Жизнь Клима Самгина (Часть 4) - Максим Горький

- Да, да! Пушки стреляют далеко, а конца войне - не видно. Вот вам и немецкая техника!

Ногайцев старался утешать, а приват-доцент Пыльников усиливал тревогу. Он служил на фронте цензором солдатской корреспонденции, приехал для операции аппендикса, с месяц лежал в больнице, сильно похудел, оброс благочестивой светлой бородкой, мягкое лицо его подсохло, отвердело, глаза открылись шире, и в них застыло нечто постное, унылое. Когда он молчал, он сжимал челюсти, и борода его около ушей непрерывно, неприятно шевелилась, но молчал, он мало, предпочитая говорить.

- Вы не можете представить себе, что такое письма солдат в деревню, письма деревни на фронт, - говорил он вполголоса, как бы сообщая секрет. Слушал его профессор-зоолог, угрюмый человек, смотревший на Елену хмурясь и с явным недоумением, точно он затруднялся определить ее место среди животных. Были еще двое знакомых Самгину - лысый, чистенький старичок, с орденом и длинной поповской фамилией, и пышная томная дама, актриса театра Суворина.

- Разумеется, о положении на фронте запрещено писать, и письма делятся приблизительно так: огромное большинство совершенно ни слова не говорит о войне, как будто авторы писем не участвуют в ней, остальные пишут так, что их письма уничтожаются...

- А некоторые, вероятно, приходится направлять прокуратуре? прищурясь, уверенно спросил земгусар с длинным лицом и неровными зубами.

- Да, бывает и это, - подтвердил Пыльников и, еще более понизив голос, продолжал:

- Господа, наш народ - ужасен! Ужасно его равнодушие к судьбе страны, его прикованность к деревне, к земле и зоологическая, непоколебимая враждебность к барину, то есть культурному человеку. На этой вражде, конечно, играют, уже играют германофилы, пораженцы, большевики э цетера 11, э цетера...

-----------11 и тому подобные (лат.).

Пыльников выхватил из кармана пиджака записную книжку и, показав ее всем, попросил разрешения прочитать образцы солдатских писем.

- Просим, - сказал старичок тоненьким голоском и очень благосклонно.

- "Что дядю Егора упрятали в каторгу туда ему и дорога а как он стал лишенный права имущества ты не зевай", - читал Пыльников, предупредив, что в письме, кроме точек, нет других знаков препинания.

- "И хлопочи об наследстве по дедушке Василье, улещай его всяко, обласкивай покуда он жив и следи чтобы Сашка не украла чего. Дети оба поумирали на то скажу не наша воля, бог дал, бог взял, а ты первое дело сохраняй мельницу и обязательно поправь крылья к осени да не дранкой, а холстом. Пленику не потакай, коли он попал, так пусть работает сукин сын коли чорт его толкнул против нас". Вот! - сказал Пыльников, снова взмахнув книжкой.

- Не понимаю, что вас беспокоит, - сказал старичок, пожав плечами. Это писал очень хозяйственный мужик.

- И очень простодушно, - подтвердила Елена, остальные выжидательно молчали, а Пыльников, подпрыгнув на стуле, печально усмехнулся.

- Автор - кашевар, обслуживает походную кухню. Но вот, в пандан, другое письмо рядового, - сказал он и начал читать повышенным тоном:

- "Война тянется, мы всё пятимся и к чему придем - это непонятно. Однако поговаривают, что солдаты сами должны кончить войну. В пленных есть такие, что говорят по-русски. Один фабричный работал в Питере четыре года, он прямо доказывал, что другого средства кончить войну не имеется, ежели эту кончат, все едино другую начнут. Воевать выгодно, военным чины идут, штатские деньги наживают. И надо все власти обезоружить, чтобы утверждать жизнь всем народом согласно и своею собственной рукой".

Пыльников сунул книжку за пазуху, а старичок сказал, усмехаясь:

- Да, это... другой тон! С этим необходимо бороться. - И, грозя розовым кулачком с рубином на одном пальце, он добавил: - Но прежде всего нужно, чтоб Дума не раздражала государя.

- Ваше превосходительство, - взныл Пыльников, изобразив всем лицом и даже фигурой состояние человека, который случайно выпил рюмку уксуса. - Но как же германофильские тенденции его супруги и это грязное пятно, Распутин?..

- Профессор, вероятно, вы не верите в бытие бога и для вас бога - нет! - мягко произнес старичок и, остановив жестом возражение Пыльникова, спросил: - Вы попробуйте не верить в Распутина?..

- Замечательно сказано! - вскричала актриса, тотчас же прикрыв рот платком, глаза ее смеялись.

- Мы говорим о зле слишком много - и этим преувеличиваем силу зла, способствуем его росту.

Елена, полулежа в кресле, курила, ловко пуская в воздух колечки дыма. Пыльников стоял пред стариком, нетерпеливо слушая его медленную речь.

