Ленин. Соблазнение России - Леонид Млечин

«Белое дело погибло, начатое “почти святыми”, оно попало в руки “почти бандитов”».

Алексей Васильевич Пешехонов, один из основателей партии народных социалистов, а летом 1917 министр продовольствия Временного правительства, писал о том, что происходило под властью генерала Деникина:

«Или вы не замечаете крови на этой власти? Если у большевиков имеются чрезвычайки, то у Деникина ведь была контрразведка, а по существу — не то же ли самое? О, конечно, большевики побили рекорд и количеством жестокостей превзошли деникинцев. Но кое в чем и деникинцы перещеголяли большевиков».

К Деникину присоединился большой отряд добровольцев, который привел с Румынского фронта полковник Михаил Гордеевич Дроздовский. Он пришел с артиллерией, броневиками, пулеметами.

«Заехали в Долгоруковку, — записывал Дроздовский в дневнике, — отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность. Как люди в страхе гадки: нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ — наглый, безжалостный против беззащитных, а перед силой такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…

Страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости…».

В Гражданскую противника, собственных сограждан, ненавидели больше, чем в Первую мировую — немцев, чужих. Немцы еще могли рассчитывать на милосердие… Дроздовский попавших к нему в плен расстреливал.

«Пришел Дроздовский, — вспоминал очевидец. — Он был спокоен, но мрачен. Ходил между пленными, рассматривая их лица. Когда чье-нибудь лицо ему особенно не нравилось, он поднимал с земли патрон и обращался к кому-нибудь из офицеров.

— Вот этого — этим, — говорил он, подавая патрон и указывая на красного.

Красный выводился вон, и его расстреливали. Когда это надоело, оставшиеся были расстреляны все оптом».

«В Дроздовского мы верили не меньше, чем в Бога, — писал его подчиненный генерал Антон Васильевич Туркул. — Вера в него была таким же само собой понятным, само собой разумеющимся чувством… Раз Дроздовский сказал — так и надо, и никак иначе быть не может…».

В середине ноября под Ставрополем, у Иоанно-Мартинского монастыря Дроздовский был ранен. Через несколько дней Деникин произвел его в генерал-майоры. Рана казалась пустяшной, в ногу, просто поцарапало пулей. Думали, что Дроздовский вскоре вернется к командованию. Но рана загноилась. Дроздовского доставили в Ростов в синем атаманском вагоне. Туркул вошел к нему в купе и не узнал: это был полускелет. Дроздовский открыл глаза и сказал:

— Только не в двери, заденут, у меня мучительные боли.

Разобрали стенку вагона и вынесли его на носилках. В Екатеринодаре Дроздовский перенес несколько операций, после которых ему стало хуже. Он очень страдал и попросил перевезти его в Ростов к профессору Напалкову. Но и ростовская медицина не помогла.

1 января 1919-го в самую стужу, когда дул ледяной ветер, дроздовцам сообщили, что их командир умер. Из центра города по Большой Садовой они несли его тело на вокзал. Дроздовского, которому не было и сорока лет, похоронили в Екатеринодаре.

«Он как будто бы переступил незримую черту, отделяющую жизнь от смерти, — вспоминал его подчиненный. — За эту черту повел он и нас, и никакие жертвы, никакие страдания не могли нас остановить». В этих словах отразилась почти истерическая вера в вождя. Больше верить было не во что».

Разница между тем, что творилось при белых и при красных, конечно, была — в масштабе террора и в отношении к нему. Советская власть декларировала уничтожение врагов как государственную политику. Красный террор стал обезличенным способом уничтожения, когда брали заложников — из враждебных классов, — и если что-то случалось, их расстреливали. Вот в чем было новаторство большевиков: обезличенное уничтожение целых социальных групп и классов. Белый террор был скорее самодеятельностью отдельных военачальников, таких как Дроздовский.

Похоронили генерала Дроздовского в кубанском воинском соборе святого Александра Невского. А в начале 1920 года, когда белые уже отступали, отряд дроздовцев ворвался в занятый красными город и вывез останки своего командира. В цинковом гробу переправили в Севастополь и, не зная, удастся ли удержать Крым, тайно захоронили на кладбище рядом с Мамаевым курганом…

Возникший в Самаре Комитет членов Учредительного собрания твердо намеревался ставить на руководящие посты исключительно людей демократических убеждений. Хотели доказать, что можно управлять страной небольшевистскими методами. Но это не удавалось. «Власть комитета, — вспоминал его председатель Владимир Казимирович Вольский, — была твердой, жестокой и страшной. Это диктовалось обстоятельствами Гражданской войны. Взяв власть в таких условиях, мы обязаны были действовать, а не бояться крови, и на нас много крови…».

Председатель Комуча принадлежал к партии эсеров, был избран в Учредительное собрание от Тверской губернии. Вольский и его единомышленники принципиально возражали против методов ЧК. И что же?

«В тяжелой борьбе за демократию, — продолжал Вольский, — мы не смогли этого избежать, нам пришлось создать государственную службу охраны — контрразведку, получилась та же ЧК, если не хуже».

Наверное, Вольский был слишком критичен к себе. Достичь уровня чекистов самарским демократам не удалось. Но все политические силы в Гражданскую войну срывались в беззаконие.

На севере России высадились британские войска. Под их зонтиком 2 августа 1918 года в Архангельске сформировалось Верховное управление Северной области. Его возглавил уважаемый человек — Николай Васильевич Чайковский, народник, эсер, депутат Учредительного собрания.

Уже в эмиграции бывший министр внутренних дел в правительстве Чайковского писал Николаю Васильевичу:

«Вспомните, хотя бы наш север, Архангельск, где мы строили власть, где мы правили! И вы, и я были противниками казней, жестокостей, но разве их не было? Разве без нашего ведома на фронтах (например, на Пинежском и Печоре) не творились военщиной ужасы, не заполнялись проруби живыми людьми? Да, мы этого, к сожалению, в свое время не знали, но это было…

Вспомните тюрьму на острове Мудьюг, в Белом море, основанную союзниками, где содержались “военнопленные”, то есть все, кто подозревался союзной военной властью в сочувствии большевикам. Что там творилось? Тридцать процентов смертей арестованных за пять месяцев от цинги и тифа, держали арестованных впроголодь, избиения, холодный карцер в погребе и мерзлой земле…».