Смута - Ник Перумов

И о чём она сообщила Фёдору с присущей ей прямотой.

Пришлось изворачиваться, потому что рассказывать Лизе об их путешествии в иное время никак не годилось. Вот просто нельзя было, и всё тут.

— Это когда меня ранило, — выдавил он наконец. — Жуть была, Лиза. Люди орут… стреляют… умирают… Две Мишени с Ириной Ивановной отстреливаются… и я валяюсь, и сделать ничего не могу…

Брови у Лизы горестно изломились. Они с Федором стояли возле огромного сугроба на краю катка, и Лиза по-прежнему держала его за руку, хотя они уже не скользили парой — то есть обязаны были, по правилам приличия, немедленно «расцепиться».

— Бедный Федя, — сказала она тихонько.

— Да нет, не бедный я вовсе… меня жалеть не надо… просто… так всё случилось вдруг, внезапно…

— Ничего, — с энтузиазмом заявила Лиза. Настроение её немедленно изменилось на полную и совершенную решимость. — Скоро лето. Вы, конечно, в лагерях будете, но лагеря-то тоже близко! Станешь в город приезжать или мы к вам приедем, на лодках кататься и на лошадях тоже!

«На лошадях» Феде предстояло в лагере не то, что «кататься», а почти что с них не слезать — по программе «кадетов-разведчиков», чем славились роты подполковника Аристова, но вслух он этого, само собой, не сказал.

На прощание он получил от Лизы приглашение на вечеринку «к одной подруге» и вздохнул с облегчением — всё-таки Лиза не злилась и даже не обижалась. Настоящий друг.

Сестра Вера тоже приносила вести. Арест Йоськи Бешеного и, сразу следом, Валериана Корабельникова посеял у многих эс-деков панику. Не у всех, конечно. К тому же они не знали, кого взяли первым, кто кого сдал — Йоська Валериана или Валериан Йоську.

— Взволновались, — не без злорадства докладывала сестра. — Многие Йоську ругают, мол, без царя в голове, никто ему не указ, что угодно мог отмочить, просто потому что так захотелось, и неведомо, на чём погорел — может, просто на краже. Или на разбое — он, оказывается, любил «буржуев щучить». И шиковать любил. На меня никто не думает. Но вот с «акциями» они решили повременить. Залегли на дно.

— Значит, не полезут сейчас ничего взрывать? — с замиранием сердца спрашивал Федя. Вера качала головой.

— Боюсь, что нет, братец. Испугались сильно. Точнее, не то, чтобы «испугались», народ они бедовый, тертый, за себя не так, чтобы очень боятся. За дело страшатся — это да. Вот типографию свою подпольную приостановили, вывозят оборудование по частям, куда — никто не знает, кроме лишь самой головки.

— Уже хорошо, — обрадовался Федя.

— Хорошо-то хорошо, да как узнать, куда вывезли, — вздохнула сестра. — Ну, ничего. Постараюсь. Мне вот задание дали, — она усмехнулась. — Вести агитацию среди одноклассниц.

Отчего-то Федю это насторожило. А что, если они-таки заподозрили Веру и теперь проверяют? И что, если догадаются отправить кого-то на квартиру Йоське, расспросить соседей, как его арестовывали? А те выложат про Ирину Ивановну и Константина Сергеевича? Яснее ясного ведь будет, куда в таком случае приведёт след.

— Едва ли, — выслушав его, пожала плечами Вера. — Они там все только о «диктатуре пролетариата» говорить и могут. Кроме Благоева, он умный. И опасный.

— Вот он и додумается!

— Может, и додумается, да только Йоськины соседи едва ли что-то им расскажут. Им всюду теперь переодетые шпики будут мерещиться. А с такими разговор один — «я не я, лошадь не моя, ничего не знаю, ничего не видел, ничего не слышал, иди своей дорогой, господин хороший».

— Если б так, — сомнения Феди отнюдь не исчезли.

— Так, так, — постаралась ободрить его сестра. — Я ж сама с простым народом сколько говорила. Боятся, отмалчиваются, не верят. Клещами тянуть надо. А уж неведомо с кем обсуждать, как Йоську арестовали — да ни за что на свете! В охранку никто не хочет.

Так проходил март, медленно и тягомотно. Тянулся Великий пост, в животах кадет бурчало всё сильнее. Севка Воротников замечен был в поедании сладких булочек, отруган и отправлен для наложения епитимьи к батюшке Серафиму, каковой благословил кадета Воротникова каждый божий день разгребать снег перед главными воротами корпуса, ибо, несмотря на приближающийся апрель, зима и не думала сдавать позиции.

Взгляд назад 8

Всё интереснее и напряжённее становились занятия с Константином Сергеевичем, и в классе, и в игровой, и в снежном городке, и в гимнастическом зале. Куда там «французской борьбе»! Две Мишени ухитрялся проделывать такое, что соперник (бедные капитаны Коссарт и Ромашкевич!) так и летел вверх тормашками. Подполковник показывал кадетам, как защищаться и от кулака, и от ножа, и от дубины, и от сабли, и от штыка — если надо, то голыми руками.

— Но вообще-то рукопашный бой — последнее дело, — говаривал он после занятий, усмехаясь. — Ибо, чтобы драться на кулачках, боец должен последовательно лишиться винтовки, револьвера или пистолета, тесака, сапёрной лопатки и даже просто дрына. А в каком состоянии должна всегда пребывать малая сапёрная лопатка у исправного бойца?

— Наточенной! — хором грянули кадеты.

Две Мишени улыбался. А потом обычно рассказывал ещё какую-нибудь историю, где жизнь солдату спасала какая-нибудь совершенно обычная вещь, оказавшаяся под рукой в нужный момент.

— Помните, всё на свете — оружие. И вы сами по себе — тоже оружие.

Федя старался изо всех сил. За себя и за Петю Ниткина, ибо данного в самом начале учебного года поручения — подтянуть Петю в строевой и гимнастической подготовке — Две Мишени с Федора снимать и не думал.

А Илья Андреевич всё не поправлялся и не поправлялся. Физика у штабс-капитана Шубникова была неинтересной, формальной, к приборам он не прикасался, а просто задавал читать страницы учебника, с такой-то по такую-то. Кадеты скучали, перешёптывались, вертелись, что штабс-капитана чрезвычайно злило.

Петя Ниткин особенно страдал, ибо Шубников взял моду его едко высмеивать. «Кадет Ниткин, врага надлежит поражать штыком, пулей, шрапнелью или фугасным действием артиллерийского снаряда, отнюдь не формулами». «Кадет Ниткин, вы своими многословными ответами, несомненно, заставите неприятеля умереть от скуки».

Петя переживал, даже тихонько плакал вечерами, накрывшись с головой одеялом. Федя изо всех сил притворялся спящим, делая вид, что ничего не слышит.

Кадеты бурчали, но всех затмил никто иной, как всё тот же Севка Воротников, отправившийся жаловаться на Шубникова к Двум Мишеням.

… — А я и говорю, мол, Илья Адреевич всё так хорошо объясняли, я у него физику понимать начал, и отметки у меня и были-то ничего, а стали потом ещё лучше, а господин штабс-капитан как пришли, так одни колы и лепит, коль не в духе, а я