Нора (сборник) - Азольский Анатолий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Допустили некоторую утечку информации, областная газета скупо упомянула о Семене Хабалове. Особых надежд никто (Коваль тем более) не питал, только дурень мог клюнуть на такого полудохлого живца, потому вскоре и наблюдение с него сняли, заодно и подумывали: не засиделся ли на воле отпетый враг, проживавший, кстати, на оккупированной территории? Как вдруг враг этот около десяти утра 14 июня позвонил и в страхе рассказал: только что в закусочной к нему подсел человек, смутно помнившийся по Франции, — русский, но неизвестно, какой русский — то ли убежавший из немецкого плена и подавшийся в партизаны, то ли власовец из батальона, что передислоцирован на север Франции для защиты атлантического вала.
Человек этот попросил оказать ему кое-какую помощь. Договорились о встрече: дом Хабалова, час дня. Просивший о помощи пришел в закусочную не один, сообщник его наблюдал за разговором, Хабалов так обрисовал напарника: рост 175 сантиметров, черты лица правильные, глаза карие, лет 30–35, особых примет нет. По докладам пограничников, шпионы нагло, чуть ли не в открытую высадились на побережье Копорской губы в ночь с 13 на 14 июня — способом, который привел в оторопь стражей границ сухопутных и водных: в предутреннем тумане они спустили шлюпчонку с борта идущего в Ленинград французского транспорта, плавсредство утопили, добрались до железной дороги, вспрыгнули на паровичок из Котлов и доехали до Ораниенбаума.
Пришельцев решили не задерживать, да и что иное придумаешь, когда до шпионской встречи всего три с половиной часа. Дом обложили, ввели в него своих людей. Операция блистательно провалилась, одноактный скетч сляпали грубовато, ни репетиций, ни генерального прогона не было. Хабалов повел себя неправильно, зафальшивил с первой же реплики, сотрудники мизансцену не держали, вражеского лазутчика приходилось брать живьем, потому что работал он в лучших традициях академической школы, сразу понял, что не на той сцене оказался; в столкновении пострадали два оперативника, застреленный в упор Хабалов умер, не приходя в сознание, пришедший же с грохотом задернул занавес, подорвав себя гранатой и предупредив тем сообщника поблизости, который не преминул, конечно, улизнуть из города и достигнуть Ленинграда, чтоб затеряться в нем. Вскрылись некоторые детали, никем и ничем не объяснимые странности в поведении лазутчиков. С точки зрения чистой теории приход их к Хабалову — полный идиотизм, ни один нормальный шпион на контакт с осужденным и отпущенным власовцем не пойдет, и тем не менее… Еще больший идиотизм в том, что не с пустыми руками пришли они к тому, кто у немцев работал на фабрикации документов, но и не с документами для квалифицированной экспертизы: чистые бланки паспортов, военных билетов, партийных и пачку незаполненных трудовых книжек выложил пришедший ошеломленному Хабалову… Отсюда бы должно следовать: уж не рехнулись ли на Западе, посылая в СССР людей без должного прикрытия?
Выстрелы и взрыв чуть ли не в центре города (улица Красного Флота, дом № 14) не могли не повлечь служебного расследования, которое каким-то боком касалось и Коваля.
Всю область бросили на поимку напарника того, кто, изувечив себя гранатой, оставил неповрежденными кончики пальцев. По ним установили: Могильчук Василий Трофимович, 1900 года рождения, украинец, ярый враг советской власти, дважды приговоренный к расстрелу и дважды бежавший; агент нескольких разведок, последние годы проживал во Франции.
С этим кулаком и националистом все ясно. Но куда-то за кулисы шмыгнул незнакомец, таинственная личность, которая почему-то без документов и посему чрезвычайно опасна.
И в Ломоносове, и в Москве, и в Ленинграде не знали, что делать, и на всякий случай бормотали привычные и отрепетированные тексты.
