Семь корон зверя - Алла Дымовская

Отчего-то страшно было именно просто увидеть его, не так даже, как заговорить. Еще и не дошли до аудитории, а в голове у Машеньки шумело, и мутилась частыми мошками тьма перед глазами, и сердце билось уже где-то в ушах, а сами уши и щеки полыхали малиновым. Так же до смерти хотелось видеть его, как и немедленно провалиться под землю. А когда наконец увидела – растерялась окончательно и чуть не расплакалась от неловкости и стыда. Но Ян словно и не заметил ничего. Спросил, может ли она освободиться и составить ему компанию, и Маша ответила безропотным «да!», хотя не могла и сидеть ей было еще две пары. Но примерная ученица внутри ее не стала возражать и не подала голоса, видя безнадежность попытки.

Занятия она, конечно, прогуляла. И домой тоже не попала вовремя, наврав Надежде Антоновне, что сидит в библиотеке и готовится к коллоквиуму. Мама, только услышав это ученое и ответственное слово, тут же отправила Машу назад, к книжкам, велев заниматься и не отвлекаться на звонки. А Машеньке не стало и на секунду стыдно от своего беспардонного вранья.

Ресторанов на сей раз не было, но сидели в кафе, и не в одном. Маша не помнила, где именно, да и все равно. Когда уставали просто гулять, заходили и присаживались за столик. Гуляли сначала по Старому Арбату, а потом очутились, неведомо как, на перегороженном стройкой Охотном Ряду. И все время говорили. И Маше было страшно интересно слушать, хотя про себя Ян ничего совсем не рассказывал. Но так увлекательно описывал обычаи и достопримечательности Европы и Востока, со знанием дела вдаваясь в исторические подробности, что Маша Голубицкая заподозрила в нем историка по образованию. Или, на худой конец, вдумчивого путешественника. И слушала, открыв рот. Правда, из коротких замечаний сделала радостный вывод, что кавалер ее холост, но обременен многочисленной родней, перед которой имеет обязательства моральные и материальные. Наличие у Яна большой семьи и обрадовало, и огорчило одновременно. Обрадовало потому, что человек, заботящийся о близких своих, несомненно, человек порядочный и во всех отношениях достойный. Огорчило же тем, что будь Ян совсем одинок, Машенька могла бы его нежно жалеть и испытывать от этого особенное удовольствие. Хотя даже на вид ее самоуверенный спутник и жалость были понятия вовсе не совместимые.

Около восьми Ян по собственному почину проводил Машеньку домой, видимо, памятуя о проблемной маме. Однако на этот раз заранее сговорился с девушкой о следующем свидании. На другой день и опять в обеденный перерыв. И Маша опять позабыла о вечерних занятиях и согласилась. Сообразила только назначить место встречи вне факультетских стен, у памятника Ломоносову.

Зачарованные прогулки продолжались еще три дня. Подряд. Потом наступило выходное воскресенье, и Маша вынуждена была остаться дома. Предстояла совместная с мамой уборка квартиры, да заодно Маша собиралась подтянуть «хвосты» за исправно пропущенные послеобеденные учебные часы. Утешало лишь то, что у Яна тоже обнаружились домашние обязательства, которыми невозможно было пренебречь. Жаль только, что видеться им придется впредь не каждый день, предупредил ее Ян, ведь у него есть еще важные рабочие дела, а деньги, как известно, с неба не падают. Но Маша готова была ждать сколько угодно. За четыре дня она успела немного освоиться со странным новым знакомым, перестала смущаться и бояться дурного, но, напротив, прониклась уважением и еще одним чувством, которое отныне не позволяло ей представить дальнейшую свою жизнь без милого Яна. Впечатлило Машу и то обстоятельство, что за все совместное их времяпровождение Ян ни разу не попытался пристать к ней, даже и поцеловать, хотя Машеньке казалось, что она, несомненно, нравится своему спутнику. Иначе зачем бы Яну сдалось ее общество? Для разговоров можно найти и кого-нибудь поинтереснее. И девушка приписала его примерное поведение хорошему воспитанию и серьезным намерениям. Дальше от истины Машины предположения просто не могли быть.

Хотя Балашинского и привлекали, и радовали совместные прогулки с Машей по Москве, но он так и не мог ответить сам себе на вопрос: а на кой черт ему это нужно? Хотелось, и он делал. Конечно, девушка нравилась ему, и может, даже больше, чем нравилась. Но задумываться над последствиями своих отношений с Машей Яну Владиславовичу отчего-то было неприятно. И в первую очередь потому, что Маша Голубицкая принимала его совсем не за того, кем Балашинский являлся на самом деле. Для Маши он, естественно, был просто человеком, и, судя по ее глазам, человеком хорошим. И вот это-то обстоятельство было хуже всего. Словно Яну Владиславовичу насильно навязали обязанности, которые он ни за что не захотел бы добровольно принять. Но как ни крути, он-то, Балашинский, был вампом, то есть, по сути, питал свою плоть кровью таких, как Маша! А ну как оставь его и понравившуюся ему девушку надолго взаперти и дай скрутить себя непобедимой жажде! Как долго тогда прожила бы Маша с ним наедине? Время считано было бы на минуты. Лучше уж и не думать. Хотя бы до тех пор, пока можно.

Опять же был Фома. Три последующих дня он послушно внимал вранью о неотложных городских делах и заморочках с «Молодыми талантами», но, кажется, ни на грош в них не верил. А если был не совсем дурак, а Фома не дурак, это уж точно, то наверняка задал определенные вопросы Мише. И Балашинский мог только представить себе удивленное лицо «архангела», который все проблемы с фондом решил давным-давно. Но Фома пока хранил гробовое молчание. Вопрос – надолго ли? И Ян Владиславович, искушенный и расчетливый, удар постановил себе упредить. Лучше пойти на откровенность с Фомой и иметь его в наперсниках и союзниках, чем позволить ходить в обиженных недоброжелателях. К тому же имелся и повод для приглашения в кабинет. Дело Чистоплюева было принято конторой в работу, и именно Фоме предстояло превращение в своей подземной лаборатории драгоценных алмазов, уже раздобытых Иреной, в смертоносную пыль.

Во дворе строгая Лера надзирала за наемным приходящим садовником, который укутывал в полиэтилен облетевшие розовые кусты. Ян Владиславович подошел к рачительной хозяюшке и ласково сказал пару слов похвалы ее заботам. Потом попросил Леру на секунду оставить садовника и ненаглядные ее сердцу кусты и сходить поискать свою благоверную половину. Лера с готовностью услужить сообщила, что в воскресный полдень Фома еще наверняка валяется в постели наверху, где он всего какой-нибудь час назад вкушал завтрак, ею же и принесенный. И с одобрения хозяина тут же отправилась поднимать лентяя, которому было назначено Балашинским рандеву через полчаса.

Не через полчаса, а через добрых полтора Фома наконец добрел до хозяйского кабинета. Но Балашинский и не подумал обидеться. Совсем не обязательно, что Фома умышленно хотел заставить его ждать. Для Фомы и полтора часа на подъем, и утренний туалет были космической скоростью.