Судебные речи - Андрей Вышинский

Какова же здесь роль Семенчука? Для обвинения Семенчука важно установить ряд обстоятельств. Прежде чем перейти к рассмотрению этого вопроса, я хотел бы напомнить некоторые замечательные места из исторической книг и Уильяма Уильза «Опыт теории косвенных улик, объясненной примерами» Из этой книги я для себя черпаю в целом ряде случаев немало поучительных данных в области уголовного процесса и прихожу к поучительным выводам.

Уильз пишет, что «каждое преступление, подлежащее судебному преследованию, должно быть совершено в известном времени и пространстве, что должны быть поводы к этому действию, приготовления к нему, предметы преступления и орудия, которыми оно совершено; все это, как и средства, употребляемые для того, чтобы избавиться от законного преследования, — бегство и укрывательство… и бесчисленное множество других обстоятельств, имеющих связь с поведением человека и с нравственным, общественным и физическим его положением, — представляет основания для суждения».

Уильз говорит о том, что «нет никакой возможности исчислить бесконечное множество обстоятельств, которые могут служить уликами, потому что они так же разнообразны, как видоизменения и комбинации событий в действительной жизни», но, читаем мы дальше у Уильза, в уголовном процессе все важно: «Все поступки подсудимого, все, что бросает какой-нибудь свет на его поведение, все действия других лиц, прикосновенных к делу, все, что доходило до сведения подсудимого и могло иметь влияние на него; его дружеские и враждебные отношения, его обещания, угрозы, правдивость его речей, лживость его оправданий, притязаний и объяснений; его наружность, тон речи, молчание на вопросы; все что может объяснить связь между этими частностями, и, наконец, каждое обстоятельство, как предшествовавшее и современное преступлению, так и последовавшее за ним, — все это представляет обстоятельственные или косвенные улики».

Вот как широк круг обстоятельств, которые могут и должны быть исследованы в качестве улик по каждому делу и, в том числе, по такому делу, как настоящее.

Тщательное и всестороннее исследование этих улик, несомненно, может гарантировать успешное расследование преступления, так как сила и значение косвенных улик — при известных условиях — огромны.

«Сила и значение обстоятельственной улики, — замечает по этому поводу Уильз, — заключается в несовместимости и несообразности какого-либо другого объяснения известного факта, кроме того предположения, в доказательство которого она представляется».

Это замечание глубоко верно. В нем заключается один из важнейших принципов теории косвенных улик, и я не вижу никаких оснований отказываться от пользования этим принципом и всей этой теорией и в данном деле.

Наличие в деле лишь косвенных улик создает громадные процессуальные трудности, но они неизбежны, с ними необходимо считаться, их надо уметь преодолеть. Да, в этом деле имеются лишь косвенные улики, отдельные черточки, отдельные замечания, обрывки мыслей или фактов.

Вот эти кусочки и обрывки нужно собрать воедино, сопоставить друг с другом и с другими фактами, дать их анализ и синтез, привести в одну систему, в одно гармоническое целое. Будучи гармонически сведены в систему, косвенные улики вырастают в страшную, неотвратимую силу, превращаются в цепь доказательств, окружающих обвиняемого глухой стеной, через которую нельзя прорваться, нельзя никуда уйти. Но для этого улики должны быть сами по себе безупречны и гармоничны, логически между собой связаны, должны быть связаны между собой всеми звеньями. Одним из важнейших таких звеньев является мотив преступления.

Вот с точки зрения этих принципов уголовного, процесса, с точки зрения этого доказательственного процессуального права, в основном, несомненно, обоснованного огромнейшим опытом судебного разбирательства, я и хочу подойти к рассмотрению ряда обстоятельств, которые необходимо понять, объяснить и соединить в цепь обстоятельств, изобличающих Семенчука в убийстве доктора Вульфсона.

Первый вопрос, который я ставлю, — это вопрос о мотивах преступления, это то, что выражено было еще в римском праве в формуле «cui prodest?» — «кому на пользу», в чьих интересах совершено преступление?

