Том 3. Невинные рассказы. Сатиры в прозе - Михаил Салтыков-Щедрин

Кузнеев. Точно так-с. А Федор Петрович именно прямой начальник были! И так это строго себя против всех держали, что даже смотреть на них внушительно было!

Пересвет-Жаба. Ах, да не то! да не в строгости тут сила, милостивый государь! Тут просто что-то неуловимое… как бы это вам выразить? «Ну, сделай это, mon cher!»[145] — и всякий сделает с удовольствием.

Кузнеев. Конечно-с, мерами кротости… это так! Однако осмелюсь доложить вашему высокоблагородию, что с купцами не всегда это удобно. Пойдут это у них сказы да рассказы, да отговорки разные — ну, а начальству не всегда досужно бывает.

Те же, Уколкин и Накатников (входят очень шумно и вообще выказывают развязность самого лучшего тона; одеты пестро; часто между собой перемигиваются, указывая на прочих соискателей).

Уколкин (чиновнику). В каком положении начальство?

Накатников. То есть в «положении» или уж в «состоянии»?

Уколкин. Joli![146]

Чиновник. Чай кушают-с.

Уколкин. А импресарио?

Чиновник. Прошли к ним-с.

Уколкин. Ну, волоките его сюда; скажите, что Тамберлик и Кальцоляри ждут*…joli?

Накатников. Да вы не переврите: не скажите: «трубочист и канцелярия»…

Уколкин. Joli!

Чиновник. Сейчас-с. (Уходит.)

Уколкин (вполголоса, подмигивая на прочих действующих лиц). Катнем?

Накатников. Вальнем!

Уколкин. Как… как… как это ты давеча сказал: «вот он-он»?

Накатников. С пальцем девять, с огурцом пятнадцать, наше вам-с!

Уколкин. Charmant![147]

Артамонова (в сторону). Это, прости господи, что еще за скоморохи ввалились?

Пересвет-Жаба (очевидно заигрывает с Уколкиным и Накатниковым). Вот хоть бы взять, например, нынешнее молодое поколение… Скажу откровенно: я тоже был молод, и тоже в свое время не последнюю роль играл, однако, нет… не то! Не было, знаете, этого дельного взгляда, не было этого изящества, этой волшебной простоты, которая так очаровывает в нынешнем молодом поколении!

Уколкин (вполголоса Накатникову). Гм… однако этот антрепренер не дурак!

Накатников. У него аппетит очень силен… joli?

Кузнеев (подходя к Накатникову). Позвольте, Семен Петрович! вы, кажется, не изволите узнавать меня… Кузнеев, Хрисанф Степанов.

Накатников. Боже! да это, кажется, тот самый Кузнеев, который…

Кузнеев. Именно, Семен Петрович, тот самый…

Накатников. Знаменитый Кузнеев!

Уколкин. Достославный Кузнеев!

Кузнеев (Уколкину). И вас тоже, Петр Николаич, имею честь знать… Точно-с, мы, как бы сказать, люди темные: куда нам с образованными людьми компанию весть! Однако и мы тоже слышим!

Уколкин. И много лестного слышите?

Кузнеев. Столь много, Петр Николаич, что, кажется, если бы у меня был такой сын, то я именно почел бы себя счастливым!

Накатников. А у вас сын разве очень плох?

Кузнеев. Я совсем не имею сына, Семен Петрович!

Накатников. В таком случае я понимаю! Достославный Кузнеев, томясь жаждой родительской любви, желает усыновить нас! Папаша! позволь облобызать тебя!

Уколкин. Бесценный родитель! позволь придушить тебя в объятиях сыновней нежности!

Те же и Бирюков; за ним дежурный чиновник.

Бирюков выходит из внутренних апартаментов; Уколкин и Накатников немедленно устремляются к нему; Пересвет-Жаба встает и расшаркивается; лицо Кузнеева принимает выражение человека, на всю жизнь осчастливленного; Кувшинников держит руки по швам; дама с вуалем беспокойно подергивается на стуле; мадам Артамонова взирает с любопытством и делает знак Антоше, чтобы он поправился. Бирюков, высокий, румяный и плечистый молодой человек, гладко выстрижен, слегка картавит, держится прямо и вообще всей складкой выражает некоторое подобие английскому джентльменскому типу, в противоположность Уколкину и Накатникову, в приемах которых видно нечто, напоминающее французов-куаферов.

