От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - Сергей Романовский

Был у Фадеева еще один уникальный дар, спасавший его в самых, казалось бы, безнадежных ситуациях. Суть в следующем: уж коли ты в тоталитарном моновластном обществе решил сделать административную карьеру и не угодить под идеологическую гильотину, то ты должен при любых обстоятельствах не терять приязнь вождя. Ты можешь грешить, ошибаться, промахиваться мимо «линии», но симпатию Хозяина терять не должен. Потерял – значит пропал. Фадеев обладал этим редчайшим даром. Дарование это не сводилось к примитивному подхалимажу и лакейству. Таким было всё советское чиновничество и таких Сталин жестоко карал при первом же оступе. Фадеев же прослужил при Сталине столько лет, сколько тот был у власти.

На него писали. Доносили. А его не трогали. Ни разу. Сталин не давал. Они были прекрасной парой: Сталин изрекал, Фадеев тут же внедрял эти изречения в сознание пишущих. А это было в итоге сильней и действенней любой редакционной статьи «Правды», ибо газета та была способна лишь на однодневную правду, а книги, которые пишут писатели-холуи, – многолетнюю. Сталин это прекрасно понимал и ценил Фадеева.

И еще одним «нужным талантом» обладал Фадеев: он мог правдоподобно и с пафосом доказывать, что черное – это белое, и – наоборот. Притом не на бумаге, что было несложно, а с любой самой высокой трибуны. При этом тон его речи становился пронзительным, голубые глаза блестели, на скулах ходили красные желваки, он бил кулаком о трибуну и… нес откровенную чушь. При этом искренне в нее верил. А уж в зале: кто – как…

«Никогда еще не было таких прекрасных условий для поистине чудесного размаха творческой работы», – говорил Фадеев в конце 30-х годов, в самый разгар «большого террора». И глаз его при этом не моргал. А довольный товарищ Сталин лишь ус поглаживал…

Фадеева-писателя любили немногие, а к Фадееву-человеку те, кому доводилось с ним сталкиваться, относились с приязнью, многие – даже с уважением. Но если надо было чего-то от него добиться, требовалось ловить момент. Его ближайший друг Ю. Либединский вспоминал, что Фадеев, особенно в последние годы жизни, с трудом переносил долгое воздержание. Если оно по каким-либо причинам затягивалось, он становился вспыльчивым, раздражительным, «не выносил никакого противоречия, при споре лицо его мучительно краснело, дыхание становилось прерывистым», – в такие минуты лучше было держаться от него подальше.

Но когда к человеку приходила настоящая беда, Фадеев, если позволяли «обстоятельства» и если это было в его силах, всегда приходил на помощь. В годы сталинского террора он, само собой, выполнял всё, что от него требовалось. Но никогда, как вспоминают некоторые мемуаристы, он не давал и не мог давать «добро» на арест своих товарищей по Союзу писателей и не потому, что шел на сознательную конфронтацию с «органами». Причина в другом: уж коли эти самые «органы» решали арестовать кого-либо из писателей, то никакого согласия на это Фадеева им было не нужно.

Писал же «в инстанции» он много, и нередко это приносило пользу. Он помог в трудные для них годы Ю.Н. Либединскому, Л. Красавиной (товарищу Фадеева еще по Дальневосточному подполью), М.Б. Колосову, В.К. Кетлинской, А. Гидашу, Н.А. Заболоцкому, Ю.П. Герману, Е.А. Долматовскому, А.А. Ахматовой, Л.В. Соловьеву, О.Ф. Берггольц, Е. Таратуте, И. Макарьеву и еще очень и очень многим. Хотя самому Фадееву эта помощь приносила одни неприятности. Только в 1937 г. в партком Союза писателей поступило четыре письма-доноса, обвинявших Фадеева в помощи «врагам народа». Писали доносы и позднее. В 1943 г. они, наконец, сработали: Фадеева, что мы уже отметили, отстранили от всех должностей в аппарате Союза писателей.

Приведем лишь несколько выборочных фрагментов, иллюстрирующих взаимоотношения Фадеева с выдающимися советскими писателями, его современниками.

… Незадолго до смерти М.А. Булгакова в их дом неожиданно зачастил Фадеев. Думаю, что не преклонение перед творчеством писателя и его личностью подвигли Фадеева на эти, прямо скажем, не очень выверенные шаги, а откровенная симпатия к жене Булгакова, Елене Сергеевне. Хотя и читал он роман «Мастер и Маргарита» в рукописи и называл его будто бы «гениальным». Но всё это, по-видимому, домыслы мемуаристов. Сама Елена Сергеевна лишь однажды обмолвилась в письме к сестре о Фадееве, сказав ей: «…ты ж понимаешь, звонить мне в тот дом невозможно».

