, оставалась преданной женой. Но Джастин так и не научилась понимать его как родная душа.

Пока у них была одна цель, пока они искали дом, красили и отделывали его, покупали мебель, выбирали машины, разбивали сад, оба прочно пребывали в заблуждении, что их брак идеален. Он даже думал, что вот, наконец, я счастлив в браке. Мы поддерживаем друг друга, мы преданы друг другу, верны, нежны, мы любим, мы сильны вдвоем. У нас даже знак зодиака совпадает, мы Близнецы. Мы будто родились друг для друга.

Но когда исчезло материальное начало, объединяющее их, когда дом был куплен и идеально обставлен, когда были разбиты газоны, когда две гладкие французские машины засияли в гараже, Уивер почувствовал, как внутри поселилась необъяснимая пустота и смутное, беспокойное ощущение незавершенности. Ему хотелось чего-то еще.

Все дело в отсутствии способа самовыражения, решил он. Больше двадцати лет я просидел в пыльной аудитории, писал, читал лекции, встречался со студентами, поднимался по карьерной лестнице. Пришла пора расширить кругозор, обогатиться опытом.

Джастин и здесь поддержала мужа. Она не разделяла его увлечения и не питала особого интереса к искусству, но его рисунками восторгалась, обрамила его акварели и из местной газеты однажды даже вырезала объявление, что Сара Гордон объявляет набор в свою студию. Смотри, дорогой, это, кажется, интересно, сказала однажды Джастин. Я никогда о ней не слышала, но в газете говорят, что она изумительно талантлива. Как это замечательно, познакомиться с настоящим художником!

Величайшая ирония судьбы. Встретились они только благодаря Джастин. Джастин рассказала мужу о некой Саре Гордон из деревушки Гранчестер, и Джастин же замкнула круг, который получился идеально правильной формы. Джастин единственная предопределила исход этой грязной трагедии, а значит, ничего удивительного, что именно она повернула колесо, и история началась с эскизов в студии Сары Гордон.

Между вами все кончено, выброси этот портрет, говорила Джастин. Уничтожь ее. Чтобы я в жизни не видела этой картины. И этой женщины.

Но залить полотно краской оказалось недостаточным. Только полностью уничтоженное полотно умиротворило бы Джастин и облегчило бы боль измены. И только в определенном месте, только в определенное время можно было совершить этот акт, чтобы убедить жену, что с Сарой все кончено. И Уивер трижды порезал картину ножом в присутствии Джастин. Однако он так и не смог заставить себя расстаться с изуродованным холстом.

Будь Джастин такой, какой я хотел бы ее видеть, ничего не случилось бы. Если бы она открыла свое сердце, расправила бы крылья, если бы творчество не ассоциировалось у нее с аукционами, если бы она не просто участливо слушала меня, если бы она по-своему видела мир внутренний и мир внешний и попыталась бы понять меня, что у меня глубоко внутри, что я чувствую…

— Где «ситроен», Энтони? — повторила Джас-тин. — Где твои очки? Где ты пропадал? Уже десятый час.

— Где Глин? — спросил Уивер.

— Моется. Она, кажется, хочет оставить нас без горячей воды.

— Глин завтра уезжает. Придется тебе ее потерпеть до завтрашнего дня. В конце концов…

— Да. Знаю. Она потеряла дочь. Она подавлена и опустошена, а я должна не обращать внимания на все ее поступки и идиотские замечания только потому, что Елену убили. Знаешь, так дешево меня не купишь. И ты тоже дурак, если поверишь ей.

— В таком случае я действительно дурак. — Уивер отвернулся от окна. — И ты не раз этим пользовалась, скажешь, нет?

На щеках Джастин выступили два ярко-красных пятна.

— Мы муж и жена. Мы дали обещания друг другу. Мы дали обеты в церкви. Во всяком случае, я дала. И я ни разу их не нарушила. Я не такая…

— Ладно, ладно. Я знаю.

Как жарко в кабинете. Нужно снять пальто. Но сил почему-то нет совсем.

— Где ты был? Что с машиной?

— Машина в полиции. Мне не разрешили сесть за руль.

— Не разрешили… полиция? Что случилось? Что происходит?

— Ничего. Уже ничего не происходит.

— Как это понимать?

У Джастин закралось подозрение, и она сразу словно бы стала выше ростом. Уивер представил, как под ее прекрасным туалетом напрягаются мышцы.

— Ты снова ездил к ней. У тебя это на лице написано. Ты же обещал мне, Энтони. Энтони, ты поклялся. Ты сказал, что между вами все кончено.

— Все кончено. Это правда.

Уивер вышел из кабинета и направился в гостиную. Сзади послышался стук ее высоких каблуков.

— Тогда что… С тобой случилось несчастье? Ты разбил машину? Ты пострадал?

Пострадал, несчастье. Попала, что называется, в яблочко. Ему вдруг стало смешно от такого черного, как смерть, юмора. В представлениях Джастин он всегда жертва, а не мститель. Ей и в голову не придет, что он может самостоятельно справиться с трудностями. Ей и в голову не придет, что он действовал по собственной воле, считал свой поступок необходимым и не думал, что скажут или подумают окружающие. Да и с какой стати ей придет это в голову? Разве сделал он хоть раз что-нибудь по собственной воле? Да, изменил Глин, но с тех пор вот уже пятнадцать лет расплачивается.

— Энтони, отвечай. Что с тобой сегодня стряслось?

— Я подвел итог. Наконец я подвел итог. Уивер пошел в гостиную.

— Энтони…

Однажды ему показалось, что натюрморты над диваном его лучшие произведения. «Давай ты что-нибудь нарисуешь, милый, и мы повесим это в гостиной. Только смотри, чтобы картина вписалась по цвету». Так он и сделал. Абрикосы и маки. С первого взгляда понятно, что здесь нарисовано. А разве подлинное искусство не должно быть таким? Просто фотографическим воспроизведением действительности?

Уивер снял натюрморт со стены и с гордостью отвез на первое занятие в студию. И не важно, что Сара учит рисунку с натуры, пусть с самого начала поймет, что перед ней настоящий талант, неограненный алмаз, который стоит только обработать, и на свет появится второй Мане.

Сара удивила его с первой минуты. Сидя на высоком табурете в углу мастерской, она для начала не давала никаких указаний. Вместо этого Сара говорила. Говорила, поставив ноги на перекладину табурета, упираясь локтями в колени, вдоль и поперек испачканные краской, закрыв лицо руками, так что пряди волос струились сквозь пальцы. Сбоку стоял мольберт с рабочим полотном, на котором был изображен человек, прижимающий к себе маленькую девочку с растрепанными волосами. За весь свой монолог Сара ни разу не взглянула на холст. Слушатели и так уловили бы связь.