Дантов клуб - Мэтью Перл

Лонгфелло не отвечал.

— Что с ним? Вы должны мне сказать! Лонгфелло заговорил очень медленно:

— Оставайтесь в доме и ждите. Он вернется в целости, миссис Маннинг, я обещаю.

Кембриджский ветер дул все неистовее и больно жег кожу.

— Доктор Маннинг, — двадцатью минутами позднее проговорил Филдс, не отводя глаз от ковра. Покинув дом Гальви-на, они разыскали Николаса Рея; патрульный сумел раздобыть полицейскую коляску со здоровой лошадью, на которой и привез их в Крейги-Хаус. — Изначально наш главнейший недоброжелатель. Отчего Теал не добрался до него ранее?

Холмс встал и привалился к письменному столу.

— Именно оттого, что главнейший, мой дорогой Филдс. Чем более углубляется и сужается Ад, тем страшнее, преступнее грешники — и тем менее раскаиваются они в содеянном. Вплоть до Люцифера, положившего начало злу всего мира. Хили первым получил воздаяние, а ведь он едва осознавал свое отречение — природа его «греха» зиждется на равнодушии.

Патрульный Рей поднялся на ноги и теперь возвышался в центре кабинета.

— Джентльмены, вы обязаны вспомнить все те проповеди, что прочел в последнюю неделю мистер Грин — только так мы сможем уяснить, куда Теал потащил Маннинга.

— Грин начал серию с Лицемеров, — стал объяснять Лоуэлл. — Затем перешел к Поддельщикам Металлов и Слов, кои включают также Фальшивомонетчиков. Наконец, на той проповеди, где были мы с Филдсом, он говорил о Предателях.

Холмс сказал:

— Маннинг не Лицемер — он противник Данте душой и телом. И Предательство Родных с ним никак не соотносится.

— Значит, остаются Поддельщики Металлов и Предатели Родины, — вступил Лонгфелло.

— Маннинг не плел истинных заговоров, — сказал Лоуэлл. — Он скрывал от нас свои деяния, это правда, но то не был его главный метод. Души в Дантовом Аду волокут за собой целый воз грехов, но лишь один определил некогда их деяния, а значит, и судьбу в Аду. Поддельщики во исполнение своего contrapasso меняют одно обличье на другое — подобно греку Синону, кто обманом вынудил троянцев приветствовать деревянного коня.

— Предатели Родины несут беду целому народу, — проговорил Лонгфелло. — Они в девятом круге — в последнем.

— В данном случае он боролся с Дантовым начинанием, — сказал Филдс.

Холмс задумался.

— Так и есть, пожалуй. Теал облачался в мундир всякий раз, когда дело касалось Данте, изучал ли он его поэзию либо готовился к убийству. Сие проливает свет на путаницу в его голове: безумный солдат подменяет защиту Союза защитой Данте.

Лоуэлл добавил:

— А прознать о планах Маннинга Теал мог, работая уборщиком в Университетском Холле. Маннинг для него — один из худших предателей того дела, ради которого Теал и ведет свою войну. Оттого он и приберег казначея напоследок.

Николас Рей спросил:

— Какое же за то воздаяние?

Все ждали, пока ответит Лонгфелло:

— Предатели погружены по самую шею в замерзшее озеро: лед в нем от холода подобен стеклу, воды нет.

Холмс застонал.

— Лужи Новой Англии позамерзали вот уже две недели как. Маннинг может быть где угодно, а у нас на все про все одна измученная лошадь!

Рей покачал головой:

— Джентльмены, вы остаетесь в Кембридже искать Теала и Маннинга. Я отправляюсь в Бостон за подмогой.

— А что нам делать, ежели мы и вправду наткнемся на Теала? — спросил Холмс.

— Для этого — вот. — Рей протянул им полицейскую трещотку.

Четверо друзей взялись обходить дозором пустынные берега реки Чарльз, Бобрового ручья, что тек рядом с Элмвудом, и Свежего пруда. Они с такой тревогою вглядывались в бледные ореолы газовых фонарей, что едва замечали, сколь безразлично проходит мимо них ночь, не снисходя даже до легчайшего намека. Они натянули на себя все, что было теплого, и не обращали внимания на изморозь, что покрывала их бороды (либо, в случае доктора Холмса, густые брови и бакенбарды). Сколь странен и тих представлялся мир, лишенный случайного перестука лошадиной рыси. Тишина растягивалась во все бока, по всему северу, лишь изредка нарушаемая грубой отрыжкой пузатых локомотивов, что где-то в отдалении везли от станции к станции свои грузы.

Друзья представляли в подробностях, как в этот самый миг патрульный Рей преследует по всему Бостону Дана Теала, догоняет и арестовывает его именем штата Массачусетс, как Теал объясняется, бесится, оправдывается, однако смиряется пред лицом правосудия и, подобно Яго, никогда более не говорит о своих злодеяниях. Они сходились и расходились вновь — Лонгфелло, Холмс, Лоуэлл и Филдс, — подбадривали друг друга на круговом пути по замерзшим водным тропам.

