Попытка говорить 3. Нити понимания - Анатолий Нейтак

Ради столь острого, пронзительного счастья стоило немного потрястись в животном страхе. О да, ещё как стоило!

"Схетта!"

"Да. Без пощады!" Проекция Меча Тени хлестнула плетью о тысяче хвостов. Но быстрее, чем эти хвосты, мелькнула сияющая фигурка моей жены, управляющая взревевшим цунами Мрака – и полновесная, страшная тяжесть новообретённых крыльев рухнула на свору.

Кто смог и успел – того вместе с поспешно выставленными многослойными щитами просто смело сотрясающей всё и вся волной. Кто не смог или не успел, – был смят, поглощён и в доли секунды переварен. За ничтожный срок Теффор лишился девяти из каждого десятка ищеек… а может, и того больше. Потому что терпение Схетты, равно как и моё, истощилось, и ни следа жалости в её ударе не нашлось бы даже при самом тщательном поиске.

Но Лугэз продолжала бороться. О! Ещё как продолжала!

Разъярённо шипящая проекция Меча хлестала, выжигая и распыляя всё вокруг. Пышущее неистовым жаром облако, в которое превратились Тихие Крылья, старательно не пропускало к хозяйке ничего, что могло бы повредить ей – ни материального, ни магического, ни созданного из чистой энергии. Грудные щупальца Лугэз метались, придавая форму одному заклятью за другим; и от первобытной мощи этих чар слои Мрака колыхались тюлевыми занавесками, раздуваемыми сильным сквозняком. Издалека – с того места, где я стоял и старательно гасил последствия отката – сильнейшая ищейка Теффора казалась крошечным раскалённым ядром, плюющимся во все стороны клочьями Света, длиннющими, ветвистыми, как человеческая нервная система, электрическими разрядами и сгустками взрывчатой плазмы.

Размах битвы огня и Мрака, пожалуй, превышал размах извержения вулкана. Ну, в конце 19-го века, когда рванул Кракатау, это, наверно, было всё же пострашнее – но там-то имело место не столько извержение, сколько взрыв. А Лугэз мало того, что выдавала немногим меньшую "мощность", – она вдобавок не выказывала признаков утомления. И Сьолвэн никак не удавалось добраться до неё, несмотря на обильный приток энергии от Реки Голода. Слишком уж много у ищейки за минувшие тысячелетия накопилось "домашних заготовок", слишком разнообразной и мощной оказалась её магия.

Пожалуй, если бы Мифрилу удалось увидеть этот бой, ему следовало бы пойти и с особой жестокостью убить себя поленом от стыда за собственную никчёмность. На территории доменов против Лугэз он продержался бы не больше минуты… да и в Зунгрене без поддержки папочки мало что смог бы сделать – уже потому, что ищейка, в отличие от него, позорища, более чем неплохо управлялась с Тихими Крыльями. Каковых Мифрил не имел.

Не сын риллу, нет. Именно риллуев сынок – и не иначе!

Схетта кружила над живым "вулканом", как мотылёк вокруг лампы. Тот же ломаный, непредсказуемый полёт… только вот этот "мотылёк" имел неплохие шансы задуть фитиль ударами тёмных "крыльев". На Лугэз стараниями моей любимой лились ядовитые дожди, нисходили облака кроваво блистающих мух, рушились чёрные молнии и ядра, окутанные серо-фиолетовым пламенем. Многокилометровые "сети", самозатачивающиеся фрактальные лезвия, болезненно извивающиеся волны каких-то искажений, похожие на отверстые пасти, замаскированные логические бомбы…

От простого созерцания всех этих безобразий, взаимно крушащих друг друга, мелькающих, как безумные танцоры в свете стробоскопа, ревущих, грохочущих и трещащих, начинала болеть голова. Лишь сейчас я в полной мере осознал, что ведьма, которую я горд называть своей женой, в плане магии ничуть мне не уступит… а во многом, пожалуй, и превзойдёт. Чем бы там ни занималась она на Дороге Сна, эти штудии однозначно пошли ей на пользу.

Однако пора вмешаться в этот танец. Потому что там, где имеет место примерное равенство сил, исход сражения начинает зависеть от мелочей. Случайностей. Пустяков, на которые в иной ситуации и внимания бы никто не обратил. Например, какая-нибудь недобитая гнида из своры Теффора закончит плести особо заковыристое проклятье, отвлечёт Схетту, и…

Нет уж. Не надо нам таких сюрпризов.

Не отойдя до конца от действия Реки Голода, я начал плести собственное заковыристое проклятье, охотно пользуясь при этом всеми преимуществами своего статуса – от тесной связи с Предвечной Ночью и до ускорения личного времени включительно. Любуясь на выдумки Схетты, я понял, что идея с логической бомбой мне особенно нравится. Вот только если делать её чисто логической, получится не очень хорошо. К тому же выжигать мозг ищейке я не хочу. Да и не выйдет: ментальная защита у мишени уж больно хороша. Зато от искусства ламуо – если, конечно, не ограничиваться "классикой" – у Лугэз прикрытия нет. И очень, очень удачно, что атаки Схетты занимают её внимание без малого целиком…

Кстати, чего я хочу добиться своим вмешательством? Наверно, наилучшей из возможных побед: изменения замыслов противника.

Точнее, не замыслов, а их корня, то есть устремлений.

Это значит, что придётся ко двору интеллектуал, несчастный в точности по Экклезиасту, вынужденный эмигрант и просто великий русский поэт. А подходящий стих я некогда проходил на уроках литературы:

Ниоткуда, с любовью, надцатого мартобря,дорогой, уважаемый, милая, но неважнодаже кто, ибо черт лица, говоряоткровенно, не вспомнить, уже не ваш, нои ничей верный друг вас приветствует с одногоиз пяти континентов, держащегося на ковбоях;я любил тебя больше, чем ангелов и самого,и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих;поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне,в городке, занесенном снегом по ручку двери,извиваясь ночью на простыне –как не сказано ниже по крайней мере –я взбиваю подушку мычащим "ты"за морями, которым конца и края,в темноте всем телом твои черты,как безумное зеркало повторяя.

Концентрированная тоска по человеческому теплу, куда более едкая, чем любая щёлочь; дистиллированное одиночество, замешанное на робкой надежде отыскать кого-нибудь ещё, кроме отдающего приказы отца и подлежащих уничтожению врагов. Да, Бродский рулит. У хилла поэзия в плане формы бывает куда заковыристее. Да что там хилла – у тианцев, и то есть короткие шести- и восьмистишия, более-менее адекватно переводимые лишь подстрочником страниц так на десять убористого шрифта. Но полисемантичность, при всей выразительности и богатстве арсенала художественных средств, не позволяет тианским поэтам достичь такого же накала, каким жил лауреат Нобелевки по литературе. Говоря "ночь", они подразумевают "преемница заката, изгоняемая рассветом". Говоря "отчаяние" – "чем глубже, тем скоротечнее".