Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

177–180. ЧЕТЫРЕ РАССКАЗА О НАДЕЖДЕ

Вариации на тему Р.-М. Рильке

Более полувека тому назад, находясь со своим театром в Умани, Лесь Курбас читал мне и прозу и стихи Райнера Мариа Рильке, останавливая мое внимание на той новелле из «Историй про бога», в которой рассказано об украинской степи и о песне старого кобзаря.

Рильке написал свою украинскую новеллу после двух странствий по России в 1899 и 1900 годах. На Украине он был во время второго путешествия, посетив Киев, Полтаву, Харьков. Для Рильке эти путешествия имели огромное значение. Он знал историю Украины и об Украине говорил не только в «Историях про бога», но и в нескольких своих поэтических произведениях. С удивительной проникновенностью перевел он в одной из «Историй про бога» — в «Песне про правду» — старинную украинскую народную притчу о правде и кривде, ярко раскрыв ее глубокое социальное и моральное содержание.

Вот так толкуя для себя содержание произведения Рильке, я решился написать свои вариации на его тему поисков человеком жизнеутверждающей надежды. Эта тема является лейтмотивом упомянутой выше новеллы о старом кобзаре, и мне хотелось отделить от нее те религиозные, богоискательские обертоны, какие придавал ей поэт. Если высокое естество человека и называть условно «божественностью», то она — лишь в человеческом, в самой высшей мере человеческого, в человеческой общности коллектива, класса, народа.

Взяв в качестве сюжета для первой вариации украинскую новеллу Рильке, я вынужден кое-что в ней изменить, однако к рильковскому рассказу наиболее близка все-таки первая вариация. В других трех с творчеством Рильке связана только тема, трактованная мною так, как, мне кажется, ее должен трактовать человек, желающий своим словом служить утверждению позиций социалистического гуманизма. Сюжет второй вариации — смерть народного художника в буржуазно-феодальных условиях Грузии 1918 года, в период господства там меньшевистско-националистического правительства. Биография прославленного Нико Пиросманашвили послужила мне здесь основой. Третья вариация — завершающие дни Великой Отечественной войны, когда советские войска добивали гитлеровскую армию уже на немецкой земле. И последняя — на материале современной Сицилии, юга Италии, где ныне ведется напряженная и острая борьба между силами реакции, мракобесия, суеверия и силами живыми, народными, коммунистическими.

ПЕРВАЯ ВАРИАЦИЯ

Поле черно, черны стрехи, черны тучи,Черны лица, черны ноги, черен брег.И так всегда, и так навек,Пока тело не упрячет в прах сыпучийВ домовине черный человек.Разгулялся вихрь на косогоре,Раскружился ветер — прянул в дол.Не вздохнется — воздух так тяжел,Не глядится — черный мрак во взоре,Черный вихрь гуляет на просторе,Черный ветер по свету пошел.Черной пылью всё вокруг покрыло —Перелески, хутора, бугры.И внезапный мрак бубнит уныло:«Падай и умри. Пади. Пади. Умри».Плачут дети, просят дать водицыВ черных хатах черного села.Пыль заполонила все криницы,Ключевые воды занесла.Замело межи, похоронило нивы,Шкуру с черных пашен содрало.И тоска над степью молчаливойЧерным солнцем встала тяжело.Отгудело. Смолкло. Отшумело.Тишина — как крышка на гробу.Капли пота катятся по лбу,Пот стекает по худому телу.Пот — как смола, день — словно гроб, тьма —                                                                         как чума.Надежды нет. И тишина нема.Нема слеза, горька, как полугар,Ползет, оставив светлую бороздку.Ты выйдешь ли, надежда, на дорожку,Чтоб повстречал тебя плугарь?Не плачь, хозяин, наг и сир,Не веруй в чудо черных слез.Пропал твой двор. Пропал твой мир.Стань пылью, чтобы вихрь унес.Мозоли жесткие грызи,Прах не стирая со щеки,Ищи в распаханной грязиТвоих хлебов проросших корешки.Пропал твой плод. Пропал твой род.И хлеб пропал, и только хрипУродует засохший рот.Пыль затвердела, как кора,И грудью ты к земле прилип —Тебе, что корешку, пораЗалечь, завянуть, умереть.А был хозяин добрый — любо посмотреть,—Во всей округе не сыскать такого человека,Хоть и убогий — одноногий он калека,Без левой — ее отдал за царя.Гниет она где-то в маньчжурской пустыне,На желтых мукденских песках и снегах,А стонет доныне, и воет доныне,Припомнив сибирский безжалостный шлях.

