Красный террор глазами очевидцев - Сергей Волков

С.В.Волков

Красный террор глазами очевидцев

ПРЕДИСЛОВИЕ

В настоящем сборнике публикуются свидетельства очевидцев репрессивной политики большевиков в 1917-1922 гг., известной под названием «красного террора». Поскольку термин «террор» интерпретируется по-разному и довольно широко, следует прежде всего конкретизировать, что в данном случае имеется в виду.

Этимологически термин «террор» означает действия, направленные на запугивание противника и принуждение его вести себя определенным образом. Поэтому такие акции, как убийства должностных лиц, террористические акты (взрывы и т. п.), расстрелы заложников, могут рассматриваться как его проявления. Однако не всякие репрессии, даже массового характера, могут быть интерпретированы как террор: существенна мотивация - то, как репрессирующая сторона озвучивает их направленность.

В настоящее время в массовом сознании слово «террор» в российской истории XX века ассоциируется в основном (или даже почти исключительно) с событиями 1937-1938 гг., за которыми закрепилось наименование «большой террор». Между тем в том смысле, о котором идет речь, репрессии 30-х годов террором не являлись, ибо озвучивались властью как борьба против ее действительных противников. На деле они были направлены, конечно, не столько на реальных врагов, сколько на всех ненужных и теоретически опасных лиц, представлявших, однако, самые разные круги, а не какие-либо конкретные социальные общности. Расстреливались и видные партийные, государственные и военные деятели, и рядовые рабочие и крестьяне, и интеллигенты уже советской формации, и «бывшие». Но репрессировались лишь некоторые (пусть и многочисленные) представители этих групп. Никто не имел оснований опасаться за свою жизнь лишь потому, что принадлежал к какой-либо одной из них. Соответственно и жертвы, относившие себя к «честным советским людям, которым бояться нечего», и не боялись, а в большинстве случаев были убеждены, что лично их-то взяли «по ошибке».

Подлинный террор (в смысле «запугивание») не равнозначен понятию «массовые репрессии», он подразумевает внушение тотального страха не реальным борцам с режимом (те и так знают о последствиях и готовы к ним), а целым социальным, конфессиональным или этническим общностям. В одном случае власть демонстрирует намерение истребить своих политических противников, в другом - истребить вообще всех представителей той или иной общности, кроме тех, кто будет ей верно служить. Это и есть разница между «обычными» репрессиями и террором.

Специфика политики большевиков 1917-1922 гг. состояла в установке, согласно которой люди подлежали уничтожению по самому факту принадлежности к определенным социальным слоям, кроме тех их представителей, кто «докажет делом» преданность советской власти. Именно эта черта всячески затушевывалась (с тех пор, как стало возможным об этом говорить) представителями советско-коммунистической пропаганды и их последователями, которые, смешивая совершенно разные понятия, стремились «растворить» эти специфические социальные устремления большевиков в общей массе «жестокостей» Гражданской войны и приравнять «красный» и «белый» террор. При этом зачастую под «белым террором» понимается любое сопротивление захвату власти большевиками, и «белый террор», таким образом, представляют причиной красного («не сопротивлялись бы - не пришлось бы расстреливать»).

Гражданские, как и всякие «нерегулярные» войны, действительно обычно отличаются относительно более жестоким характером. Такие действия, как расстрелы пленных, бессудные расправы с политическими противниками, взятие заложников и т. д., бывают в большей или меньшей степени характерны для всех воюющих сторон. В российской Гражданской войне белым тоже случалось это делать, в особенности отдельным лицам, мстящим за вырезанные семьи и т. п. Однако суть дела состоит в том, что красная установка подразумевала по возможности полную ликвидацию «вредных» сословий и групп населения, а белая - ликвидацию носителей такой установки.

