Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И зачем-то добавил:
– Вы не подумайте, это не вымогательство…
Какой там ждать, когда то и дело, едва не воя от боли, днем и ночью, бежишь к медсестре – поставить укол! Срочно звонить домой – деньги надо!
На следующий день своим ходом добираюсь до другой больницы – тоже обычной, но где имеется нужное отделение. Еду в метро, и вдруг – опять боль! Лихорадочно соображаю: есть ли в метро медпункты? А то ведь еще и на трамвае несколько остановок ехать…
Но кое-как доехал. В коридоре отделения – несколько человек. Обычный, бесплатный бардак: я-то приехал точно ко времени, а кто-то сидит уже час, а кому-то сказали – без очереди, и еще народ подходит, начинается шум… Поговорили, пошумели – и стихли, даже усмехнулись: мы-то, каждый про себя, думали, что мы – какие-то особые, крутые-блатные, коли за деньги можем лечиться. Оказалось – бедолаги, с которых не церемонясь содрали деньги. Да еще и чихали на нас.
Настоящие крутые-блатные лечатся бесплатно, господа-товарищи! Самые крутые, самые блатные – особые…
Сидим, ждем, глаза в сторону отводим. Персонал туда-сюда ходит, нас не замечает. Наконец, вызывают, по одному, к заведующему в кабинет. Заведующий, внешне очень похожий на доброго доктора Айболита, после короткой беседы, взял мои тысячи, открыл ящик тумбочки – и бросил туда деньги.
Вспомнился анекдот:
– Откуда деньги?
– Из тумбочки…
Всё. Опять в коридор, ждать, когда позовут на операцию – без боли и крови. Позвали. Залез я на кушетку, поставили мне наркоз… Потом разбудили. Отлежался часок – и поехал обратно.
То есть: обычная больничка, в обычный рабочий день элементарно занималась шабашкой. Халтурой, как в Питере говорят.
Ну, а чего же я, как журналист, не проявил сознательность-активность, не попытался как-то воздействовать, с целью наведения порядка-справедливости?
Так… Порядок-справедливость – то ли навели бы еще, то ли нет (время показало: не навели), а энное количество моих собратьев по несчастью за время наведения порядка перемерло бы, оказалось порезанным с болью-кровью – однозначно. Вот чего я допустить не могу.
И приехал я обратно, к собратьям, в палату. Пятеро, значит, нас, собратьев… Днем-то еще ничего, даже вздремнуть иногда можно, а ночью… Ночью – ад. Собратья-то – настолько все люди разные, космически разные: по возрасту, привычкам, и чему бы то ни было в жизни. Ночью всё и сказывается. Я до больничной палаты и представить себе не мог, что человек может так храпеть – как трактор. Ведь он же из мяса и костей, а не из железа! Но может. Прерываясь для того, чтобы кашлять – как из пушки. Потом подниматься, идти курить, на ходу включая свет, потом заваливаться – чтобы храпеть и кашлять.
Случайно выяснилось, что собрат живет прямо через дорогу, и вся палата, кто умоляя, кто матерясь, стала выпроваживать его ночевать домой.
Еще выяснилось, что и собрат-то – не совсем собрат. Пришла его проведать бывшая жена, сидят рядом, разговор слышно.
– Ты сколько дней до этого пил-то?..
– Бу – бу – бу – бу – бу…
– Я же тебе говорила, что этим дело кончится.
То есть от пьянки у мужика начало отказывать всё, его бы в наркологию, что ли, или туда, где от кашля лечат, но притащили к нам. Вот и доктор, придя в палату, обратил внимание:
– Да вы, кажется, того…
Однако, оставили тут, обследовали, таблетки давали.
Как я понял, мужик пьяница страшный – но не алкоголик! Работающий, шустрый, энергичный, с крепкими нервами – и отличным сном! Несмотря на храп и кашель.
Ох, помню ноченьку… Храпуна отправили домой. Остались: я, да молодой парень, сильно ударившийся в религию, хоть и традиционную, и дед, совсем, совсем больной. Парень, с вечера всё читавший толстенную книгу, наконец, улегся, но с наушниками, под зудящую традиционную музыку из плеера. Дед же не спит вообще, ворочается, путается в своих трубочках, которые ему напихали туда и сюда, ругается, ходит курить, оставляя дверь нараспашку… В окна, сквозь куцые занавески светит огромная рыжая луна. Звенит из плеера музыка. Нет, думаю, надо растолкать соседа, пусть выключит музыку. Только подумал – соседа вдруг затрясло, стал он бормотать, подвывать… Господи, только сумасшедших еще не хватало!
Хотя… Не в обиду медикам будет сказано, да они тут и не при чем: всякая больница – это прежде всего сумасшедший дом, а потом уже всё остальное, по профилю…
Еще одну историю из палатной жизни, а?
Старый дед, 80-ти эдак с гаком лет, как многие старые люди, давным-давно перепутал день и ночь: днем спал, ночью бродил. Грел в тазу ноги, мазался какой-то вонючей мазью, бубнил… Таз дырявый, вещи дед ронял, воду проливал, мазь терял – словом, дедом всю ночь вынужден заниматься я.
Однажды зашла медсестра. Свет горел, дед лежал, в зимней шапке притом.
– Эт-то что за безобразие?! Вы почему в шапке на постели? Дайте сюда шапку!
Дед приподнял с головы шапку, подумал – и сказал:
– Ну да… Со Сталинграда еще шапка… Сталинград не сдали – а шапку я тебе отдам?
И надвинул шапку на глаза.
Григорий Орлов, между прочим, звали деда.
Санкт-Петербург, ХХI век. Шутки шутками, но сдохнуть от такой палатной жизни можно запросто. Я брел из больницы, когда пошел домой – мотаясь по тротуару, едва не падая.
Ну, а чуткость, гуманность, внимание к человеку – есть? Есть, есть – скажу я вам! Пример. Каждый из обитателей больницы постоянно ходил в аптеку – здесь же, на территории больницы (но есть и вход с улицы – понятно, коммерция, бизнес). Лекарства, воду купить, мелочи разные. Стою как-то в очереди – и опять боль! Напрягся, но прикидываю: достою очередь – или по-быстрому иду ставить укол? А потом опять сюда? Нет, надо стоять.
И тут чувствую на себе чей-то взгляд. Оборачиваюсь, и вижу такую картину: на подоконнике сидит бомж, старик, и две сотрудницы аптеки стоят возле него. Быстро, резко ему выговаривают, но прикоснуться боятся – грязный же. А он выглядывает из-за них, и молча, серьезно, сочувственно смотрит на меня.
Уходя, я взглянул ему в глаза…
Спасибо, дружок, за сочувствие, понимание. Случись что с тобой – ты и в статистику-то, пожалуй, не попадешь – как будто тебя и не было… Хотя ведь явно всё когда-то было: папа с мамой, школа, цветы, первая любовь, молодость, надежды… Целая жизнь.
Прощай.
