Завтра Млечного Пути - Сурен Цормудян

– Но разве вы так не считаете? Я не могу назвать вас жизнелюбом. Вы же ненавидите весь окружающий мир… Разве нет?

– Может именно так, я и люблю жизнь, – усмехнулся блондин. – Порой нельзя отличить, что есть ненависть, а что любовь. Вы столько ненависти вложили в убийство своей жены, лишь потому, что вы ее любили. Верно?

Рональд заплакал.

– Алиса. Милая. Боже, как я сожалею. Как мне не хватает ее. Молю бога лишь об одном. Пусть постигнет меня самая суровая кара за содеянное, но лишь бы мне ее увидеть, хотябы на миг. Боже!

– А если это и будет самая суровая кара? Не дать вам увидеть возлюбленную, когда вы пересечете порог смерти, за которым находится и она.

– Он не может быть настолько жесток, – мотнул головой Ловский.

– Не может быть жесток?! – Дэвид вскочил на ноги, – Да вы оглянитесь на созданный им мир! Взгляните на него повнимательнее! Хотябы на драму, разыгравшуюся на этой планете! Я уже не говорю, о всей нашей цивилизации! Это мир созданный ИМ!

– Созданный единожды. Но отданный людям и иным разумным… Именно они делают его таковым…

– А они в свою очередь созданы по образу и подобию божьему. – Захохотал Дэймонд.

– Может это всего лишь заблуждение, порожденное гордыней и спесью…

– Вот именно. Ничего иного не могут так называемые разумные. Только искать удовлетворение своей гордыне и спеси. Строить вавилонские башни в своих душах.

– Вы лукавите, Дэвид. Ведь за всеми теми событиями, свидетелем коих я стал, тайным кукловодом были вы. Все это искусно разыгранная вами партия. Игра.

– Я лишь свел возможные последствия к минимуму.

– Но ведь это не конец тому злу, о котором вы говорили. Что вы можете изменить? Искоренить зло еще большим злом? Что вы будете делать дальше?

– Истреблю с лица земли человека, которого Я сотворил, ибо Я раскаиваюсь, что создал их… – провозгласил Дэймонд. – Такова основопологающая концепция. В этом и заключается моя любовь к миру и к людям. Я готов уничтожить их полностью. Обнулить информацию. Дабы дать им новый шанс найти единственно правильный путь среди бесконечности дорог развития. Единственно правильный…

– Значит, и вы строите в своей душе вавилонскую башню? Мните себя богом? Или, равным ему?

– А вы не допускаете, что я есть Бог? – Дэвид пристально посмотрел на раненного собеседника.

Ловскому стало не по себе:

– Нет, – мотнул он головой, – Скорее вы Дьявол.

– Очень хорошо, – усмехнулся тот, – Но Бог и Дьявол разве не два лика одной сущности? Вы не задумывались над этим?

– Это богохульство и ересь, – зло процедил Рональд, стараясь выгнать из разума сомнения. Ведь умирающий всегда ищет Бога чтоб умерить свой страх перед смертью… Сомневаться сейчас было страшно… – Я не признаю ваших теорий. Я верю, что Бог есть доброта. Бог есть любовь. Он милостив и всемогущ. И мир им созданный не так черен, как вы описываете. Ведь есть в нем место прекрасному. Есть любовь, есть дети, есть доброта и милосердие. Есть улыбки близких… И жизнь прекрасна. Я верю.

– Блажен, кто верует, – улыбнулся Дэвид, – Это и хотел я от вас услышать.

– Что? – Рональд уставился на Дэймонда. Он только сейчас понял, что этот разговор всколыхнул в нем волны оптимизма и жизненной силы из каких-то неведомых недр подсознания.

– Я убедил вас…

– Зачем, – Ловский растерянно смотрел на Дэвида. – Вы хотите, чтоб я сейчас стал цепляться за жизнь?

– Я могу спасти вас.

– Но мне это не нужно! Поймите! Я поскорее хочу предстать пред высшим судом, если таковой есть. Я не хочу больше истязать себя болью и страхом. Я готов понести любую кару. И боюсь, что проживи я чуть больше, эта готовность рассеется как дым. И мне станет страшно перед возмездием. Но сейчас я готов. Я жду ангелов смерти. Пусть заберут они меня.

– Ни доли пафоса, – покачал головой Дэвид. – Такова ваша последняя воля?

– Да. Я знаю, что это равнозначно самоубийству. Самому страшному греху. Но я готов и за это расплачиваться там, нежели оставаться здесь, в этом мире.

На лице блондина застыло совсем не свойственное ему выражение. Это была глубокая печаль. Не надменность и презрение сквозили сейчас в его взгляде, а именно печаль.

– Отчего вы грустите? – Рональд, несмотря на испытываемые им мучения уловил это.

– Мне неведома грусть, любезный, – Резко ответил Дэвид, сразу переменившись в лице. Снова став жесче.

