Нагота - Зигмунд Скуинь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Откашливаясь, смеясь и фыркая, он поплыл к берегу, течение было сильное, слегка относило.
— Вот видите! Вы наказаны! Что теперь делать?
— Раки здесь водятся? Могли бы наловить.
— Напрасно храбритесь, через минуту будете лязгать зубами от холода.
— Вода теплая, парное молоко.
— Вылезайте скорей, отожмите одежду, наломаем сучьев, у меня в сумке спички.
Пока он разжигал костер, Камита куда-то исчезла. Он уж забеспокоился, не ушла ли совсем, бросив его в таком положении, но тут как раз появилась Камита с бутылкой рома. Это было очень кстати, у него действительно зуб на зуб не попадал. Просыхавшая одежда холодила тело. Костер больше дымил, чем горел.
— Стаканов нет, придется пить из бутылки. — Камита провела своей теплой ладонью по его спине. — Бррр. Труп холодный, да и только. Подойдите поближе, я вас согрею.
— Глядишь, вы себе и медаль за спасение утопающих отхватите!
— А вы себе — коклюш. Одежду выжали? Не держите близко к огню, еще загорится.
— Ничего, высохнем.
— Нате-ка вот, выпейте.
— Гениальная идея! Как сказал бы Александр Драйска: шапку наземь, каблук поверху.
Темная бутылка в руках Камиты заманчиво мерцала в бликах пламени, по телу разливалось приятное тепло. Костер наконец разгорелся, постреливая искрами.
Камита положила свои ладони ему на грудь.
Он притянул ее к себе, неловко чмокнул в губы, но потом, осмелев и ошалев от восторга, впился в них с такой силой, что его зубы столкнулись с зубами Камиты. Она у него в руках обмякла, отяжелела.
И вдруг с криком вырвалась.
— В чем дело? — Он старался казаться спокойным.
Она опять положила ладони ему на грудь и рассмеялась:
— Господи, какой непутевый! Чуть не пролил...
В левой руке она все еще держала бутылку.
— А-а! Там что-нибудь осталось? Прекрасно!
Они смеялись и целовались, губы у них пахли ромом.
12
Рядом кто-то ровно дышал, прижавшись щекой к его плечу. У него затекла рука, он хотел перевернуться на другой бок, но постель была узкая, со всех сторон на него что-то давило. Потом чужое дыхание затихло, хотя он по-прежнему ощущал на щеке тепло. Его тело переплелось с чьим-то другим телом, словно, перед тем как уснуть, они боролись или были отброшены взрывной волной.
Проснувшись окончательно, он припомнил все, что произошло. Первая мысль была вскочить с постели. Ему казалось, в любой момент сюда могут войти, обнаружить его, а если дверь заперта, начнут барабанить, поднимут скандал — комендант или кто-то из девочек.
Он отодвинулся к стене, пытаясь высвободить затекшую руку, но тут же замер. Камита спала сладким сном. Простыня, мятая и скрученная, ничего не укрывая, извивалась вокруг тел, как драпировка на классической картине. Поперек загорелой спины Камиты тянулась белая полоска. Груди тоже казались до странности белыми, почти прозрачными. Под молочной белизны кожей змеились голубые прожилки. Розоватые соски, точно магнит, притягивали взгляд. Он никогда так близко не видел женскую грудь. В мочках ушей темнели дырочки, значит, раньше она носила сережки.
Разглядывать спящую Камиту было интересно и приятно. Но его ни на миг не покидало тревожное чувство.
Наконец, он вспомнил про свой костюм. На спинке стула висело только платье Камиты да. еще кое-какие принадлежности ее туалета, костюма нигде не было. Ботинки и носки валялись на полу.
Когда бутылка рома была выпита, ему захотелось вернуться на танцплощадку, но Камита сказала, что в таком виде нельзя показываться на людях. Они остались у реки, потом бродили по лугам, пока не набрели на какой-то ветхий сенной сарай.
Он проводил ее до общежития. И Камита сказала, чтобы не ломался, зашел к ней.
«Погляди, на кого ты похож! Как заявишься в таком виде в гостиницу!»
«В общежитие я не пойду, неприятностей потом не оберешься, да и поздно уже».
Он поцеловал Камиту. Теперь все просто. Никаких трудностей. И ему хотелось без конца целоваться.
«Ты просто озверел. У меня губы болят, — сказала она. — Пошли, пока Маня не легла».
«Мне и тебя достаточно, никакой Мани не нужно»,
«Маня нужна твоему костюму».
«А вдруг девочки вернутся?»
«Марики сегодня не будет».
«А Бирута, Цауне?»
«Через полчаса костюм приведут в порядок».
Комната была ему знакома. Только на этот раз она почему-то показалась меньше, потолок ниже. Настольная лампа, оранжевый абажур. Камита задернула занавески. Он снял костюм, Камита куда-то унесла его.
