Роман - Сорокин Владимир Георгиевич

Крестьянская толпа, забежав за липы, остановилась в нерешительности.

– Мне кажется, что им нравится драться, – тихо произнесла Татьяна, обращаясь к одному Роману.

В её голосе чувствовалось разочарование.

– Это нужно им, – ответил Роман.

– Нужно?

– Да. Тебе трудно понять это.

Она отвела взгляд и посмотрела на стоящую за липами толпу.

– Трудно. Но я смогу понять их. Я всех смогу понять.

Роман смотрел, любуясь ею.

На террасу вошёл Антон Петрович, напевая что-то бодрое итальянское.

В руках он нёс ружьё и патронташ.

– Le combat qurait fin faute de combattants! – громко произнёс он, швыряя патронташ в угол и опираясь на ружьё. – Вот так-то, друзья мои!

– Антоша, ты, надеюсь, не в них стрелял? – подошла к нему тётушка.

– Что за глупости, радость моя! – Он поцеловал ей руку. – Я стрелял, так сказать, по ветвям. А что, напугал вас? Напугал?

– Нас, брат, напугать трудно! – засмеялся Красновский. – А вот мужики, по-моему, не в шутку сдрейфили!

– Мужики? – Антон Петрович прислонил ружьё к комоду. – Да они через полчаса здесь опять запляшут!

– Безусловно, – согласился Клюгин, пробираясь к столу и усаживаясь на своё место, – и любить вас будут ещё больше прежнего.

– Всё хорошо, всё хорошо, друзья мои! – заговорил дядюшка, обнимая мужчин и целуя женщинам руки. – Всё чудно и так прелестно, как никогда, Татьяна Александровна! Свет очей наших, тебя испугали?

Он взял обе её руки и, целуя их, бормотал:

– Прости, прости, дитя, и этих варваров… и… меня, старого дурня…

– Антон Петрович, я не боюсь! – произнесла Татьяна с улыбкой, и все засмеялись.

– О, смелое, трижды смелое дитя! – Антон Петрович опустился перед ней на колено и опять припал к её руке. – Ты поняла, ты всё поняла и не винишь ни их, неразумных, ни меня, глупого!

– Антоша, Татьяна Александровна по доброте своей тебя не винит, но мы… – с укоризненной улыбкой покачала головой тётушка, – …мы все еле живы после такой пальбы. Как ты решился на такое?

– Я? – Антон Петрович встал и повернулся к тётушке.

Лицо его мгновенно преобразилось, став строгим, надменным и величественным, он повёл плечами, словно почувствовав на них царственную тогу, шагнул к тётушке и, медленно подняв вверх указательный палец, заговорил:

– Будь я как все вы – я бы колебался, Молил, коль смог, чтоб внять сиим мольбам. Но я в решеньях следую Полярной Звезде: она одна венчает небосклон Во всей своей неколебимой стати; Окружена бескрайним морем звёзд, Но на особом месте неподвижна. И по земле, подобно звёздам, люди Рассыпаны в своих страстях и думах, Но лишь один средь оных уподоблен Звезде Полярной. Этот человек…

Он обвёл всех тяжёлым взглядом и вдруг, резко опустив свой перст, указал им на фельдшера:

– Андрей Викторович Клюгин!

– Браво! – выдохнул Красновский, и все зааплодировали.

– Это совершенно верно! – подтвердил Рукавитинов.

– Андрей Викторович наш – кремень! – хлопала в ладоши тётушка.

– Друзья! – Дядюшка подошёл к столу и подняв свой бокал. – Я предлагаю поднять бокалы во здравие неутомимого и непоколебимого эскулапа наших хлябей и расселин, ревнителя здравого смысла и критического ума Андрея Викторовича Клюгина!

– Отлично! – Захмелевший Красновский склонился над столом, ища свой бокал, – отлично… я бы ещё добавил, – он нашёл бокал и поднял его нетвёрдой рукой, – что Андрей Викторович, хоть мы порой и ворчим на него, является тем критическим скальпелем, который частенько… да, да, частенько в спорах пускает нам стариковскую кровь.

– И тем самым поддерживает наше здоровье! – подхватил Антон Петрович. – За вас, Андрей Викторович!