Ты мерил тот шлях, одноногий Степан,Когда, как лунатик, хромал по степямНа тесаной куцей ноге деревянной,Кружки оставляя в степи окаянной.Убогие стены несчастной землянки,Клочочек земли у немого погоста.А рядом чернеют угрюмо и грозноРавнины Фальцфейна, курганы Родзянки.И вдруг как задуло, пошло, закрутилоОгромно, паляще, черно и багрово.Сквозь хмарь чернозема дневное светилоПолзло, словно чудище, круглоголово.Коробило землю, сдувало покровы,Валило в овраги волной пропыленной,Ревуче, рычаще, черно и багровоКатился над степью котел раскаленный.Поля задавило. Сгубило посевы.Могильщиком черным прошло по степи.Смоленой метелью. Пылищею серой.Беда. Безнадежность. Кустов костяки.             «Где ты, боже? Где ты, боже? —             Кличет баба в хате.—             Почему унять не можешь             Ветров злые рати?             Ничего у нас нет боле,             Хоть и было мало.             Ты сойди-ка в чисто поле,             Глянь-ка: всё пропало».             — «Зря такое, зря такое             Завела ты, баба.             Ты б дала напиться детям,             Хлеба им дала бы.             А тогда, убога,             И проси у бога!»             А водица в ямке — не вода, а ил и муть,             Кроме грязной жижи, ничего не зачерпнуть.             Сквозь поры серого рядна             Кашицу процеди.             Детишкам дай испить до дна             Из ковшика воды.             Куда же он глядит, наш бог,             И что мы для него?..             Ты тих, как прах. Как глина — ссох.             Ты вбился в землю, как клеймо.             С порога хаты смотришь ты             В задымленную злую даль.             В безмерность горя, черноты             И в бесконечность пустоты,             В смятенье пыли, в тьму и гарь.             Себя не жаль, труда не жаль —             Детишек малых жаль.             Надежды жаль, молитвы жаль.             Куда пойдем с тобой, печаль?             Нам некуда идти.Как саваном, покрыло все дороги.Не видно колеи. Ни следа тяжких ног.Один ты — одинокий, одноногий —Над крестом невидимых дорог.И еще вздыхают пыль и мга,Тополь лихорадит, как от боли.Тишина загубленного поляЗаливает света берега.

