Киномания - Теодор Рошак

— Ты умеешь быстро учиться, Джон. Иногда начинающим трудно себя контролировать — возбуждение слишком велико. Но мы ничего не потратили даром.

Не потратили даром. Странные слова. Многие ли женщины думали о сексе так, как она?

— У таких умных мальчиков, — продолжила она, — иногда здесь вот слишком много. — Она постучала себя по лбу. — Голову нужно выключить, и тогда тело будет знать, что делать. Оно само знает, как получить удовольствие.

Интересно, спрашивал я себя, сколько умных мальчиков (или вообще мальчиков, умных или нет) включает Ольга в свое обобщение. Позднее я узнал, что довольно много. Комната Ольги наверху не простаивала без дела. Именно этому и посвятила себя Ольга. Такие вот уроки стали для нее чем-то вроде дела жизни — она хотела просветить всех и вся. Делала она это от душевной щедрости — раздаривала себя миру. Среди ее учеников были женщины и мужчины, старые и молодые. Беда, правда, была в том, что когда она принималась живописать свое призвание, в ее голосе слышались нотки разочарования, как у знахаря, рекламирующего необычное средство. Она утверждала, что речь идет только о здоровье и хорошем физическом тонусе, о некой эротической витаминной таблетке. Я никак не мог связать такие идеи с Максом Каслом.

— И это все идеи Макса? — скептически спросил я ее.

Мы вернулись в гостиную, где пили теперь заваренный на какой-то траве чай, обладавший якобы превосходной способностью восстанавливать силы. Ольга сообщила мне, что этот напиток будет способствовать рассасыванию нерастраченного семени по моим тканям, увеличивая продолжительность моей жизни.

— Нет-нет, — ответила она. — Не все я узнала от Макса. Но главное — от него.

— И что же главное?

Она выставила вперед пальчик.

— Без деток.

— Контрацептивное средство? — удивленно спросил я. — Вы хотите сказать, что до Макса ничего не знали об этом?

Она отрицательно покачала головой.

— Не только как без деток. Уж это-то я, конечно, знала. Но и почему без деток — этому меня научил Макс.

Я не понял ее.

— И что это значит?

— Ты помнишь, когда это случилось — у меня и Макса? Мы познакомиться в тридцать восьмом или тридцать девятом. Беспокойное время. Близилась война. Я все время оккупации провести здесь. Я видела то, о чем мне говорил Макс. Это было правдой.

— Что было правдой?

— Мир — это ад. — Она обронила эти слова между двумя глотками чая; ее глаза непрестанно излучали веселые искорки. Такое выражение лица не очень вязалось с подобным заявлением. — Разве нет? Зачем рожать детей и обрекать их на жизнь в аду? Вот почему секс плох. Он дает детей для герр Гитлер. Секс — это чистое безумие. Словно в тебе живет дикое животное. Нет ничего плохого в том, что тело становится животным. Но когда оно руководит нами, то рождается ребеночек, потом еще и еще. Такое несчастье. В этом нет никакой радости. Мы знаем, что делаем зло. Макс говорил «кормить дьявола». Ты понимаешь? От секс появляются дети, чтобы кормить дьявола. Но Макс научил меня обуздывать этот животное. У тебя ведь сегодня был хороший секс, правда? И ничего не пропало даром, никаких деток, — Она взяла меня за руку, провела ею по своему животу, накрыта ею свое теплое лоно между ног. Это и есть бхога. Чистая радость.

— Чистая?

— Когда ничего не теряется даром, когда нет семени, тогда секс чистый. Он становится нечистым, когда кормишь дьявола.

Когда она обронила слово «нечистым», я почувствовал, как мороз пробежал у меня по коже. Я впервые слышал, чтобы кто-нибудь, кроме меня самого, соотнес его с Каслом.

— Касл именно так и говорил — «нечистый»?

— Да. Нечистый. Но не из-за наслаждения, а из-за страданий, которые он несет.

Но я продолжал пребывать в недоумении.

— Но есть ведь и другие методы контрацепции. Их много. Таблетки, например.

Она нетерпеливо отмела мои слова.

— Ну да, есть. Но дети продолжают рождаться. Это не противозачаточные средства, это полумеры. Рано или поздно семя находит себе путь. Но если пользуешься бхога, то наслаждение больше, когда нет семени. Мы обыгрываем дьявола его же картами. Мы получать удовольствие, но не давать ему деток. — Она торжествующе хихикнула. — Настанет день, и может быть в аду не останется никого.

Все, что говорила Ольга, тревожно диссонировало с ее обликом. Скажем, произносила она зловещий приговор, видение будущего земли, почерпнутое ею, возможно, у лучших режиссеров нуара. И хотя, судя по всему, она верила во все сказанное, вид у нее был как нельзя более жизнерадостный; улыбка не сходила с губ. Это было все равно что слышать, как слова пророка Иеремии поются на мотив вальса.