– Но я же вижу…

– Что. Гримасу размышлений. И только.

– Не сердитесь, Дэвид…

– Какое решение вы приняли?

Ловский прикрыл глаза. Он действительно очень устал. Ему было очень больно. Ног он уже лишился. Это было очевидно. Руки, из-за выстрела Валдиса, тоже. И хотя в клиниках клонной трансплантологии утерянные органы и конечности можно было восстановить, он понимал, что ни одна наука до сих пор не способна лечить и восстанавливать отмершие ткани души.

– Я хочу уйти, – тихо сказал он.

– Как вам будет угодно. По крайней мере, вы раскаиваетесь, а это означает, что если и есть что-то за гранью жизни и смерти, то вам ваше покаяние зачтется. – Сказав это, блондин достал свой пистолет.

Ловский с волнением взглянул на хромовый блеск вороненого ствола. На черное отверстие, глядящее теперь на него. Это было символично. Это был не просто канал свола. Это был черный тоннель смерти, в котором текла река мертвых.

– Прощайте… Дэвид… – еле слышно проговорил Ловский, выталкивая из себя застревающее в гортани слова. Из глаз его потекли слезы.

– Прощайте Рональд. Покойтесь с миром.

Раздался выстрел…

Смерть – это погружение. Погружение в темноту и холод. Как уход под лед в темной ночи. Это страшный шум в ушах. Это проносящаяся перед мысленным взором вся информация хранившаяся в памяти. Это ощущение шока, сравнимого только с мгновением рождения. Смерть – это надежда на прощение за все. Смерть – это…

Конец.

Рональд Ловский умер.

Пять фенфирийских солдат медленно и очень осторожно двигалось по полю в сторону Ди Рэйва. Они появились из затентованных машин. Симон видел их и терпеливо ждал их приближения. Было очевидно, что это не все охранники недостроенного стадиона. Ведь лазерных прицелов, наведенных на него, было больше десяти.

По мере приближения, фенфирийцы все яснее стали источать угрозу. Они трясли головами, рычали и скалили свои хищные зубы. Шаг у них стал увереннее, шерсть на загривках встала дыбом.

Симон стал вспоминать, видел ли он в своей жизни что-нибудь более отвратительное, чем эти пять фенфиров или нет. Оказывается, видел. Это было семь фенфиров рвущих зубами пленного. Это было много лет назад на Спейсаре. Тогда эта встреча кончилась тем, что через два часа сержант Ди Рэйв принес своему командиру семь фенфирийских скальпов. Тогда его наградили. А что сейчас? Сейчас они возьмут его в плен. На Спейсаре фенфирийский плен считался хуже, чем десять смертей. И не безоснаватаельно.

Ди Рэйв почувствовал страх. Он вдруг вспомнил того несчастного новобранца, в своем первом же бою угодившего в лапы врага. Семь 'шакалов' ели его живьем, а он кричал. Кричал ужасно. Неописуемо. Ди Рэйв наблюдал это в бинокль, снабженный чувствительным звуковым сканером, позволявшим не только видеть, но и слышать на больших расстояниях. Он не мог помочь ему. Просто не успел бы. Но он тогда решил наказать их. И наказал. Страшно. Жестоко.

Так что же будет сейчас?

Силы неравные. Это он понимал. Но страх свой нельзя было показывать фенфирам. Они, сами существа весьма трусливые, хорошо чувствовали чужой страх. И он, всегда изображавший презрение к страху и осуждавший тех, кто его испытывал, сейчас по настоящему боялся. Он боялся приближающихся врагов, одновременно чувствуя к ним жгучую ненависть и презрение. Но кто бы в такой ситуации не боялся? Это только в книгах и в кино изображались бесстрашные герои. Противно было самому себе признаться, что ты таковым не являешься. Но Ди Рэйв нашел оправдание своему страху в том, что это реальность а не кино. В жизни все испытывали страх. Даже представители расы воронов, о которых говорили, что им не известно это деструктивное чувство. Однако это было не совсем так, и Симон знал об этом. Все живое способно было бояться. Инстинкт самосохранения, это естественный инструмент эволюции жизни, а страх, был спутником тех, кто обладал разумом и способен был выстраивать в своих мыслях перспективу. В данном случае весьма незавидную перспективу. И вороны, вопреки расхожему мнению, знали, что такое страх. Однако строение их психики позволяло им входить в контролируемый аффект при нагнетании страха. А это в свою очередь позволяло полностью избавиться от боязни, на короткий промежуток времени, в который тот, кто проделал с собой такое, становился в десяток раз сильнее себя самого в обычное время. Увеличивалась как мышечная сила и сила воли, так и скорость реакции. Болевой порог подскакивал до невероятных высот. Ди Рэйв знал об этом, помня объемную статью по ксенопсихологии, которую когда-то читал. Значит, страх можно было преобразовать в оружие…