Не следует думать, что в каждом деле легко открыть мотив преступления, побуждения, которые можно было бы считать вполне достаточными, особенно с точки зрения, как говорит Уильз, правил нравственности. Кроме того, нужно иметь в виду, что «сущность нравственной испорченности в том и состоит, что при ней являются ложные представления о предстоящих выгодах, а потому между предметами желания и средствами, употребляемыми для приобретения их, нет правильного отношения. Кинжал убийцы можно купить за несколько червонцев; между теми и другими побуждениями к преступлению может быть только качественная разница».

Установить мотив не так легко и не всегда возможно. Известна категория так называемых «безмотивных» преступлений, т. е. таких преступлений, в которых мотив оказался неустановленным. Тем не менее мотив в каждом преступлении, если оно совершено не в состоянии невменяемости, должен быть и не может не быть. Это так же верно, как и то, что все же в ряде случаев мотив остается нераскрытым. В данном случае с мотивом обстоит дело благополучно, на вопрос «cui prodest?» я отвечаю: «Семенчуку», и это я постараюсь детально обосновать… Больше того, я постараюсь доказать, что убийство Вульфсона было в интересах только Семенчука, и никого другого.

Убийство совершено по мотивам, которые руководили Семенчуком. Оно совершено по мотивам, которые совершенно отчетливо установлены нашим процессом, которые не подлежат никакому сомнению, достоверность которых является совершенно очевидной.

Мотив один — устранить доктора Вульфсона как опасного разоблачителя Семенчука, как бесстрашного критика семенчуковщины. Это обычный мотив, когда оружие убийцы направляется против общественного деятеля, когда оружием убийцы руководит стремление убрать со своего пути ненавистного ему и опасного разоблачителя его преступлений. Мотив здесь один — ясный, отчетливый: устранить доктора Вульфсона за критику, за борьбу против семенчуковщины, против безобразных преступлений, которые творил Семенчук вместе с Вакуленко, — вместе со своим адъютантом Старцевым; еще Крохин остался в тумане, мы его не нашли в обществе таких фигур, как Надежда Семенчук, фигурировавшая здесь в качестве свидетельницы и сейчас привлеченная также к уголовной ответственности.

Какие основания у нас говорить, что этот мотив бесспорен?

Обратимся к показаниям свидетелей. Я возьму только четверых: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. Я не беру Фельдман, — она жена трагически погибшего человека. Я не беру Фельдман, — она сама пережила ужасную травлю и бесчинства Семенчука и может внести в свои объяснения вполне законный и вполне понятный, но все же субъективный момент. А я хочу отказаться от всякого рода наслоений, которые могут помешать суду найти полную и безусловную истину. Я поэтому отбрасываю все, что может поколебать эту задачу, и беру показания только четверых — абсолютно объективных — людей: Золотовского, Куцевалова, Богданова и Каймука. А что они говорят?

Они говорят: мы подозревали убийство Вульфсона, потому что считали, что здесь имела место расправа Семенчука с Вульфсоном как с человеком, который его разоблачал и в будущем может разоблачить. А были ли действительно основания для разоблачения Семенчука? Были. А были ли основания для Семенчука бояться именно Вульфсона как разоблачителя? Были. Я показа, и уже, что среди зимовщиков 1934/35 года был один смелый человек, способный на разоблачение, хотя бы ценой своей жизни, хотя бы с риском собственной жизни, — это доктор Вульфсон. Семенчук это прекрасно понимал и чувствовал.

И поэтому все единодушно говорят, что ненависть, не просто недовольство, не просто недоброжелательство, а именно ненависть к Вульфсону руководила Семенчуком во всех его действиях и поступках.

Куцевалов говорил на суде: «Я считаю, что убийство Вульфсона организовали Семенчук и Вакуленко». Я с этим согласен; я не исключаю, что Вакуленко участвовал в организации этого убийства вместе с Семенчуком. Это подтверждается одним обстоятельством, связывающим обоих, о котором я буду говорить дальше.

«Бывший в качестве физического исполнителя Старцев способный на все, очень скрытный, упрямый (я бы сказал, и лживый), который никогда не сознается». Куцевалов утверждает, что Старцев притворяется дурачком, что он хитер и способен на всякие преступные комбинации.

Богданов: «Слово Семенчука было для Старцева законом».

Каймук: «Мое и других зимовщиков убеждение, что в данном случае имела место расправа Семенчука с Вульфсоном как с человеком, критиковавшим его действия».