Дочь Клеопатры - Мишель Моран

Публика оглушительно хохотала, а он продолжал:

Стыдно! Мужчина, притом молодой, — ну и что же?С нею я был не мужчиной и не молодым.С ложа она поднялась, точно дева-весталка,Или сестра, что дремала с братишкой родным.Помню, не так уж давно белокурую ХлидуДважды сумел ублажить, а Пито — три раза подряд,Либу — три раза, не думая о передышке.Ну а Коринна и вовсе за краткую ночьДевять настойчивых просьб прошептала на ухо —Все я исполнил! Быть может, опоен травойИль фессалийскими ядами, сник я сегодня?Может, на воске пурпурном чертила мой знакЗлая колдунья и в печень иголки вонзала?

Поэт все читал и читал о том, как постыдно не завершить начатое, а я с возрастающим недоверием смотрела на брата. Когда Овидий умолк, все зрители дружно встали с мест.

Александр повернулся ко мне.

— Ну как?

— Отвратительно, грубо. Это все, на что он способен?

— Тебе не понравилось? — воскликнул Луций, утирая выступившие от хохота слезы. — Ладно, есть и другие стихи. Целые оды возлюбленной Коринне.

— Той самой, которой он принадлежал девять раз? — процедила я.

— Это же сатира! — возразил брат. — Мы думали, тебя позабавит…

— Значит, я просто не в том настроении.

— А здание все же красивое, правда?

Хоть и с большой неохотой, но я согласилась. Для крошечной каменной постройки, втиснутой между лавками Кампуса, здесь было довольно мило. В Александрии мама никогда не посещала подобных мест, и вряд ли она бы обрадовалась, узнав, что ее родные дети наслаждаются грубой римской поэзией в римском театре, с золотыми буллами на шеях. С другой стороны, мамы больше нет, а Египет стал частью новой империи Августа. Только близость Марцелла и скрашивала мне изгнание. Услышав, как он задорно смеется в коридорах виллы или подбадривает криками колесничего в цирке, я на мгновение забывала о том, что Хармион и Птолемей мертвы, что нам уже никогда не вернуться в Египет нашего детства, что Рим отрекся от памяти о нашем отце.

Александр и Луций старались развеять меня, как могли. Однажды с родины пришли даже более-менее утешительные вести. Корнелий Галл, поэт и политик, назначенный Августом в качестве префекта над маминым царством, впал в немилость и наложил на себя руки. Египет остался без власти — лучшее время, чтобы послать туда меня с Александром. Впрочем, Август быстро нашел другого префекта. Сатурналии пролетели без единого повода для радости.

Первого января, когда нам с братом исполнилось по четырнадцать, Юлия подарила мне пару прекрасных сережек из золота с изумрудами, но даже подобная щедрость лишь растравила мои раны.

— Надо будет пойти на Форум, — восторженно щебетала дочь Цезаря, — и подобрать к ним приличную шелковую тунику.

— Ради кого наряжаться? — бросила я, омрачив веселое настроение в триклинии, украшенном священными ветками падуба, листья которых таинственно блестели при свете ламп.

Девушка недоуменно нахмурилась.

— Что значит, ради кого? Для себя. Для Луция.

— Луций пялится только на брата.

Юлия покосилась на дружную парочку, игравшую в кости в углу триклиния.

— По-твоему, они не просто друзья?

Я в ужасе ахнула.

— Разумеется, нет!

— Они все время проводят вместе, — заметила девушка.

— Мы тоже, — шепотом вырвалось у меня. — Но я не твоя любовница. А вот Марцелл…

Собеседница беспокойно взглянула на Октавию.

— Селена, ты только ей не рассказывай. Она никогда не простит. Пожалуйста.

Я хотела ответить колкостью, рассказать, что Октавия уже знает, но Юлия смотрела с такой мольбой… И разве она виновата, что ей предназначен Марцелл?

— То есть серьги тебе не понравились? — пролепетала Юлия.

— Да нет, конечно понравились. — Я подавила улыбку. — Красивые.

— Значит, завтра пойдем и купим к ним что-нибудь подходящее!

На следующий день, когда мы отправились на Форум, я попыталась придать себе бодрый вид, невзирая на унылую погоду и висящий на улицах студеный туман, который так и лип к моей теплой накидке, пока я пробиралась по Священной дороге вслед за Галлией.

— Хорошо хоть снег не идет, — заметила Юлия. — Представь, каково сейчас в галльских горах.

— Там очень холодно? — спросила я у нашей провожатой.

— Еще бы, — подтвердила она. — Когда падает снег, даже звери ищут, где спрятаться. Каждый год от недоедания умирают дети, а старые одинокие женщины становятся добычей волков.

Юлия передернулась.

— Неудивительно, что папа шлет унылые письма. Он так ослаб. И все время болеет.

— Галльские зимы способны на многое. Лучше бы Августу хватило мудрости оставить там самых крепких мужчин, а с другими двинуться к югу, в Кантабрию.

Девушка посмотрела на меня. Я знала, она сейчас думает о Марцелле. Где-то там, в холодных горах, он страдал вместе с Юбой, Тиберием. Возможно, их подчиненные мечтали вернуться в свои уютные дома, украшенные ярко-зелеными ветками падуба, полные ароматом гусиного жаркого. Многим из них было не суждено увидеть новые сатурналии. Интересно, как Ливия чувствует себя в дальних краях? Вероятно, неплохо, мысленно усмехнулась я. Теперь, когда Терентилла осталась далеко позади, Август целиком в ее распоряжении.

Перед Форумом Юлия поплотнее закуталась в тяжелый плащ.

— Надо было перенести покупки на другой день, — пожаловалась она. — Давайте срежем путь.

Галлия повела нас через двор Сената, где, несмотря на дурную погоду, слушалось очередное дело. На двух разных помостах, укрывшись от измороси под тонким навесом, стояли тепло одетые мужчины. При виде столпившихся зрителей я потянула спутницу за край накидки.

— Может, задержимся посмотреть, о чем здесь толкуют?

— В такую погоду? — воскликнула Юлия.

— Смотри, сколько зрителей. Вдруг это похоже на дело рабов Гая Фабия?

Я видела, как она разрывается между манящим зовом теплых лавок и собственным любопытством.

— Если только на минутку. И только если мне будет интересно.

Мы встали за платформой, на местах, предназначенных для сенаторов и членов семьи новоявленного императора. Двое солдат охраняли юную обвиняемую — судя по богатой одежде, не плебейку. Пушистый мех щекотал ее щеки, ноги были обуты в новые кожаные сандалии, в длинной и аккуратной косе блестело золото — в общем, любой мужчина обернулся бы, повстречав ее на улице. Девушка, скромно потупившись, слушала своего защитника.

— Все мы свидетели, как адвокат Аквилы заявил, будто бы эта девочка раньше была его рабыней, — рассерженно говорил он. — А потом ее якобы выкрали в младенчестве. Все это наглая и бесстыдная ложь. Как мог Аквила узнать обвиняемую через пятнадцать лет? Может, по пухленьким щечкам? По толстым ножкам и пронзительному плачу? — В толпе раздались смешки. — К чему это странное заявление о какой-то похищенной собственности? Может быть, дело в ее красоте? — Слушатели неодобрительно закачали головами, а грузный мужчина в накидке из меха злобно прищурился. — Может быть, он месяцами домогался внимания Туллии? А потом, зная, что ее отец почтенный центурион, выдумал этот единственный способ добиться желаемого?