Они начали говорить — первым, разумеется, доктор Холмс. Но прочие также успокаивали себя и других приглушенным шепотом. Они говорили, как напишут в память о том стихи, о новых книгах, о политических делах, кои до недавнего времени мало их влекли; Холмс пересказал историю из первых лет своей врачебной практики: он вешал тогда доску «ДАЖЕ ЛЕГКИЕ ПРОСТУДЫ ПРИНИМАЮТСЯ С БЛАГОДАРНОСТИЮ», и тут вдруг явились пьяницы да расколотили окно.

— Я говорю слишком много, да? — Увещевая сам себя, Холмс покачал головой. — Лонгфелло, мне совестно, я не даю вам и слова сказать.

— Нет, — задумчиво отвечал Лонгфелло. — Пожалуй, я все одно не стал бы.

— Я знаю! Но ведь однажды вы мне кое в чем признались. — Холмс задумался, стоит ли продолжать. — Когда вы познакомились с Фанни.

— Нет, не думаю.

Они обменивались партнерами, точно в танце; они обменивались разговорами. Иногда все четверо шли вместе, и тогда под их весом грозила треснуть промерзшая земля. Они шли рука об руку, сцепленные друг с другом.

Ночь стояла хотя бы ясная. Звезды распределились идеальным порядком. Послышался цокот копыт, лошадь привезла Николаса Рея, укутав его паром своего дыхания. При его появлении все безмолвно вообразили те непомерные достижения, что таились за подозрительным спокойствием молодого человека, однако в лице его было лишь стальное ожесточение. Никаких следов Теала либо Огастеса Маннинга, доложил патрульный. Он поручил полудюжине полицейских прочесать по всей длине реку Чарльз, однако свободными от карантина оказались всего четыре лошади. Рей получил от «поэтов у очага» порцию увещеваний и призывов сохранять осторожность, после чего ускакал прочь, обещав утром продолжить поиски.

Кто из них предложил в половине четвертого чуток отдохнуть у Лоуэлла в доме? Они растянулись — двое в музыкальном салоне, двое в соседнем с ним кабинете; комнаты своим расположением составляли зеркальное отражение друг дружке, очаги находились бок о бок. Тревожный щенячий лай вынудил Фанни Лоуэлл спуститься вниз. Она приготовила чаю, однако Лоуэлл не стал ей ничего объяснять и лишь пожаловался на окаянный мып. Фанни чуть с ума не сошла от волнений, пока его не было. Все вдруг осознали, как уже поздно, и Лоуэлл снарядил слугу Уильяма разнести по прочим домам записки. Они назначили себе получасовой отдых — не более — и вытянулись у двух очагов.

В час недвижного мира тепло ударило Холмсу в лицо. Усталость столь глубоко проникла в тело, что доктор не заметил, как опять оказался на ногах, вышел из дому и легко зашагал вдоль узкой изгороди. Нежданно потеплело, лед на земле быстро таял, и среди комков снежной грязи потоками текла вода. Под ногами у Холмса был крутой склон, и, пробираясь вперед, доктор ощущал, что карабкается наверх. Он глядел вниз на Кембридж-Коммон, где кашляли дымными клубами орудия времен Войны за независимость, а могучий вяз Вашингтона тянул во все бока тысячепалые ветви. Обернувшись, Холмс увидал, как его медленно и плавно догоняет Лонгфелло. Доктор взмахнул рукой, призывая друга поторопиться. Ему не хотелось, чтобы Лонгфелло чересчур долго был один. Но тут его отвлекло некое громыхание.

Два коня — в яблоках, с белоснежными копытами — неслись прямо на доктора, волоча за собой шаткие повозки. Холмс сжался и упал на колени; ухватившись за лодыжки, он поднял взгляд — и тут увидал Фанни Лонгфелло: огненные цветы разлетались от ее свободно парящих волос и широкого корсажа, она держала за поводья одного коня, тогда как другим уверенно правил Младший — так, будто занимался тем с первого дня своей жизни. Кони на всем скаку обогнули маленького доктора — тому не осталось более никакой возможности удержать равновесие, и он скользнул в темноту.

Холмс выскочил из кресла, встал; от каминной решетки и трескучих дров чесались колени. Доктор поглядел на потолок. Там брякали подвески канделябра.

— Который час? — спросил Холмс и лишь тогда осознал, что спал. Стенные часы ответили: без четверти шесть. Лоуэлл вытаращил глаза, точно хмельной мальчишка, и поерзал в своем плетеном кресле. Спросил, в чем дело. Мешала горечь во рту, а то бы он его разинул от любопытства.

— Лоуэлл, Лоуэлл. — Холмс отодвинул занавески. — Там кони.