Красный террор глазами очевидцев - Сергей Волков

Но вот в зале наступает некоторое оживление. Шепот: облава! Несколько военных с красными повязками на рукавах проверяют документы. Один из них подходит ко мне, просматривает мое удостоверение, пожимает плечами и возвращает. Видимо, решил: вот чудак! - приехал домой, а сидит на вокзале. В то время облавы производились систематически: все разыскивали и дезертиров, и зеленых, и бывших белых…

Темнеет. Выхожу и знакомой дорогой торопливо направляюсь к дому, избегая смотреть в лица встречных. Вот и мой дом! Захожу во двор… Внезапно мелькнула мысль: а вдруг в доме есть кто-то посторонний?.. Не раздумывая долго, выхожу обратно на улицу. Там - никого… Захожу опять во двор и робко стучу в дверь. Слышу скрип внутренней двери и голос брата:

- Кто там?

Тихо называю его по имени, отвечаю, кто я, и в свою очередь спрашиваю, нет ли в доме посторонних.

- Никого, только я и мать, - шепчет брат, распахивая дверь.

Я дома… Конечно, радость встречи, расспросы и рассказы. Одновременно с наслаждением моюсь, переодеваюсь и жадно набрасываюсь на предложенную еду.

Узнав о моем действительном положении, мои родные сразу забеспокоились, а я ел, ел, пока не наелся, как говорится, до отвала. В блаженстве закурил и опять не хотел ни о чем думать, а брат, видно, не на шутку встревожен. Он рассказал, что в свое время было объявлено во всех газетах, чтобы все бывшие белые офицеры, военные чиновники и подпрапорщики немедленно явились в местные отделы ЧК для регистрации и что неявившиеся, при обнаружении их, будут расстреляны, а их укрыватели понесут суровое наказание. Всё это мне было тоже известно, - это одно, а другое: мне нужно обязательно прописаться в милиции, документ у меня подложный, и пропиской я себя выдам. Теперь начинаю нервничать и я, но не так за себя, как за своих родных, которые из-за меня подвергаются большой опасности. Решили: о моем приезде никому не говорить, я же на день должен уходить из дому и возвращаться только на ночь. За это время брат постарается разузнать у особо доверенных и сведущих друзей, что со мной делать. Он сразу же решил идти по этому делу, а я с наслаждением завалился спать…

Итак, я чужой в родном городе. Освеженный, переодетый, я еще затемно вышел из дому с небольшим узелком завернутой пищи и побрел по глухим улицам. Когда уставал, заходил на вокзал или в читальню. Когда темнело, подходил к дому и, если был свет в левом окне, мне можно было смело заходить: так было условлено.

Между тем брату сведущие лица дали такой совет: мне нужно во что бы то ни стало, хотя бы на короткий срок, побыть военнослужащим Красной армии, открывшись там о своей службе в Белой армии. Дело в том, что многие пленные, бывшие белые офицеры, как писалось в советских газетах, после проверки допускались на службу в Красную армию в качестве так называемых культработников (учителей, артистов и т. п.) и даже на командные строевые должности. И вот, одним из таких оказался некто С-н, знакомый моего брата. Он служил в какой-то пехотной бригаде, находившейся в городе Туапсе. Брат сразу же и уехал туда за помощью, а я продолжал гулять по городу. Из любопытства забрел в военный комиссариат (военкомат), куда я должен был бы явиться для взятия на учет.

В большом помещении толпились военные. Они совали документы в окошечки, сделанные в перегородке, а потом, когда их вызывали, получали бумаги обратно. На стенах были развешаны разные плакаты и объявления. Бегло их просмотрел, обратив внимание на одно, в котором указывались обязанности красноармейца-отпускника. Он должен был явиться в местную полицию для прописки; явиться в свой квартальный комитет для учета; явиться в военкомат для взятия на учет. И все это в течение двадцати четырех часов. Дальше плакат пояснял, что должен красноармеец делать по окончании отпуска и какое наказание несут уклонившиеся от выполнения этих правил. Всё это я принял к сведению и ушел опять «гулять».

На четвертый день вечером, когда я уже был дома, из Туапсе приехал брат и с довольным видом подал мне конверт. Там была бумажка, просьба в местный военкомат об отправке такого-то (имярек) в распоряжение военкома №-й бригады.

- Иди теперь смело с этой бумагой в военкомат, обратись к деловоду А-ву, он в курсе дела - наш человек, и всё в порядке, - добавил брат. - А теперь будем тебя готовить к отъезду.

