Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

В начале курса, например, он объяснил, что в его ашраме не гарантируют «просветления». Затем добавил: «Золотых роллексов здесь тем более не будет». Всех рассмешил этот намек на Саи Бабу, умеющего, как рассказывают, материализовать из ничего часы, стаканы с водой или сделать так, чтобы с кончиков пальцев в протянутые ладони учеников сыпался священный пепел «вибхути».

— Понятно, что и я могу творить чудеса, и, если вы настаиваете, как-нибудь сотворю что-нибудь для вас, — заключил он, и мы затаили дыхание. Он, конечно, шутил, но о «чудесах» мечтают все, и временами кто-нибудь напоминал ему о его обещании. Свами был великим рассказчиком и прибегал к различным риторическим приемам, чтобы позабавить аудиторию и привлечь ее внимание. Однажды он, посмеиваясь, поднялся на свой помост с только что полученным письмом в руке. Оно было от юноши, который просил взять его в ученики, но, не слишком владея английским, спутал прострацию с простатой. В другой раз он пришел на первый урок, передвигаясь медленнее обычного, и, с трудом поднимаясь по ступенькам на свой помост, заметил: «Кто-то из вас, наверное, подшутил надо мной. У меня все кости ломит». И рассказал такую историю.

Гуру дает указания ученику: «Сегодня вечером медитируй, представляя, что я сижу у тебя на голове».

Ученик уходит. На следующий день он застает гуру совсем разбитым; ему едва удается подняться на ноги.

— Ну, как ты помедитировал? — спрашивает гуру ученика.

— Хорошо, гуру-джи. Я медитировал, как ты велел, представляя, что ты сидишь у меня на голове. Но когда я устал, то представил, что мы поменялись местами.

Однажды пилот индийских авиалиний, взявший трехмесячный отпуск для обучения, спросил Свами, зачем он рассказывает всякие истории.

— Как, вы не заметили? — ответил тот. — Когда вы смеетесь, в ваши открытые рты я могу забросить что-нибудь важное.

Затем сам, сияя во весь рот, добавил:

— В смехе человек являет свою полноту. Потому что смеющийся человек — это либо слабоумный, либо невежда, либо «свами».

Час «сатсанга» после ужина был одним из самых интересных, потому что любой мог спрашивать, о чем угодно. Вопросы молодых «брахмачарья» носили теологический характер и касались толкования текстов, философских тонкостей; вопросы «бригады пенсионеров», как я прозвал группку стариков во главе с бывшим директором банка Гуджарата, касались смерти — как ее воспринимать, как подготовиться к ней. Свами отвечал по-разному. Однажды он просто процитировал Упанишаду:

Как гусеница, что доползла до конца травинки,Сосредоточивается, чтобы перебраться на соседнюю,Так и Атман, подойдя к концу жизни,Сосредоточивается и переходит из старого в новое тело.

В другой раз он сказал: «Когда кто-то умирает, в Мадрасе говорят: „Он отправился в путь“. Когда кто-то рождается в Коимбаторе, люди говорят: „Он пришел“. Странник всегда один и тот же. Это Атман, душа, сознание без границ, неподвластное изменениям, оно не уходит и не приходит, а пребывает вечно».

На вопрос, можно ли прожить жизнь, избежав проблем, Свами ответил, что жизни без проблем не бывает. Кто хочет жизни без проблем, ведет себя, как тот крестьянин, который впервые видит футбол и возмущается судьей: это ж надо, пожалел мячей игрокам. Куда это годится — один мяч на двадцать два парня, потому они и бегают, толкаются, пытаются его друг у друга отобрать. «Но это же правила игры. Такова жизнь, без проблем не было бы радостей. Проблемы — пружина духовного поиска, — добавил он. — Если бы человек не чувствовал себя несчастным и обделенным, он бы не задавался вопросом, что делать. Человек взрослеет, обретает зрелость в борении. А вот корова — нет, она вырастает, но не обретает зрелости».

Я наблюдал за Свами: терпеливым, неутомимым, невозмутимым. Он никогда никого не осуждал. Долг наставника он выполнял, не обольщаясь надеждами даже на то, что мы все поймем. Он был убежден, что принадлежит великой традиции, что существует великая Истина, которой он может поделиться с нами, и что эта Истина, рано или поздно, станет очевидной для всех.

— Правда не определяется большинством голосов. Большинство может избрать то или иное правительство, но не сможет решить, что есть Истина.

Он хорошо умел объяснять сложные понятия. Такие, как джива, джагат, сансара. О дхарме он сказал: как я хочу, чтобы поступали со мной другие, так и я сам должен с ними поступать. Это и есть дхарма, правильный путь.