4
Мужчина, о котором известно было, что ему 30–35 лет (рост 175 сантиметров), неторопливым шагом добрался от улицы Красного Флота до станции Ораниенбаум, сообщавшей город Ломоносов с Ленинградом, выложил кассирше два рубля, получил сдачу (девяносто копеек) и покатил электричкой навстречу удаче, которая не могла не случиться, ибо все мыслимые несчастья уже произошли. Погиб друг семьи и проводник, в кармане — ни единого документа, кроме билета в форме картонного прямоугольника с дырочками. Есть деньги, но много их или мало — покажет время и ценники в ленинградских магазинах, которых он достиг через час с лишним, чтоб убедиться: голод ему не грозит и рублей на дальнюю дорогу хватит вполне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})Ломоносовскую катастрофу проводник Василий предвидел, поскольку был человеком с богатым прошлым, и хозяина своего посмертно спасал от ареста, заблаговременно сказав ему, кого и что искать в Ленинграде, если с Хабаловым не выгорит. Горюя о гибели проводника, знатока российских дебрей и обладателя верных адресов под Лугой и Псковом, мужчина заранее печалился, представляя, как встрепенется кузина Маша, узнав о безвременной кончине ее верного и честного слуги, который запретил ему идти вместе с ним в дом Хабалова. Нет ничего проворнее парижской полиции, но и местная не дремлет, появляться на вокзалах нельзя ни в коем случае, там сейчас приятно оживились филеры; по отпечаткам пальцев большевики определили уже, кто такой Василий, и, возможно, догадываются, что не один человек пересек государственную границу, а в паре с кем-то.
Время от времени мужчина поглядывал на часы, как будто кто-то опаздывал на встречу с ним, и продолжал томительно думать о том, что делать дальше. О городе на Неве он слышал с детства, у кузины нашлась толстая книга «Весь Петроград», изданная в 1915 году и помогавшая теперь ориентироваться в нынешнем Ленинграде.
Несколько часов отвел он на метания по общественным туалетам. Мужчину могли увидеть и на углу Фонтанки и Невского, и в садике у Адмиралтейства, и на 3-й линии Васильевского острова, и еще в двух местах. Но сколько бы он ни пытался, справляя нужду, узреть на стенах мелом написанный для него текст, желанных слов и цифр не находилось. Приходилось признавать: да, оскудела бесстрашная некогда рука известного только проводнику человека!
Человек, объезжавший ватерклозеты Ленинграда, мало чем отличался от мужчин того же, что и он, возраста. Темно-серый костюм и черные туфли, рубашка — обычная ковбойка, часы — «победа» московского производства, карие глаза тем более не подлежали задержанию милицией и вообще внимания не привлекали — пока во всяком случае. Фекально-хлористые ароматы сортиров не только не раздражали его, но, пожалуй, внушали некое чувство безопасности, потому что внутри и около отхожих мест пребывали граждане обоего пола, менее всего озабоченные тем, что подошедшая милиция заставит их предъявлять паспорта. По весьма фривольным записям на стенах можно было судить: если не все население СССР, то во всяком случае ленинградцы — народ озорной, умеющий философски всматриваться в низменные стороны своей бренной натуры.
Оставался последний почтовый ящик, если уж изъясняться применительно к криминально-трагическим обстоятельствам, что сложились для мужчины 30–35 лет и ростом чуть выше среднего, — Большой проспект Петроградской стороны, с которого и начался объезд сортирных достопримечательностей бывшей столицы бывшей империи.
Но и здесь так и остававшийся неизвестным доброжелатель не оставил ни строчки, ни буквочки, ни цифры. А было уже восемь часов вечера. Подуставший шпион (если верить Ковалю и всему ломоносовскому горотделу ГБ) покинул общественный туалет и, не решаясь заходить в ресторан, для утоления голода выбрал столовую, которая восхитила его: суп и жаркое были вкусными и добротными. Заодно мужчина сделал важное наблюдение: одинокий едок здесь не редкость, долго же сидеть, однако, не принято, сытый и скучающий посетитель внушает некоторые подозрения, но два или тем более три человека за столом — это уже деловая встреча, если, конечно, к столу подается минимум алкоголя. Не исключено, высчитал мужчина, что приход сюда вечером с дамою — явление обычное.
Мысль его вознеслась до знакомства с женщиной, которая позволит ему переночевать у себя и даже пожить несколько дней, пока ретивые власти не успокоятся. Мысль попарила и — приземлилась из-за ее несбыточности и отягчающих полет вопросов: как нанимать в СССР женщину на ночь, как производить с ней денежные расчеты. И тем не менее спасение — в проститутке или просто податливой женщине.