Рано утром отправился в военкомат. Дождавшись приема, попросил дежурного провести меня к А-ву. Назвал А-ву себя и подал бумаги. Тот, со сдержанной улыбочкой, бросил на меня любопытный взгляд и попросил выйти в приемную и подождать. Через несколько минут вышел сам, сунул мне какую-то бумажку, пожал крепко руку и прошептал:

- Всё в порядке, отправляйтесь!

Теперь, со спокойной душой и законным документом, я пошел прямо на станцию, где мать украдкой передала мне сумку с продуктами и бельем и попрощалась со своим беспутным сыном, пятый год тревожащим ее материнское сердце.

На другой день я был уже в г. Туапсе, в хорошо знакомом мне маленьком городишке. Когда-то здесь стояла моя часть. Сразу же пошел к С-ну. Он жил в одной комнате с товарищем, в прошлом - таким же, как и я. Познакомились. Откровенно рассказываю им свою эпопею с момента пленения. Долго решали, как мне поступить в дальнейшем. Наконец, пришли к такому выводу: ни в коем случае и никогда мне не следует упоминать о том, что я был в армии генерала Врангеля.

Совместно затем «выработали» мою биографию, начав ее с момента падения города Новороссийска, где я якобы остался, не желая быть больше в рядах Белой армии, и где якобы заболел воспалением легких и находился на излечении в бараке № 2, а потом был отправлен в лагерь, куда-то на север, но дорогой заболел тифом, и так далее, и так далее. В общем, как будто всё было в порядке.

Сразу же пошли вместе с С-ным в штаб бригады, к секретарю военкомбрига. Он оказался приветливым молодым человеком; посмотрел в мои документы и сказал, что проведет меня приказом сегодня же, а до этого я должен заполнить анкету и отдать ее в Особый отдел штаба. Заполнил анкету, указав службу в Белой армии, как меня научили, и отнес начальнику особого отдела. Это был здоровенный тип, с красным бантом на груди. Он молча взял анкету, прочел внимательно, резко сунул в какую-то папку и сильно хлопнул по ней ладонью, сказав мне:

- Можете идти, всё.

И вот я стал культработником №-й бригады. У меня - восемь учеников-красноармейцев, абсолютно неграмотных, родом откуда-то с дальнего севера. Четыре человека занимаются три часа до обеда, и другие четыре - после обеда. Жизнь в городе Туапсе протекала скучно и однообразно. Порт совершенно пустовал; никаких пароходов, лишь только небольшие лодочки сновали по заливу. Несколько оживил город НЭП. Открылись базар и толкучка; появились в продаже съестные продукты и разные вещи…

Прошло немногим больше месяца со дня моего приезда в Туапсе, когда, однажды вечером, несколько взволнованный С-н передал мне, что имеется приказ по Красной армии, согласно которому все бывшие белые офицеры должны быть уволены из Красной армии. Будто бы комбриг запросил, касается ли это и нас, культработников, которые фактически не являются военнообязанными, ибо могут в любое время уволиться по собственному желанию. Но, верно, из этого ничего не вышло: вскоре нас троих вызвали в штаб и сообщили, что мы увольняемся на основании такого то приказа; дали прочитать его. Получив удостоверение об увольнении, причем секретарь, по просьбе С-на, увеличил время моей службы на три месяца, я выехал домой.

Сразу же по прибытии в свой город явился в военкомат для взятия на учет, а оттуда, совершенно неожиданно, меня отправили в особый отдел ЧК, что было уже плохо. Пошел туда, нашел нужную мне комнату, на дверях которой висело объявление: «Здесь регистрация бывших белых офицеров». Мне дали заполнить большую анкету. И каких только вопросов в ней не было! Кем были ваши родители, и дедушки, и бабушки? В каких частях (очень подробно) служил в старой и Белой армиях? Был ли ранен и награжден? Имелся даже такой «дикий» вопрос: «Не знаете ли кого, кто расстреливал пленных красноармейцев?» - и тому подобное. Но больше всего ставил в тупик вопрос: «Ваше отношение к советской власти?» Написать правду - засадят в тюрьму, как явного врага. Написать, что уважаешь или что-либо в этом роде, - это ложь, да и ЧК этому не поверит. Я никак не ответил на этот вопрос, а обычно отвечали по шаблону - «Сочувствующий».

В громадной комнате, где заполнялись анкеты, я был не один. Не было никакой мебели, и потому писать приспосабливались кто на подоконнике, а кто и просто ложась на пол. Я заполнял анкету, сидя на корточках. Когда я закончил свою работу, ко мне подошел, судя по виду, казак-кубанец и попросил заполнить ему анкету, так как он не «шибко» грамотный. Я спросил его, разве он не бывший офицер? Нет, он не офицер, он был урядником у белых, а потом ушел к зеленым, недавно же сдался красным, по амнистии, и теперь должен сюда являться два раза в месяц для регистрации.