Том 4. М-р Маллинер и другие - Пэлем Вудхауз

— А зачем он…

— Ну, кто захочет, чтобы любимую девушку превратили в краба!

— Нет, профессор. Зачем он это все затеял?

— Рассердился на нее за что-то.

Мы подумали и решили, что это вполне возможно. Но один из нас покачал головой.

— Ерунда, — сказал он. — Такого не бывает.

— Простите, — вмешался другой, и мы заметили, что с нами — сам мистер Маллинер.

— Простите, что вмешиваюсь, — продолжал он, — но я случайно услышал вашу беседу и понял так, что вы, вот вы, затронули весьма близкую мне тему: что в жизни бывает, чего — не бывает. Как можем мы, с нашим скудным опытом, судить об этом? Возможно, сейчас тысячи женщин превращаются в крабов. Еще раз простите мой пыл, но я немало пострадал от нынешнего скепсиса. Есть даже люди, которые не верят рассказу о моем брате Уилфриде всего лишь потому, что он не укладывается в рамки обыденной жизни.

От волнения мистер Маллинер спросил горячего виски с лимоном.

— А что случилось с вашим братом? — осведомились мы. — Он превратился в краба?

— Нет, — отвечал мистер Маллинер, глядя на нас честными голубыми глазами. — Нет, не превратился. Я мог бы сказать: «Да, именно», но как-то привык говорить одну только правду.

Уилфрид (сказал мистер Маллинер) — самый умный в нашей семье. Еще в детстве он возился со всякой химией, а в университете отдавал все свое время исследованиям. Тем самым, совсем молодой, он обрел известность как изобретатель прославленных «Чудес Маллинера». Этот общий термин включает крем «Жгучий цыган», лосьон «Горный снег» и многое другое, как парфюмерного, так и лечебного характера.

Конечно, человек он был занятой, и настолько, что, несмотря на очарование, присущее всем Маллинерам, достиг четвертого десятка, ни разу не влюбившись. Помню, он говорил, что у него просто нет на это времени.

Но всех нас, рано или поздно, настигает любовь, а сильных, сосредоточенных людей она поистине поражает. Уехав ненадолго отдохнуть в Канны, он встретил Анджелу Пардью и пал ее жертвой.

Позже он признавался, что привлек его прежде всего замечательный загар. То же самое сказал он и ей, делая предложение, поскольку она, в своей девичьей манере, спросила: «А за что ты меня полюбил?»

— Ах, — заметила она, узнав ответ, — загар так быстро сходит! Если бы я знала, как его сохранить…

— Попробуй крем «Жгучий цыган», — отвечал ей Уилфрид.

— Выпускают два вида коробок — маленькие (полкроны) и большие (7 шиллингов 6 пенсов). В большой — в три с половиной раза больше. Наносить особой губочкой, перед сном.

— Он правда хороший? — проверила Анджела.

— Я его изобрел, — просто ответил Уилфрид. Анджела благоговейно посмотрела на него.

— Какой ты умный! — вскричала она. — Но все равно опекун рассердится.

— Почему?

— Я получила огромное наследство, и он хочет выдать меня за своего сына.

— Ах, — сказал мой дядя, — же ман фиш![86]

Однако через несколько дней после возвращения в Лондон (Анджела уехала раньше), он получил возможность проверить эти слова. Когда он размышлял над тем, как вылечить сап у канареек, ему принесли чью-то карточку.

— «Сэр Джаспер Ффинч-Ффароумер, баронет», — прочитал он и сказал: — Попросите его войти.

Вошел очень толстый розовый человек того типа, какому полагается быть веселым; однако он им не был.

— Сэр Джаспер Финч-Фароумер? — осведомился Уилфрид.

— Ффинч-Ффароумер, — поправил чуткий посетитель.

— А, ясно! Через два «ф».

— Всего их четыре.

— Чему я обязан?..

— Тому, что я — опекун Анджелы Пардью!

— Виски? Вина?

— Спасибо, нет. Я не пью. Заметил, что от вина толстею. Кроме того, я не ем картошки, масла, супов… Простите, я пришел не в гости. Меня послала Анджела.

— Ах! — сказал мой дядя. — Сэр Джаспер, я ее безумно люблю.

— Да? — усомнился баронет. — Тем не менее все кончено.

— Что?

— Все. Она просила передать, что разрывает помолвку.

Уилфрид вдумчиво посмотрел на баронета. Он читал много книг, где толстый румяный человек оказывался первостепенным злодеем.

— Вот как? — холодно сказал он. — Я бы предпочел услышать это от нее.

— Она не хочет вас видеть. Да что там, вот письмо. Почерк узнаете?

Уилфрид почерк узнал; содержание не представляло возможности для сомнений; и все же на лице его играла недобрая улыбка.

— Иногда письмо пишут под давлением. Баронет стал густо-вишневым.