Бирюков. А, солисты! (Жмет им руки.) Который же из вас Тамберлик?.. mais savez-vous que le généra! a beaucoup ri![148]

Уколкин. Joli? не правда ли? Ведь это я выдумал! едем мы сюда, а я и говорю Накатникову: знаешь что, Simon? велим об себе доложить: Тамберлик и Кальцоляри?

Накатников. Ну, а как же там-то, Сеня? (Показывает глазами наверх.) Вальнем?

Уколкин (перебивая его). А то вчера вечером идем мы в клуб, и вдруг нам навстречу мужик: «Вот он-он!» — кричит; а Накатников ему так, знаешь, равнодушно: «С пальцем девять, с огурцом пятнадцать — наше вам-с!» Да ты понимаешь? с пальцем девять… понимаешь? И так, знаешь, равнодушно… délicieux![149]

Бирюков смеется.

Накатников. Ну да полно же, Уколкин! Так как же, Сеня, — вальнем?

Бирюков (вполголоса). L’affaire est baclée[150].

Уколкин и Накатников жмут ему руки.

Уколкин. Сеня! Vous avez un noble coeur![151]

Накатников. Сеня! Vous avez bien mérité de la patrie![152]

Бирюков (ласково). Шуты! перестаньте! l’on va descendre à l’instant![153]

Уколкин. А нам нужно ждать?

Бирюков. Нет, вас Анна Ивановна обедать зовет. Je vous dis que c’est une affaire arrangée[154].

Уколкин. Нет, да ты пойми, Сеня, какую ты вещь устроил: ты, я, Накатников… et Mokrotnikoff pour président…[155]Да ведь мы вчетвером такой концерт…

Бирюков. Будет еще пятый.

Уколкин. Кто же?

Бирюков. Маленький князек.

Уколкин. Соломенные ножки? Ну что ж, это ничего: он будет у нас вместо флейточки! Ну, а в других уездах как?

Бирюков. Un choix admirable[156]. Анна Ивановна шутя говорит, что у нее следующей зимой составится un quadrille des myrovoys[157].

Уколкин. Mais quelle femme séduisante![158]

Накатников. Гм… в старину были телеса…

Бирюков. Молчи ты, шут гороховый! Вот зададут тебе «телеса»!

Уколкин. Да! à propos:[159] чуть-чуть не позабыл… позволь рекомендовать тебе родителя!.. Достославный Кузнеев! ползите сюда!

Кузнеев. Петр Николаич шутят-с. Однако я очень рад-с. (Подает Бирюкову руку, которую тот не берет.)

За дверьми слышится шум.

Бирюков. Тсс… сам! Убирайтесь!

Накатников и Уколкин скрываются; слышится: «Au revoir!», «Au plaisir!»[160] и проч.

Те же и Зубатов (румяный и бодрый старик; держит себя по-военному; глаза голубые; нос большой; густые бакены с проседью; привык повелевать и потому часто делает попытки перейти в ругательный тон, но, вспомнив о существовании благодетельной гласности, сдерживает себя). Повторяется та же сцена, что и при появлении Бирюкова, но в усиленном градусе.

Зубатов (подходя к Артамоновой). Чем могу быть полезным, сударыня?

Артамонова. Permettez-moi de vous recommander mon fils, général… Antoine! faites donc votre révérence au général![161]

Зубатов (несколько изумлен). Очень рад, очень рад! но в чем же дело, сударыня?

Артамонова. Mon général…

Зубатов (мало-помалу багровеет). Позвольте вас просить объясняться по-русски, сударыня.

Артамонова. Я приехала, генерал, рекомендовать вам моего сына на одно из новых мест.

Зубатов. А ваш сын где кончил воспитание?

Артамонова. Мой сын воспитывался дома, и я сама наблюдала, чтобы внушить ему самые строгие правила, генерал.

Зубатов. Очень жаль-с! очень жаль-с! Но нам необходимы люди, кончившие курс в высших учебных заведениях!

Артамонова. Однако согласитесь, генерал, что это тирания!

Зубатов. Очень соболезную! И даже соглашаюсь с вами отчасти; но таковы намерения высшего начальства, а я… я раб, сударыня! то есть, я хочу сказать: я раб своего долга!

Артамонова. Однако это странно…

Зубатов. Что ж делать, сударыня! Я сам не всегда понимаю… и вполне сочувствую вашему материнскому горю, но проникать в высшие намерения не почитаю себя вправе…

Артамонова. Итак, мы не можем питать никакой надежды?