Змеиный крест (СИ) - Энни Вилкс

даже привыкших отсиживаться в своих Серых землях герцогов Лисар, даже вечных врагов для всех Теренеров, дать слово принять участие в общей борьбе с Пар-оолом и послать служащих им шепчущих-воинов на эту борьбу. Сам Даор вряд ли провернул бы это лучше. Син меньше, чем за полчаса, донес до них всего одну очевидную мысль: цель Пар-оола не шепчущие, а вся Империя, и пострадает каждый, но первыми практичные пар-оольцы подчинят или убьют именно знатные семьи.

Гордые и не зависящие ни от кого мужчины и женщины тряслись осиновыми листьями, они перешептывались, а в перерывах подходили к Даору по одному, прося у него защитные артефакты, которыми могли бы скрыть свои дома и семьи, лебезя, обещая ему заплатить ту цену, что он назовет — и Даор Карион назначал встречу за встречей для обсуждения условий. Война всегда была временем сложных и полезных решений и провоцировала перемены в расстановке сил, а значит, появилась возможность почти не тратя сил и времени убрать с политической доски не нужные ему фигуры и вывести вперед другие. Даор Карион привык получать удовольствие от войны.

Однако сейчас все было не так просто, как обычно. Нынешний Пар-оол внушал ему куда большее беспокойство, чем все враги Империи последних трех столетий. Когда Син протянул ему шейное кольцо, еще влажное от крови носившего его воина, и Даор провел над тусклым металлом рукой, прислушиваясь, то ясно осознал, что расклад был куда неудачнее для имперцев: ошейник не только ломал волю того, на кого был надет, но и в разы усиливал его магические способности. Кем бы ни был артефактолог, создавший это чудо, и кем бы ни были размножившие его изобретение мастера, они обеспечили своей армии победу по умолчанию. Им стоило лишь искать и забирать слабых шепчущих, никому не нужных, недоучившихся или не попавших в Приют самоучек и деревенских колдунов, да и послушников тоже — и эти вчерашние неудачники становились сильнейшим оружием, послушным и смертоносным.

Даор не сомневался, что нападение на Малую обитель было нужно не для того, чтобы уничтожить обучавшихся там шепчущих, а лишь чтобы пополнить ряды преданных Пар-оолу марионеток.

— Скорее всего, виденные Сином трупы были лишь иллюзией, с которой он не стал разбираться, пойдя по еще тлеющему магическому следу, — объяснил он слушающему во все уши Олеару.

Они устроились в креслах у дальнего от двери окна, рядом с камином, и Даор, уже уставший от стелившихся ему под ноги льстецов, заслонил и себя, и своего ученика завесой, отводящей внимание любопытных глаз. Заговор шипел и трещал, вступая во взаимодействие с рунами на стенах, но не лопался, а Олеар, подскакивающий от этого щелканья, то и дело обращал на Даора испуганный взгляд, не решаясь, впрочем, ничего сказать. Даор медленно потягивал крепкое гранатовое вино, задумчиво наблюдая за отсветами пламени в гранях хрустального бокала.

— Вы не считаете нужным сказать об этом Сину? — почтительно спросил Олеар. Голос его дрожал, что не укрылось от герцога.

— Я сказал, — ответил Даор.

— Когда? — не понял Олеар.

— Во время совета, — Даор сделал еще глоток. — Ты видел, как ушел Роберт? Он был послан Сином проверить мое предположение.

— Вы научите меня мысленной речи? — спросил его Олеар, почтительно склоняя голову.

Даор не ответил, наблюдая за Сином и Келланом, беседующими у двери. Сын Келлфера был очень бледен, и в глазах его сквозило отчаяние, которое злило и забавляло Даора одновременно. Келлан изредка бросал взгляды на Даора, будто не чувствуя завесы, и Даор не сомневался, что речь шла о недавнем разговоре. И дело было не в наглой и бессмысленной попытке забраться в голову к Даору, пользуясь приказом своего господина — не стал бы он тогда так сжимать зубы и сдерживать тяжелое дыхание.

Алана. Они говорили о ней. О девочке, испуганно сбежавшей от Даора всего пару часов назад. Об Алане, нежно свернувшейся в его объятиях, обхватившей его руку своими маленькими ручками, потеревшейся об нее щекой и этими невинными действиями распалившей в нем доселе не испытываемый им огонь. Даор все еще ощущал ее, невесомую, прижавшуюся к его груди спиной, и слышал тонкий запах ее пушистых волос. То, что происходило с ним сейчас, когда он вспоминал, как она прикусывает губу, когда хочет, но боится что-то сказать, совсем не было похоже на то не раз вспыхивавшее в нем желание, пропадавшее сразу после удовлетворения, и это не было похоже на страсть, с которой он брал отдававшихся ему женщин. Даор хотел оказаться рядом с ней еще раз, и еще, наблюдать за ней, слушать ее голос. Когда девочка была рядом — что-то неуловимо, но невозвратно менялось в нем самом.

Его камзол был ей так велик, что рукава спускались ниже колен, и она потерялась в нем, как подросток в броне отца, выглядя еще более хрупкой, чем обычно. Она сама продрогла, но ей не хотелось, чтобы ему было холодно. Ее маленькая замерзшая ладошка в его руке. И потом — прижатая к груди, там, где билось потревоженное ей сердце. И удивленное выражение нежного, светившегося лица.

Даор встретился взглядом с сыном Келлфера, и на него опустилась красная пелена ярости. Девочка приняла его за мальчишку, вся нежность, с которой она касалась его рук, была предназначена этому молодому телепату, этому щенку. Даор знал, что лицо его не изменилось, как и тогда, когда он говорил с Келланом, но сын Келлфера помрачнел и отвернулся, выслушивая ответ Сина. Даор понял, что зло улыбается, и что вокруг него пульсирует сила.

— Друг мой, — услышал он голос Келлфера.

Даор приподнял завесу, и Келлфер скользнул под нее, оглянувшись на снова упавший за его спиной искрящийся слой. Олеар неслышно отошел настолько, насколько позволял заговор, и прислонился к стене, всем своим видом показывая, что его рядом нет.

— Я знаю эту улыбку, — тихо сказал Келлфер, будто не замечая Олеара. — С этой улыбкой ты уничтожаешь города. С такой улыбкой детей убивают на руках у их матерей. И я