Принципиальное различие этих позиций вытекает из столь же принципиальной разницы целей борьбы: «мировая революция» против «Единой и Неделимой России», идея классовой борьбы против идеи национального единства в борьбе с внешним врагом. Если первое по необходимости предполагает и требует истребления сотен тысяч, если не миллионов людей (самых разных убеждений), то второе - лишь ликвидации функционеров проповедующей это конкретной партии. Отсюда и не сравнимые между собой масштабы репрессий. Любопытно, что ревнителей большевистской доктрины никогда не смущала очевидная абсурдность задач «белого террора» с точки зрения их же собственной трактовки событий как борьбы «рабочих и крестьян» против «буржуазии и помещиков». «Буржуазию», как довольно малочисленный слой общества, физически истребить в принципе возможно, однако ей самой сделать то же самое с «рабочими и крестьянами» не только не возможно, но и - с точки зрения ее «классовых» интересов - просто нет никакого резона (трудно представить себе фабриканта, мечтающего перебить своих рабочих).

Таким образом, под «красным террором» здесь понимается широкомасштабная кампания репрессий большевиков, строившаяся по социальному признаку и направленная против тех сословий и социальных групп, которые они считали препятствием к достижению целей своей партии. Именно в этом состоял смысл «красного террора» с точки зрения его организаторов. Фактически речь шла об уничтожении культурного слоя страны. Ленин говорил: «Возьмите всю интеллигенцию. Она жила буржуазной жизнью, она привыкла к известным удобствам. Поскольку она колебалась в сторону чехословаков, нашим лозунгом была беспощадная борьба - террор».1 Один из высших руководителей ВЧК М. Лацис, давая инструкции местным органам, писал: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть Красного террора».2

Наибольшие потери в процентном отношении (по отношению к собственной численности) понесли образованные слои. Однако в абсолютном исчислении, поскольку политика большевиков вызвала недовольство самых широких слоев общества, и прежде всего крестьянства, большая часть жертв террора приходится как раз на рабочих и крестьян - это преимущественно убитые после подавления многочисленных восстаний (в одном Ижевске было уничтожено 7983 чел., членов семей восставших рабочих3). Среди примерно 1,7-1,8 млн всех расстрелянных большевиками в эти годы (именно такие цифры получили широкое хождение в эмигрантской печати, хотя иногда приводят и значительно большие) на лиц, принадлежащих к образованным слоям, приходится лишь 22 % (порядка 440 тысяч).4 Это, впрочем, является в целом характерным для широкомасштабных репрессий (например, во время Французской революции XVIII в. дворяне составили лишь 8-9% всех жертв революционного террора5).

Следует признать, что политика «красного террора» продемонстрировала свою исключительную эффективность, и с точки зрения интересов большевистской партии была не только полностью оправданной, но и единственно возможной. Не оставляя представителям образованных слоев (практически поголовно зачисленным в «буржуазию») иной возможности спастись, кроме как активно поддержав «дело революции», она сделала возможным и службу большевикам кадровых офицеров, и массовую вербовку в «сексоты», и взаимное «на опережение» доносительство культурной элиты, и т. д. Как заметил по этому поводу Троцкий: «Террор как демонстрация силы и воли рабочего класса получит свое историческое оправдание именно в том факте, что пролетариату удалось сломить политическую волю интеллигенции».6

Фактически политика уничтожения опасных для большевиков групп началась еще до взятия ими власти. В соответствии с известным ленинским указанием («Не пассивность должны проповедовать мы, не простое «ожидание» того, когда «перейдет» войско - нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц"7), большевики в течение весны - лета 1917 г. уделяли первостепенное внимание физическому и моральному уничтожению офицерства. В результате большевистской агитации на фронте было убито несколько сот офицеров, и не меньшее число покончили жизнь самоубийством (только зарегистрированных случаев после февраля 1917 г. более 800). Офицеры стали главным объектом красного террора и сразу после октябрьского переворота. Зимой 1917/18 г. и весной 1918 г. множество их погибло при возвращении с окончательно распавшегося фронта в поездах и на железнодорожных станциях, где практиковалась настоящая «охота» за ними: такие расправы происходили тогда ежедневно во многих местах.