- Самодержавие имеет за собою трехсотлетнюю традицию. Не забывайте, что не истекло еще трех лет после того, как вся Россия единодушно праздновала этот юбилей, и что в Европе нет государства, которое могло бы похвастать стойкостью этой формы правления.

Самгин знал, что старичок играет крупную роль в министерстве финансов, Елена сообщила, что недавно он заработал большие деньги на какой-то операции с банками и предлагает ей поступить на содержание к нему.

- На содержание я - не пойду, но деньжонок около него поклюю немножко. Он любит ласку и хорошо платит...

Старичок напомнил Самгину эти ее слова, он поучительно говорил:

- Государь - одинок, друзей у него - нет, родственники относятся враждебно, а он - человек мягкий, он любит ласку...

Самгин, сидя рядом с Еленой, слушал и усмехался. Возвратясь домой, он нашел записку Елены: "Еду в компании смотреть Мурманскую дорогу, может быть, оттуда морем в Архангельск, Ярославль, Нижний - посмотреть хваленую Волгу. Татаринов, наконец, заплатил гонорар. Целую. Ел.".

Самгин поморщился и мысленно обругал ее:

"Жулик", - потому что, хотя деньги получены по делу, которое принято было ее мужем, но закончил его он, Самгин, и по условию полгонорара принадлежало ему, но он знал, что Елена не поделится с ним, как это уже неоднократно бывало.

Связь с этой женщиной и раньше уже тяготила его, а за время войны Елена стала возбуждать в нем определенно враждебное чувство, - в ней проснулась трепетная жадность к деньгам, она участвовала в каких-то крупных спекуляциях, нервничала, говорила дерзости, капризничала и-что особенно возбуждало Самгина- все более резко обнаруживала презрительное отношение ко всему русскому - к армии, правительству, интеллигенции, к своей прислуге и все чаще, в разных формах, выражала свою тревогу о судьбе Франции:

- Чорт их возьми, немцев, с их длинными пушками!

Если они разрушат Париж - где я буду жить? Ваша армия должна была немцев утопить в болоте вместо того, чтоб самой тонуть. Хороши у вас генералы, которые не знают, где сухо, где болото...

Самгин находил излишним возражать, но эти речи Елены отталкивали его. Но однажды он заметил:

- Что же, для тебя Франция - только Париж?

- Да, конечно. И кто не понимает этого, тот не понимает Францию. Это у вас возможны города, вот такие, пришитые сбоку, как этот. Я не понимаю: что выражает Петербург? Вы потому все такие растрепанные, что у вас нет центра, нет своего Парижа. Поэтому все у вас - неясно, запутано, бессвязно. Вот, например, - ты. Почему ты не депутат, не в Думе? Ты - умный, знающий, но где, в чем твое честолюбие?

Это уже до того неприятно было слушать, что являлось враждебное чувство к Елене. Но бывать у нее он считал полезным, потому что у нее, вечерами, собиралось все больше людей, испуганных событиями на фронтах, тревога их росла, и постепенно к страху пред силою внешнего врага присоединялся страх пред возможностью революции. Среди этих людей Самгин чувствовал себя дьяволом - умнее, значительнее их. Откуда-то все больше появлялось иностранцев "сердечного согласия". Особенно много англичан, они всюду бывали, всех поучали, и вообще они вели себя как "старшие в доме". Самгин не удивился, встретив у Елены человека в форме английского офицера, в зубах его дымилась трубка, дым окутывал лицо голубоватой вуалью, не сразу можно было вспомнить, что это-мистер Крэйтон. Самгин помнил его лицо круглым, освещенным здоровым румянцем, теперь оно вытянулось, нижняя челюсть как будто стала тяжелей, нос-больше, кожа обветрела, побурела, а глаза, прежде спокойно внимательные, теперь освещались усталой, небрежной и иронической улыбкой. Держался он генеральски важно, говорил без жестов. Глядя на его стройную фигуру, Самгин подумал, что, вероятно, Крэйтон и до войны был офицером. Англичанин смотрел на него улыбаясь, но не подходил к нему, как бы ожидая, что подойти должен русский.

- Узнали? - повелительно спросил он, показывая среди крепких, плотных зубов два в коронках из платины, и, после неизбежных фраз о здоровье, погоде, войне, поставил - почему-то вполголоса - вопрос, которого ожидал Клим Иванович.

- Осталось неизвестно, кто убил госпожу Зотову? Плохо работает ваша полиция. Наш Скотланд-ярд узнал бы, ода! Замечательная была русская женщина,-одобрил он. - Несколько... как это говорится? - обре-ме-не-на знаниями, которые не имеют практического значения, но все-таки обладала сильным практическим умом. Это я замечаю у многих: русские как будто стыдятся практики и прячут ее, орнаментируют религией, философией, этикой...