В первый раз он так объяснил нам, что такое карма: у каждого поступка есть свои последствия — некоторые видимы, другие — нет. Невидимые последствия наших поступков — это и есть карма. Последствия хороших поступков засчитываются в пунья, в плюс; последствия дурных — в папа, то есть в минус, с чем еще придется разбираться в следующей жизни.

— Первобытный человек тоже, — сказал Свами, — знал о существовании кармы. Бывало, он выходил из своей пещеры на охоту, а вечером возвращался с одной жалкой белкой. «Ах-ха-ха, гыгыгы!» — кричала ему жена («Несчастный глупец, и это все, что ты поймал?»), а он, оправдываясь, буркал: «Грр-брр» («Ну, не повезло мне…»). Зато на следующий день он возвращался с богатой добычей, и теперь его семье не грозил голод. «Гррр о-хо-хо! („Повезло так повезло“)», — говорил он. А что же такое везение или невезение, удача или неудача, если не карма? Все мы понимаем, что существует нечто такое, что определяет, в том или ином смысле, нашу жизнь. Только одни, как тот пещерный человек, думают, что это случайность или, что хуже, козни злых духов. Зато другие убеждены, что только мы сами несем ответственность за то, что с нами происходит, потому что «удача» и «неудача» — это следствие наших поступков или наших прошлых жизней. Это и есть карма.

— Некоторые религии, — продолжал Свами, — приписывают все Богу. Умирает чей-то сын, и люди говорят матери: «Бог дал, Бог взял». Но Бог здесь ни при чем, Бог не имеет к этому никакого отношения. Это просто кармический вопрос. А карма — это огромная сеть, которая окутывает нас всех, каждого со своей свободой выбора, а значит, и со своей ответственностью.

К проблеме «я» он относился особенно иронично. Он говорил, что «я» — слово, которое мы используем постоянно, слово, основываясь на котором, мы судим о целой Вселенной, слово, которое наш разум не в силах осознать, слово, которое не вызывает у нас никаких точных образов. «Вот если, к примеру, мы говорим: „миска“, тут все понятно, в нашем сознании сразу возникает картинка. Примерно вот такая… — и с этими словами он извлекал из-под стола свою глиняную миску. — Но V? Мы говорим: „Я высокий“, и думаем о теле. Говорим: „Я подавлен“ — и думаем, по всей видимости, о сознании. Утверждаем: „Я отец, я двоюродный брат, я муж, я жена“, но это тоже не слишком о многом говорит. Ведь тот, кто кому-то отец, другому — сын. Так кто же этот V, играющий столько ролей одновременно? Общее всех этих разных V — осознание всех других V. От этого осознания зависит все, но само оно не зависит ни от чего».

Он снова вынимал из-под столика миску и говорил: «Теперь у всех нас есть осознание этой миски». Затем опять прятал миску под столиком и показывал нам пустую руку. «А теперь что у нас есть? Осознание отсутствия миски! Итак: миска или есть, или ее нет, а вот осознание есть всегда».

И так продолжалось часами. Таков был путь. Предполагалось, что когда-нибудь, в один прекрасный день, все это станет для нас ясным, очевидным, как в красивой притче, которую любил рассказывать сам великий Рамакришна.

Львица погибает при родах, а львенка-сироту берет на воспитание стадо овец. Он растет среди них, вместе с ними щиплет траву, учится блеять и быть кротким, как овца. И вот однажды старый лев, уже долго наблюдавший за львенком издалека, нападает на стадо с громким рычанием. Львенок, как и овцы, убегает, но лев догоняет его, хватает за загривок, тащит к пруду и заставляет взглянуть на себя в зеркале воды.

— Ну, и кто же ты? Неужели овца? — спрашивает лев.

И тут впервые у львенка вырывается грозный рык.

Мы тоже, как этот львенок, не знаем, кто мы. Старый лев — это гуру. Зеркальная поверхность воды — это Веданта.

Без гуру нет познания. Отсюда их огромное значение. «Зачем ты бродишь по свету — из города в город, от храма к храму — в поисках Бога? Бог внутри тебя, ты сам и есть Бог. Так что не ищи больше Бога, лучше поищи себе гуру, который поведет тебя к открытию себя самого», — писал Шанкарачарья двенадцать веков тому назад. Отсюда и отношения — почти непонятные для нас, западных людей — абсолютной зависимости ученика от своего гуру.

В ашраме меня изумило то, как ученики откровенно заискивали перед Свами.

«У любых человеческих отношений есть свой предел, — сказала одна женщина во время „сатсанга“, посвященного этой теме. — В отношениях между братьями не хватает отношений с отцом, в отношениях с отцом отсутствуют отношения с матерью. Только в отношениях в гуру присутствует все: он и отец, и мать, и брат, и учитель, и сосед, и врач. Нет такой проблемы у „шиша“, которую гуру не сделает собственной проблемой, потому что у него, гуру, своих проблем нет. И в этом причина моей преданности ему».