Истинное отношение Фадеева к творчеству Булгакова проявилось в 1948 г. В том году исполнилось 50 лет МХАТу, и Фадеев приветствовал театр от Союза советских писателей. Он знал прекрасно, что самым любимым драматургом театра был именно Булгаков, чьи пьесы, в особенности «Дни Турбиных», шли во МХАТе несчетное число раз. В этой своей речи Фадеев перечислил всех советских драматургов, чьи пьесы театр ставил хотя бы один раз. Всех. Кроме одного… Булгакова.

Фадеева назначили от Союза писателей председателем комиссии по творческому наследию Михаила Булгакова (Скорее всего, напросился сам). Не сделал ничего, чтобы при его жизни хотя бы одна строка писателя была напечатана.

Да и на похороны Булгакова не пошел, а объяснился с его вдовой письменно, уверив ее, что никакого «политического значения» его отсутствие не имело, просто не было времени.

… Много крови в свое время, когда еще был влиятельным функционером РАППа, испортил Фадеев Михаилу Шолохову, костеря его за «Тихий Дон». Когда же этот роман стал официально на партийных форумах причисляться к «вершинам советской литературы», Фадеев первым оказался в редакциях журналов с панегирическими статьями в адрес Шолохова.

Разнес он и роман В. Гроссмана «За правое дело». А затем публично каялся в своей «чрезмерно резкой критике». А уж сколько пьяных слез было пролито по случаю несправедливо им оплеванных А. Ахматовой, А. Платонова, Б. Пастернака и не перемерить.

… Кстати, об Ахматовой. В 1940 г. Фадеев был среди тех, кто выдвинул ее сборник «Из шести книг» на Сталинскую премию, а в 1946 г. – с теми, кто вслед за А.А. Ждановым втаптывал ее в грязь. Все это Ахматова прекрасно знала. Но сын ее в лагере, а Фадеев очень влиятелен. И хотя в 1956 г. он уже был «за штатом», авторитет в определенных кругах сохранил. И это знала Ахматова. Поэтому она в феврале 1956 г. пишет Фадееву в больницу, прося его повлиять на «ускоренное рассмотрение дела ее сына».

2 марта 1956 г. Фадеев пишет Генеральному прокурору: «При разбирательстве дела Л.Н. Гумилева необходимо также учесть, что (несмотря на то, что ему было всего девять лет, когда его отца Н. Гумилева уже не стало) он, Лев Гумилев, как сын Н. Гумилева и А. Ахматовой, всегда мог представить «удобный» материал для всех карьеристских и враждебных элементов для возведения на него любых обвинений».

Уже через несколько дней Ахматова узнала, что дело ее сына решается. Она вновь пишет Фадееву: «… Вы были так добры, так отзывчивы, как никто в эти страшные годы… Мне кажется, что я семь лет стою над открытой могилой, где корчится мой еще живой сын. Простите меня».

Хлопотал Фадеев о жилье и пенсии для Ахматовой, хотя в печать ее стихи не пускал. Ахматова после саморасстрела Фадеева сказала: «Я Фадеева не имею права судить». И еще одни слова Ахматовой вспомнила Л.К. Чуковская: «В отличие от Софронова, Бубеннова, Сурова, которые всегда были – нелюдь, Фадеев был когда-то человек и даже писатель».

По воспоминаниям О. Ивинской, Борис Пастернак недолюбливал Фадеева, да и тот не очень-то жаловал поэта, хотя стихи его очень любил и, выпив, любил читать их вслух. Да и откровенничать почему-то принимался именно с Пастернаком, а тот обижался, думая, что это – провокация. А то была типичная пьяная русская слезливость.

Сам Пастернак сказал однажды: «Фадеев лично ко мне хорошо относился, но если ему велят меня четвертовать, он добросовестно это выполнит и бодро об этом отрапортует, хотя потом, когда снова напьется, будет говорить, что ему меня жаль и что я был очень хорошим человеком».

Когда прощались с Фадеевым в Колонном зале Дома Союзов, Пастернак остановился у изголовья гроба и так, чтобы было слышно, сказал: «Александр Александрович себя реабилитировал»! Низко поклонился и вышел.

А вскоре написал стихотворение «Культ личности». Там есть строки, прямо касающиеся судьбы Фадеева:

Культ личности забросан грязью,Но на сороковом годуКульт зла и культ однообразьяЕще по-прежнему в ходу.

И каждый день приносит тупоТак, что и вправду невтерпеж,Фотографические группыОдних свиноподобных рож.

И видно, также культ мещанстваЕще по-прежнему в чести,Так что стреляются от пьянства,Не в силах этого снести.

Да, Фадеев был типично русским грешником: сначала портил людям жизнь, правда чаще всего по команде «сверху», затем, напиваясь, вымаливал прощение. Но, как точно заметил В.Г. Боборыкин, «всё, что таким образом совершалось им “потом”, ни в коей мере не искупало ущерба, который нанес он литературе. И он несомненно преувеличивал значение своих гласных и негласных покаяний, как это часто бывает с “большими людьми”, убежденными, что одного их признания ошибок, которое нелегко им далось, достаточно, чтобы, так сказать, “закрыть тему”».