Все потянулись бокалами к фельдшеру, который всё это время неподвижно сидел за столом, свесив голову на грудь. Как и Красновский, он сильно захмелел.

– Андрей Викторович! – окликнул его Антон Петрович. – Мы все пьём за вас!

Клюгин со вздохом поднял своё побледневшее лицо, взял бокал и стал медленно приподниматься.

Все стали чокаться с ним.

Клюгин молча кивал головой, глядя вниз и как будто неотвязно думая о чём-то другом. Роман последним коснулся его бокала своим и произнёс:

– Счастья вам, Андрей Викторович.

Клюгин поднял на него свой тусклый взгляд и сказал еле слышно:

– Я счастлив.

В это время в двери показались двое парней в кумачовых рубахах, тащивших за ручки большой трёхведёрный самовар. Третий парень нёс за ними два объёмистых заварных чайника.

– Ага, ага! – воскликнул дядюшка. – Давно забытые, под лёгким слоем пыли, черты заветные, вы вновь передо мной… Всё, всё по плану! А я и впрямь забыл, старый фанфарон! Татьяна Александровна, Роман Алексеевич, друзья, прошу к столу, к меднопузому ворчуну!

Все с оживлением стали занимать места за столом.

Самовар водрузили в центре стола, один из чайников взгромоздился ему на решётчатую голову. Девки в сарафанах тем временем уставили стол всевозможными вареньями, печеньями, пирожками и плюшками, оставив, однако, в центре рядом с самоваром просторное пустое место.

Когда девки вышли, Антон Петрович встал:

– Никита, подавай!

Все повернули головы к двери.

Из неё медленно и торжественно вышел Никита, по пояс заслонённый роскошным тортом, который он с трудом нёс на специальном круглом подносе.

– Ура – кудеснику! – крикнул Антон Петрович. – Шампанского! Шампанского!

Торт был водружён на стол, появилось шампанское, и дядюшка, приказав налить Никите, выпил, чокнувшись с ним, отчего улыбка на полудетском лице повара стала ещё блаженней и глаза его заблестели.

– Какое чудо! – по-детски улыбалась Татьяна, глядя на торт.

Торт был действительно чудесным и представлял собой шоколадную корзину с плодами, искусно сделанными из бисквитов, шоколада и разноцветных кремов. Сверху всей этой прелести на румяном бисквитном яблоке сидели, целуясь, два голубка, отлитых из белого шоколада.

Такие торты Роман видел и ел только в детстве, и волна знакомого детского восторга проснулась в нём, тем более что рядом так же восторгался другой ребёнок – Татьяна.

– Какое чудо! – повторила Татьяна и повернулась к Роману.

Лицо её было лицом девочки.

Роман провёл ладонью по щеке любимой.

– Я люблю тебя, моя девочка, – сказал он.

– Я жива тобой! – восторженно ответила она.

Глаза их, казалось, растворялись друг в друге, и всё окружающее исчезало, словно дым.

А вокруг по-прежнему царило веселье: захмелевшие радостные люди наперебой подсказывали Никите, как резать и делить торт, а он, стоя наготове с большим, похожим на мастерок каменщика ножом, примеривался, блаженно улыбаясь.

– Сбоку, сбоку режь!

– Голубков, голубков молодым сперва!

– Сразу посерёдке, а потом крестом!

– По яблочку, по яблочку срежь молодым!

– Друзья, прошу покорнейше, держите дистанцию, не сбивайте кудесника с толку!

Но советы продолжали сыпаться на повара. Наконец он решительно занёс нож над тортом и стал искусно резать его на тонкие высокие части.

Вскоре благодаря проворству Аксиньи, Поли и Гаши на десертных тарелках перед собравшимися выросли эти высокие нежные клинья, дразнящие прослойками крема, безе и разноцветного шоколада.

Молодым, конечно же, досталась куски с голубями.

– Ты знаешь, я хочу тебе сказать, – заговорила Татьяна. – Моя любовь к тебе – это совсем, совсем не то, чего я хотела все эти годы, о чём мечтала. Я мечтала совсем о другом, причём мечтала так сильно, с таким желанием, что и предположить не могла, что всё будет иначе. А сейчас… – она улыбнулась и покачала головой, – …сейчас всё просто совсем по-другому. Это так ново и так чудесно, что я… я просто ничего не понимаю…