Крупным планом, как на щите кинорекламы, в памяти всплыло лицо Камиты. Вернувшись в комнату, она подошла к нему, глянула в глаза долгим, пристальным взглядом. Возможно, она о чем-то спрашивала, ждала ответа, а он не отвечал, потому что не слышал, потому что голова была полна нараставшего звона и грохота. Ему захотелось куда-нибудь скрыться, он привалился к стене, а потом и вовсе отключился на какое-то время.
Он помнил ее лицо в лунном свете, на белой подушке — неуловимое, далекое даже, когда их ничто уже не разделяло. Временами ее губы кривились, будто от боли, минуту спустя она опять обжигала его восторгом, причина которого для него была еще менее понятна.
«Мне не нравится имя Сандр, — сказала она. — Так тебя называли многие, я буду звать тебя иначе. Придумай сам, как мне тебя называть».
«Может, Каспаром».
«Ну хотя бы и Каспаром».
Но самым главным было то, что она сказала ему у реки, в сенном сарае.
«Ты и в самом деле не знал, что это я?» — словно не хотела верить, словно укоряла.
«Честное слово, не знал».
И снова ему вспомнилась Камита, когда она стояла на перекрестке, о чем-то разговаривая с женщиной из дома номер восемь по улице Приежу, и опять он услышал голос Джульетты Цауне: «Спросите вечером у Камиты, она расскажет». Отгадка оказалась предельно простой.
«Так знай: ты ехал ко мне».
«Об этом ты могла сказать еще вчера. Я чуть не уехал в Ригу».
«Я знала, ты никуда не уедешь».
«Был бы поезд, уехал. Почему ты не сказала?»
«Не знаю. Разве все объяснишь? Захотелось посмотреть, как ты себя поведешь».
«И осталась довольна моим поведением?»
«Да».
«Почему?»
«Отгадай...»
В дверь кто-то постучал и, не дождавшись ответа, задергал ручку. Ну, начинается!
Он рывком сел на кровати, натянув на себя простыню.
Наконец и Камита раскрыла глаза, но продолжала лежать не двигаясь.
— Кто-то ломится.
— Ну и пусть себе ломится. Хочу спать. Который час?
— Половина восьмого.
Камита потянулась, вздохнула. В дверь снова постучали.
— Ничего не поделаешь, придется вставать. Это, наверное, Маня с твоим костюмом.
Она выбралась из постели, довольно долго искала шлепанцы. Потом выбежала в переднюю, накинув халат.
— Кто там?
Ответа он не расслышал.
— Зайди попозже. У меня еще Сандр.
Это было неоспоримой истиной, и все же ответ Камиты почему-то потряс его. Должно быть, он ждал, что она станет лгать, выкручиваться. Какая смелость.
Он слышал, как Камита вошла в ванную, как заворчали краны. Ему ужасно хотелось пить. На столе стоял графин. Выпрыгнул из постели, выпил один стакан, второй. Прополоскал рот. И опять залез под простыню.
Вернулась Камита, повеяло сладковатым запахом.
— Вот досада, зря разбудили. Это не Маня. Бирута.
— Бирута? Но, может, ей нужно в квартиру?
— Не беда. Переждет у Либы. У той комната свободна.
— А как же Цауне, Марика? Нехорошо получается.
— Ерунда.
— Представляю, что они подумали. Ночью вернулись домой, а дверь на замке. Они стучались? Я что-то не слышал.
— Да ведь мы не очень-то и прислушивались.
Камита подошла к кровати, запустила пальцы в его шевелюру и, сузив глаза в улыбке, смотрела на него, казалось, что-то вспоминала, напоминала о чем-то.
Он схватил ее за руку, притянул к себе. Камита села с краю.
— Ляг, — сказал он. — Нам нужно поговорить. Мы ведь ни о чем не говорили. Знаем друг друга только по письмам.
— Что бы ты еще хотел узнать?
— Все.
Она усмехнулась, запустила пальцы поглубже в его волосы.
— Ты обманщик. Никакого разговора у нас с тобой не получится. Ну хорошо, только на пять минут. Подвинься к стенке.
Она скинула халат, забралась под простыню и крепко прижалась к нему горячим телом. Они лежали не двигаясь.
— Чего ж ты молчишь?
Он даже дышать перестал.
— Ну вот, так я и думала...
Ее острые ногти впились ему в горло. Она смеялась, кусалась. И после того, как он закрыл губами ей рот, смеяться продолжали глаза. А когда закрылись глаза, смеялось ее дыхание, и ему показалось, что смех этот накатывает волной, захлестывает его, но потом смех стал затихать, прошелестел где-то в вышине, подобно порыву ветра над водной гладью.