— Никого? — переспросил я, — Не могу в это поверить. Вы хотите сказать, что размножение прекратится?

— А почему нет? Если все будут знать, что есть куда как более сильное наслаждение и как его получить… очень может быть.

— Это и говорил Макс?

— Да, насколько я помню. Многое уже забываться. Потому что поначалу я не понимать, насколько он серьезен. Я ведь тебе говорила — он был любитель пошутить. А потому я не всегда слушать его внимательно. Я научилась бхога, потому что мне это нравилось. Еще одна мудреная разновидность секса — в Голливуде это тогда было модно. Но другие вещи, он мне говорить, я забыла. Пока сюда не приехала. Пока война не началась. Тогда я понимать, что имел в виду Макс. Мир — это ад.

Что касается философского контекста, то мы с Ольгой не уходили дальше этих немногих темных и простых тем: зло в мире, радости бхоги. Что же касается физической стороны, то здесь мы с ней поразительно продвинулись за несколько следующих дней — я не планировал оставаться в Амстердаме так долго. Но я не жалуюсь. Я проходил у Ольги короткий курс по изучению секса, который был «не сексом». Она была одержима желанием учить, а мне, конечно же, всегда было легко плыть подхваченным чьим-нибудь сильным течением или плыть в кильватере чьего-нибудь мощного судна. Я оказался способным учеником, хотя даже не представлял себе, где смогу применить новообретенные навыки. Какие бы любовные связи ни возникли у меня в будущем, мне бы пришлось вдаваться в весьма пространные объяснения относительно бхоги. Да, я уеду из Амстердама, вооруженный знаниями о сексуальных позициях и методах, до которых сам бы в жизни не додумался. Но с каким бы энтузиазмом ни пыталась Ольга обратить меня в ее экзотические сексуальные верования, я не мог представить, кто еще увлекся бы той разновидностью соблазнения, которую изобрела она.

Например, во время одной из последних наших встреч мы сплелись в какой-то змеевидной форме соития, неторопливый ритм которого, как уверяла меня Ольга, можно затянуть на целый день, пока голод не вытеснит сексуальный аппетит и не пропадет желание. Для доказательства сего она выделила целых четыре часа и была рада узнать, что этого достаточно для удовлетворения моих далеко уже не насущных нужд.

— Знаете, Ольга, — сказал я ей потом во время неторопливой паузы, которая всегда следовала за этими упражнениями, — на половой акт в такой позиции нужно очень много времени. Он великолепен. Но вот только я не думаю, что многие располагают таким временем.

— Но почему? — гнула свое она. — Если это доставляет столько наслаждения.

— Я знаю, это звучит глупо, но, откровенно говоря, я не верю, что людей так уж волнует секс. Нет, он их волнует, но они вовсе не одержимы сексом. Они всегда думают об этом. Но на самом деле их вполне устраивает «Макдональдс», а не всякие там кулинарные изыски.

Впервые за все наше знакомство на лице Ольги появилась печальная тень. Она мрачно кивнула.

— Сунул, вынул и пошел. Ты об этом слышал? Макс мне рассказал. Вот отсюда-то и берутся потери. И детки тоже от этого. Раз-два и готово. Я знаю. Я сама была такой. Макс мне сказал, что я была как все — сунул-вынул. Но я научилась, ты видишь? Ты сам сказал: люди всегда об этом думают. Думают. Головой — а не тем, что между ног, — Она вытянула руку, чтобы преподать мне небольшой урок анатомии: сначала коснулась моего обмякшего пениса, потом яичек, — Понимаешь, вот это связано с этим. Вот отчего и крутится мир. Вот это бхога. — Она погладила пенис, — А вот это мир, — Она взвесила в ладони яички, — Войны, страдания, глупая нищета, которая никогда не кончаться, переходить от отца к сыну, тысячи лет. Это небеса, а это ад. Но они рядом. Какой грязный трюк.

— Чей грязный трюк?

— Дьявола, — сказала она это просто, как ребенок, — Так мне Макс сказал.

— И вы верите в это?

Она пожала плечами.

— Я не религиозна. Я никогда точно не понимала, что говорит Макс. Но он был прав — это я знаю.

Несмотря на весь ее шутливый задор, отныне я знал, что не стоит недооценивать серьезность Ольги, когда она говорит на эти темы. После одной из первых наших встреч она как бы невзначай рассказала мне кое-что из пережитого ею во время войны. Вскоре после захвата Нидерландов нацистами она уехала из Голливуда в Англию, желая быть поближе к семье. В Лондоне у нее установились связи с голландским Сопротивлением. Именно это и привело ее в Голландию, где ее жизнь подвергалась опасности. После года в подполье Ольгу арестовали, и большую часть оставшегося времени оккупации она провела за колючей проволокой. Ей пришлось немало вынести, и выжила она чисто случайно. Многим ее родственникам повезло куда как меньше — они погибли в лагерях. Когда она говорила об аде и дьяволе, то эти сведения были из первых рук.