— Что вы имеете в виду?

— То, что сказал.

— Вы намекаете…

— Да.

— Ф-фу!

— Возможно. Кстати, я подозреваю, что фамилии ваши пишутся через одно «ф».

Пораженный в самое сердце, баронет повернулся и вышел.

Великий ученый, мой дядя был и человеком дела. Как только посетитель ушел, он кинулся в клуб «Пробирка» и узнал из справочника, что зловещий опекун живет в Ффинч-холле (Йоркшир). Отсюда он вывел, что именно там томится Анджела.

В тот же день Уилфрид уехал в Йоркшир и к вечеру достиг кабачка «Герб Ффинчей», а ночью ходил в саду Ффинч-холла, вслушиваясь в разные звуки.

Наконец из верхнего окна до него донесся звук, от которого сами собой сжались кулаки, и настолько, что костяшки пальцев побелели. То был женский плач.

Уилфрид всю ночь не спал, зато к утру знал, что делать. Не буду утомлять вас описанием того, как он познакомился с лакеем сэра Джаспера, посещавшим местный кабачок, а там — осторожно, исподволь — завоевал его доверие лестью и пивом. Достаточно сказать, что через неделю он подговорил его (не без помощи денег) уехать к внезапно заболевшей тетке, предложив вместо себя любимого кузена.

Кузеном этим, как вы догадались, был Уилфрид, но совсем иной. Темноволосый красивый человек, перевернувший всю химию (он доказал, что Н2О + b3g4zz = G6f5p3x), обратился в истинное чудище. Перед отъездом он приобрел рыжий парик и синие очки. В данном случае очки не принесли бы пользы — синеочкового лакея заподозрит самый бесхитростный баронет, поэтому пришлось просто сбрить усы и намазаться «Жгучим цыганом».

Усадьба, в которой он водворился, принадлежала к числу тех мрачных усадеб, которые для того и созданы, чтобы в них совершались преступления. Даже в первый раз Уилфрид заметил по меньшей мере десять мест, которым как-то не хватало хорошего трупа. Именно в таких усадьбах каркают вороны, накликая смерть наследника, а по ночам из-за ставен вырывается дикий крик.

Внутри было не лучше, а уж слуги оказались хуже всего. Кухарка напоминала что-то такое из гастролей «Макбета», дворецкий Мергатройд отличался тем, что один глаз у него косил, другой — зловеще поблескивал.

Многие пали бы духом; многие — но не Уилфрид. Конечно, он, как все Маллинеры, был невероятно храбр, но, главное, он это предвидел. Словом, ухо он держал востро, и вскоре его стойкость увенчалась успехом.

Однажды он заметил, что сэр Джаспер идет наверх по лестнице и несет поднос, на котором расположены: подставка для гренков, полбутылки легкого вина, соль, перец и какое-то накрытое блюдо. Внюхавшись, Уилфрид опознал отбивную котлету.

Скрываясь в тени, он последовал за ним. Дойдя до самого верха, баронет постучался в какую-то дверь. Та приоткрылась, показалась рука, поднос исчез, а баронет пошел обратно, равно как и Уилфрид. Он нашел то, что искал.

— Где вы были? — подозрительно спросил дворецкий.

— Ах, там и сям! — отвечал он с искусной легкостью. Мергатройд сверкнул глазом.

— Лучше ходите, где положено, — сказал он. — Не все в этом доме доступно обозрению.

— Золотые слова! — поддержала кухарка, роняя луковицу в суп.

Уилфрид невольно вздрогнул.

Однако вообще-то ему стало легче. Спасибо на том, думал он, что она не голодает. Отбивная издавала на редкость приятный запах. Если вся еда на этом уровне, жаловаться не на что.

Но облегчение длилось недолго. Хорошо, подумал он, но сводится ли к котлетам жизнь прекрасной дамы, запертой в мрачной усадьбе? Нет, не сводится. Когда болит сердце, котлета смягчит его боль — но не снимет. Тем самым, надо найти ключ от той двери и увести даму к свету и счастью.

Ключ найти нелегко. Вечером, когда хозяин ужинал, Уилфрид тщательно, но тщетно обыскал его комнату. Пришлось предположить, что ключ он носит с собой.

Как же к нему подобраться?

Мы вправе сказать, что дядя мой неподражаем. Тот, кто догадался, что, подмешав в жидкий кислород калия, тринитротолуола и старого бренди, вы сможете выдать это в Америке за шампанское (130 долларов ящик), тот, повторяю, решит любую проблему.

Мы не станем исследовать чувства, терзавшие его всю неделю. Жизнь не может быть только радостью. Рассказывая столь жизненную историю, автор обязан описывать как свет, так и тени; но есть и предел. В конце концов все вы — умные и легко представите, что чувствовал тонкий и влюбленный человек, зная, что возлюбленная, по сути дела, томится в темнице.