Одинокие женщины - Фреда Брайт

Тридцать лет. Ничего себе срок. За предумышленное убийство и то дают меньше.

Берни решительно встала, стряхнула с колен коралловый песок и зашагала к управляющему отелем.

— Я уезжаю в воскресенье.

— Но ведь у вас оплачена и следующая неделя, — напомнил он. — Может быть, вам что-то не понравилось?

— У вас отличный отель, — резко возразила она. — Замечательный уголок для новобрачных. Но, к несчастью, нет телевизора.

Глава 30

Алекс ушел!..

Флер не могла в это поверить. Невозможно! Однако на полу желтели осколки фарфора, словно забытые конфетти, безжалостно свидетельствуя об утрате всего, что было дорого.

Мужчины никогда не подавляли Флер Чемберлен. Она всегда правила ими и отделывалась по своему усмотрению, как только начинало казаться, что накал страсти ослаб. Она всегда первая говорила «прощай», эту прерогативу давала ее красота.

Однако нельзя было не признать, что прежние правила больше не действуют. По крайней мере в отношении единственного мужчины, с которым она бы желала связать будущее. Она любила его. А он ее бросил. Она доверилась ему. А он предал. И Флер пополнила собой ряды покинутых женщин.

Алекс ушел! Действительно, это был конец привычного ей мира, конец ее власти, ее неотразимости. Для чего ей теперь жить? Алекса нет! Ну хорошо же. Он еще пожалеет. Пришло время исполнить угрозы. Она покончит с собой не отходя от кассы. Сегодня же. Во всяком случае, это лучше, чем в одиночестве дожидаться рассвета.

Сегодня же она приведет в порядок лицо, надушится, вскроет вены бритвой Алекса и опустится в ласковую теплую воду, истекая горячей кровью. А утром найдут ее тело — свежее и прекрасное, и пряди темных волос будут качаться под водой, как у Офелии в ее водяной могилке.

Не забыть только сначала написать письмо. Прощальное послание, трогательное и красноречивое. Каждое слово будет ранить, разить, терзать виной и не давать покоя неверному возлюбленному до конца дней.

О да, уж она-то знает, какую боль могут причинить слова. Не далее как сегодня Алекс преподнес краткий, но ошеломляющий урок. Он все пустил в ход: издевку, цинизм, жестокость и надменность. Ну что ж, завтра она станет недосягаема для его слов, тогда как он будет страдать так, как страдает она сейчас!

Флер рухнула на диван с карандашом и блокнотом и принялась сочинять письмо.

«Дорогой Алекс», — начала она.

Нет! Неверное начало. «Дорогой» предназначается для тех, кого любят, или же для совершенно чужих людей. Алекс не подходит ни к одной категории.

«К Алексу Маршаллу…»

Нет. И вообще, с какой стати обращаться именно к нему? Не много ли чести? Пусть узнает обо всем от других.

«Бедняжка не обращалась ни к кому конкретно. Она лишь упомянула про какого-то „гнусного гада“…» Да, вот так-то лучше! А еще лучше — «одного гнусного гада с извращенными сексуальными потребностями». И уж совсем хорошо: «одного гнусного гада-импотента»… Ух! Он прямо взовьется от злости! Тогда всем станет ясно, кого имела в виду Флер.

Она вырвала листок и начала снова:

«Дорогая Диана!» — И задумалась.

Диана на нее наверняка очень сильно рассердится. И обидится тоже. И скорее всего припомнит, как Флер игнорировала ее советы составить завещание — ведь это «долг каждого взрослого гражданина».

Значит, вполне возможно, это письмо послужит двум целям. Не то чтобы ей было что завещать — на счету в банке давно ни гроша. «Красота была ее богатством» — вот как будут ее оплакивать. «Бедняжка! Ничем более ценным она не обладала».

Ну, конечно, кроме роскошной норковой шубы. «Подойдет ли она Ди? — гадала Флер. — Наверное, рукава окажутся коротки».

«Дорогая Диана!

Алекс бросил меня, и я хочу умереть…»

Флер отложила ручку и уставилась в ночную тьму. Пожалуй, к этому ничего и не добавишь. Вполне определенное утверждение, краткое, завершенное во всех смыслах. Отличный слепок с натуры. Алекс ушел — и ничем не заполнить оставшуюся пустоту.

Господи Иисусе! Неужто и Розмари испытала такое же горе, такое же отчаяние после того, как он ушел из дому, — то есть в те самые чудесные ночи, когда она, Флер, нежилась в его объятиях? От этой мысли стало ужасно больно, ибо впервые за все эти месяцы Флер ощутила некую связь с Розмари. Они обе оказались жертвами Алекса.

Ох уж эта способность мужчин разбивать женские сердца! И пресловутая покорность женщин, позволяющих им это! История стара как мир…

Флер выдрала и эту страничку и начала другую:

«Дорогая Диана!

Я понимаю, что тебе вечно приходится разгребать дерьмо за других, но больше мне не к кому обратиться…»

Тут Флер ударилась в слезы. Слишком жестоко, слишком точно.

Она снова и снова начинала письмо, и все рвала на клочки. К трем часам утра, окончательно сдавшись, отправилась спать. Сон решал все проблемы. Алекс прав. Она не склонна к суициду. Более того, ей становится дурно от одного вида крови.

Злокозненный, хладнокровный Алекс! Он с самого начала расставил точки над «i». Он сказал: «Ты из тех, кто выживает». Черта с два — смотря как истолковать это слово.

Если выжить — значит исправно дышать в две дырочки, что ж, стало быть, она выжила. Но если подразумевать нечто более общее — мыслить, чувствовать, чем-то интересоваться, — тогда она может умереть. Суицид физический снимался с повестки дня, но ведь есть и иные способы самоуничтожения. К примеру, влюбиться в женатого мужчину.

Ах, если бы… тут Флер зажмурилась и суеверно скрестила пальцы… если бы только прокрутить стрелки часов, проскочить ближайшие несколько месяцев боли и отчаяния и оказаться в том времени, когда жизнь снова обретет в ее глазах свою прелесть: чтобы боль утихла, раны затянулись, а впереди ждало предвкушение новой любви. Пока Флер даже подумать не могла о другом мужчине, и тем не менее знала, что только так может спасти себя. Хотя, конечно, к тому моменту она постареет еще на несколько месяцев. Станет менее привлекательной. Более «потрепанной».

Суровая правда состояла в том, что она, такая умница, рискнула поставить все на мужчину, который пресытился ею и смылся. Недопустимое расточительство. Флер разбазарила красоту, любовь, страсть и интеллект так, как будто завтра никогда не наступит. Ан нет, завтра уже стучится в дверь.

Перед рассветом бедняжка забылась неспокойным, тяжелым сном. Очнулась, когда было уже больше десяти. Конечно, служба сегодня исключается. Она не в состоянии работать. Да и зачем? Ее все равно вот-вот вышвырнут из агентства. И даже если бы она была в состоянии ворочать мозгами — ни за что не позволила бы себе в таком ужасном виде показаться коллегам.