Вдруг мужик вперед подался, глянул —Что это? Не наважденье ль там?Кто спустился с черного курганаИ к его подходит воротам?В латаной рубахе дед, босой, убогий,На дороге черной — белый, словно свет,Возле мазанки, почти что на пороге,Встал и не поздравствовался дед.Посох, короб с кобзой, сума за плечом —И куда плетется и поет о чем?Кобзари, калеки — всё вам нипочем,Нам беда и слезы — а вы тут при чем?Очи — как вода стоячая в болотце,Губы — как засохший ком земли,Лоб — как взлобок, выцветший на солнце,Волосы — седые ковыли.Он заходит в хату. Он за стол садится.Дети примолкают. Баба подаетВ ковшике водицы. Он берет и пьет,Долго пьет. Молчит. Голова клонится,Словно прячет горе, что его гнетет.Стон — не для напева. Плач — не для зачина.Не касайся кобзы, струн не трогай, друг!Пел надежду — ныне здесь одна кручина,В черном горе мира погибает звук.Вдруг в тишине, вдруг в тишинеВспыхнул подструнок — и вотПальцы прошлись по горячей струне,Песня, как птица слетая ко мне,Горло когтями рвет.До глуби ран, до самого днаПронзает сердце и совесть.Из недр беды встает она,Надежды упорная повесть.Пророкотала тучкою заплачка,И окрик — гей! — пошел гулять в степи.Приди же, песня, в горницу вступи,Владычица души, а не батрачка.Направь напев, освободи лады,Буди басы — пусть загудят октавы.И пусть дыхание полузабытой славыЗадует огнища разбойничьей орды.Пусть умирает на Савур-могилеБессмертный, вечный в странствиях кобзарь.Взгляни на шлях сквозь время — и ударьВ седые струны, чтоб как било били.О, Черный шлях! О, черноморский яр!Встают виденья — тени и химеры —И в пламени захваченной галерыПронзенный умирает янычар.Испей, кобзарь, воды соленой нашей,Но жаждущим зато дай слово в дар.Пускай наполнит кобзу, словно чашу,И дум, и трав, и правды добрый взвар,             Гей, в степи нехоженой,             Гей, по полю голому             Грают злые вороны             Людям на беду.             Зря о туче просим мы,             Зря о славе молим мы —             Я пойду по займищам,             В жар и гарь пойду.             Небо мглой подернуто,             Поле перевернуто,             Тропы позавеяны —             Следа не найдешь.             Проросло бы радости             И надежды зернышко.             Неужель покинутый             На земле умрешь?             Человек измученный,             Грабленый, обиженный,             Выжженный, униженный —             Бейся сам-один!             С родом породнившийся,             С братом побратавшийся,             Выдюжишь и выдержишь.             Сгинуть — не дадим!             Пусть же степь разметана,             Пусть могилы вырыты —             Не тебе валяться в них,             Истлевая в них:             Дай надежде вырасти,             Чтоб воспрянуть в сирости,             Чтобы с дружбой-верностью             Жить среди живых!

Струны — словно колеи на дороге в думу.Кобза пахнет песней, как чебрецом земля,Как грозою озеро, вздыбленное с шумом.Выплывай же, слово, статью корабля!Проходи степями, просквозись ветрами,Потрясись громами, бурей отрыдай,И могучей стражей властно встань над намиИ не дай замолкнуть, сгинуть нам не дай!Звон струн упал, как медный луч, как птица,И, очи осветив, угас, как каганец.Да! Слово выживет, окрепнет и вонзитсяВ глухую глубь заброшенных сердец.Кобзарь встает. «Прощайте, люди. Всем удачи!»За спину — кобзу, торбу — за плечо.В его глазах, застывших и незрячих,Течет вечерний отсвет горячо.Он двор покинул. Длинно тень легла,Печально отпечаталась в пыли,И в огненные дали потекла,И расплылась в пылающей дали.Всё та же степь. Всё те же жар и хмарь,Нет ни конца ни краю наважденью.И заметает ветер по-над теньюСлед ног босых, где уходил кобзарь.И всё ж в округе изменилось что-то,Как будто ливень хлынул и прошел,Хотя в степи такая же немотаИ вид всё так же сумрачен и гол.Кобзарь шагал по опаленным нивам,Шел по пустым пожарищам долин,Весь белый, светлый, словно голубь сизый,По черным косогорам шел один.

Мужик вернулся в хату. Затихая,Детишки на печи ложились спать.И только «мама!» вскрикнула старшая,Едва опять заголосила мать:             «Где ты, боже, где ты, боже?             Где тебя нам встретить?             Что же, господи, почто же             Нам не мог ответить?             Иль не видишь, иль не знаешь,             Как живем-болеем?             Иль не ты нас заметаешь             Лихом-суховеем?             Где ты, боже, где ты, боже?             Нет, не отвечаешь!..»

И не было ответа. И пустыняМолчала дико. Тени залегли,И лишь земля, угрюма, черно-синя,Понуро простирается в пыли.И в тишине, что быть не может тише,Наполненной, набрякшей и нависшейНесказанностью слов, бессчетностью тревог,Хозяин молвил: «К нам являлся бог».

ВТОРАЯ ВАРИАЦИЯ