Сталин против Троцкого - Алексей Щербаков

В 1923 году Устрялов побывал в СССР, что только укрепило его взгляд на происходящее.

Статьи этого философа широко публиковались в Советской России. Сталин очень внимательно читал его книги. Исследователи спорят, повлияли ли устряловские взгляды на Иосифа Виссарионовича. Но именно он был инициатором публикаций философа.

Наверняка, читатели догадались о причине шумихи на съезде по поводу Устрялова. Критиковали-то позицию Сталина! Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: курс на социализм в одной стране предполагает, в том числе, опору на патриотические настроения в народе. И прежде всего – на русский патриотизм.

Интересно, что на Устрялова нападал и Бухарин. Что свидетельствует, что тактическое единство по каким-то вопросам отнюдь не означало единства во всем. А Бухарина-то от русского патриотизма трясло. Вот он и заявлял: «По Устрялову, весь наш социализм – пуф. А не пуф новое государство с небывалой широтой размаха своей политики, с чугунными людьми, укрепляющими русское влияние от края до края земли».

Бухарин понял все правильно. Позиция Сталина – это русский империализм. Как говорится, «нравится – не нравится, а с нами вам не справиться!»

Разумеется, Сталин не мог напрямую защищать Устрялова. Тем более что в экономических вопросах философ был «рыночником». Но… Он сказал так:

«Устрялов – автор этой идеологии. Он служит у нас на транспорте. Говорят, что он хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет».

По меркам полемики того времени, это очень мягко. По сути, означает – оставьте его в покое!

Новая атака Троцкого

Как бы не относиться к Троцкому, стоит признать: он верил в то, что провозглашал. Так что сталинский курс буквально выводил его из себя. Он видел в этом глупость, переходящую в предательство.

«При прогрессивном упадке капитализма европейский пролетариат в течение десятилетий не сумеет овладеть властью и хозяйством. Другими словами, некритический оптимизм насчет „социализма в отдельной стране“ вытекает из грубого пессимизма насчет европейской революции».

Да и по складу характера он был не тем человеком, чтобы спокойно пребывать на своем посту, обеспечивавшем очень неплохой уровень жизни. Сталин явно его недооценил – Троцкий снова начал организовывать наступление.

Старые добрые методы

Одним из любимых терминов Троцкого был «термидор». Он позаимствовал его у Ленина, но именно Лев Давидович пустил его в широкий обиход.

Суть термина в следующем. Во время Великой французской революции 27 июля 1794 года (9 термидора II года по республиканскому календарю)[60] произошел очередной переворот. Правительство радикальных революционеров во главе с Максимилианом Робеспьером было свергнуто, его члены казнены. К власти пришли куда более умеренные элементы, взявшие курс на свертывание революции – прежде всего на прекращение террора, который уже вышел за всякие рамки. Впоследствии термидорианцев разогнал Наполеон.

С точки зрения троцкистов «термидорианство» означало перерождение революции.

«Во время Великой французской революции гильотинировали многих. И мы расстреливали многих. Но в Великой французской революции было две большие главы… Когда глава шла так – вверх, – французские якобинцы, тогдашние большевики, гильотинировали роялистов и жирондистов. И у нас такая большая глава была, когда и мы, оппозиционеры, вместе с вами расстреливали белогвардейцев и высылали жирондистов. А потом началась во Франции другая глава, когда… термидорианцы и бонапартисты… стали расстреливать левых якобинцев – тогдашних большевиков».

В политике Сталина Лев Давидович видел «ползучий термидор». Но поскольку он понимал, что в одиночку ему со Сталиным не справиться, то… Вот именно. Начал собирать всех недовольных, не особо приглядываясь к их политическим взглядам. Что станет на долгое время фирменным знаком троцкистов. Впрочем, тут как всегда – каждый надеется: в итоге он всех переиграет. Так родилась «объединенная оппозиция». Одним из главных лозунгов стал «курс на рабочую демократию и прежде всего внутрипартийную».

Начали опять с писем. В июле 1926 года перед пленумом ЦК в его адрес было направлено «Заявление 13-ти». В числе прочих, там имелись подписи Троцкого, Зиновьева, Каменева, Крупской, Пятакова.

В заявлении было много верного. «Объединенная оппозиция», как и любая другая, излагала все просчеты руководства и безобразия, которых, разумеется, в СССР хватало. А что предлагали взамен? Ничего. Точнее – «демократию». Хотя очевидно, что демократия сама по себе, без отсутствия альтернативной программы, означает лишь одно: давайте теперь мы поруководим, мы уж точно все сделаем. Но это интеллигенцию слово «демократия» завораживает, а вот рабочим мотивация оппозиционеров была прекрасно понятна. Понятна была и беспринципность многих авторов «заявления». Ведь когда было опубликовано «Письмо 46», Зиновьев и Каменев считали это недопустимым. А получили по носу – так сами подписались под практически теми же требованиями.

Кроме того, оппозиционеры вытащили в виде козыря «письмо к съезду».

«Пожалуй, наиболее существенным отличием „Заявления 13“ от „Заявления 46“ была персонализация критики и направление ее против Сталина. Наконец, после нескольких лет борьбы Троцкий признал в Сталине самого серьезного оппонента. Дейчер утверждал, что в этом его долго убеждали Зиновьев и Каменев. Считая, что главный удар следует направить против генерального секретаря, оба члена политбюро, возражавшие ранее против публикации ленинского „Письма к съезду“, теперь изменили свою позицию. Поскольку вопросы борьбы Ленина с Троцким и профсоюзной дискуссии 1920–1921 годов, которые во многом определяли мотивы „Письма“, перестали быть актуальными, Каменев и Зиновьев, оказавшись в блоке с Троцким, увидели большие возможности в использовании ленинских заметок для дискредитации Сталина. Мысли Ленина о роли Троцкого, о необходимости расширить численный состав ЦК и прочее воспринимались лишь как случайные замечания, а предложение о перемещении Сталина с поста генсека казалось стержнем „Письма“, которое все чаще объявлялось „Завещанием“. Теперь, когда роль генерального секретаря и его авторитет неизмеримо выросли по сравнению с зимой 1922/23 года, фраза Ленина о том, что Сталин сосредоточил в своих руках необъятную власть, выглядела роковым пророчеством».