Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид

Почти каждый день Генрих совершал утренние прогулки с дамами и доктором внутри ограды. Их сближение росло и росло. Генрих сознавал теперь, что общество купцов только развлекло, но не утешило его. Сердце его, так много страдавшее от одиночества, теперь утешалось в мирной семейной обстановке. Он любил получать приказания от госпожи Сэгин, как от родной матери, он осыпал ее предупредительной любезностью, он обожал ее. Что касается Зои, то с ней он день ото дня становился все сдержаннее, но каждый раз, когда доктор упоминал о скором прибытии каравана и, следовательно, о неизбежном отъезде молодого человека, у Генриха сжималось сердце.

Вечером в гостиной велась мирная беседа. По просьбе доктора дамы давали маленький концерт. Потом по просьбе Зои Генрих должен был что-нибудь нарисовать в ее альбом. При этом замечалась одна странность: все женские головки выходили у него на одно лицо.

Когда Зоя сделала художнику это замечание, он стал оправдываться. Когда же на суд были призваны мать и доктор, то последний сказал:

— Да ведь это ваше лицо, милая Зоя.

Мать промолчала, но в этот вечер она с дочерью рано ушла из гостиной, а Генрих всю ночь раздумывал. На другой день он имел продолжительную беседу с матерью, начав решительно: «Я люблю вашу дочь!» Она ответила:

— Подождем мужа; если он сочтет вас достойным быть супругом Зои, я рада буду стать на самом деле вашей матерью.

Глава VII

БИОГРАФИЯ ОХОТНИКА ЗА ЧЕРЕПАМИ

Десять дней пролетели незаметно. Госпоже Сэгин и доктору казалось, что Генрих стал членом их семьи; он был и необыкновенно нежным и скромным, рассказывал им свое прошлое и открывал свой внутренний мир, с Зоей был робок. Он ждал возвращения Сэгина, чтобы сообщить девушке о своем намерении. Он не сомневался в согласии Сэгина; мысленно представляя себе его удивление и признательность за предложение со стороны человека, принадлежавшего к безукоризненной и уважаемой фамилии.

Генрих находил, что таким образом он вполне расквитается с Сэгином за собственное спасение, и преспокойно строил планы своей будущей жизни. После свадьбы он тотчас уедет с Зоей из этой дикой страны, где имя ее отца проклято, поселится с нею в Новом Орлеоне и, отбросив всякую мысль о путешествиях, будет наслаждаться полным счастьем. Он бродил с этими мечтами в одно прекрасное утро по берегу под каштанами, когда к нему навстречу выбежала Зоя.

— Господин Генрих! — кричала она издали, потом остановилась и положила руку на сердце, которое сильно билось, потому что она бежала, как маленькая девочка. — Знаете ли вы, — сказала она наконец, — мой отец приехал в эту ночь. Я только что с ним поздоровалась; он разговаривал с мамой и сказал, что хочет поговорить с вами сию минуту. Слуги побежали вас отыскивать, а я пошла к себе наверх, оттуда увидала, что вы гуляете под каштанами, и побежала к вам навстречу. Папа увидит, что я лучше всех умею исполнять его желания.

Девушка улыбалась, давая это объяснение. Генрих Галлер почувствовал огромное волнение: ведь решалась их судьба, а она и не догадывалась об этом. Может быть, Зоя чувствует к нему только то обязательное расположение, какое предписывается хорошим воспитанием иметь ко всякому гостю? Может быть, ее молодость, детская наивность не позволяют ей еще чувствовать так глубоко, как чувствовал Генрих!

Мысли эти мучили молодого человека; поэтому он молчал, идя рядом с Зоей. Она же смеялась, рвала цветы, звала любимых голубей и ворчала на молодого человека, что он, по-видимому, не радуется возвращению ее отца.

Подходя к дому, Генрих не мог удержаться, чтобы не сказать:

— Вы хотите, чтобы я радовался разлуке с вами?

Зоя остановилась.

— Как, разлуке? — повторила она, причем румянец исчез с ее лица. — Но почему? Нам было так хорошо вместе!

Генрих схватил руку девушки.

— Хотите вы, чтобы нам никогда не расставаться? Это мое самое горячее желание.

— Господин Галлер! — произнес кто-то серьезным тоном за его спиною.

Генрих выпустил руку Зои, обернулся и увидал Сэгина, который выходил из кущи апельсиновых деревьев и с укоризной смотрел на него.

— Папа, — сказала Зоя, бросаясь в его объятия, — правда ли, что вы хотите увезти от нас господина Галлера? Но знаете ли вы, что это очень огорчит маму, доктора и меня?

— Дитя, — сказал Сэгин, лаская белокурую головку своей дочери, и сделал Генриху знак, чтобы он следовал за ним.

Они поднялись в комнату, занимаемую гостем. Сэгин закрыл окна и запер двери. Физиономия его во время этих приготовлений была такая мрачная, что Генрих почувствовал, что его мечты разбиваются в прах.

«Не так, — думал он, — следовало бы вести себя Сэгину, когда его дочери оказывают честь и смывают с нее пятно, наложенное отцом».

Сэгин сел на диван, указал место молодому человеку и с иронией произнес:

— Вы, я думаю, не сомневаетесь в том, что я желал бы иметь зятя, подходящего ко мне в нравственном отношении. Какова моя репутация — вам известно. Теперь вникните в дело поглубже и скажите тогда, продолжаете ли вы настаивать на предложении, о котором я узнал от жены.

— Сударь, я настаиваю на нем, я прошу руки вашей дочери.

Сэгин некоторое время молчал, потом, выходя из задумчивости, он продолжал:

— Что вы знаете обо мне?.. Я хочу сказать — истинного.

— Знаю, что вы были очень великодушны ко мне: я жестоко оскорбил вас, а вы спасли меня. Это относится к моему личному опыту. Что касается прочего, я знаю только ваше имя и ваше прозвище.

— Здесь, — сказал Сэгин, очерчивая круг рукою, что должно было означать обнесенное оградой пространство, — здесь не знают моего прозвища, не знают ничего, относящегося к нему. А рассказывали вам о моих подвигах ваши товарищи по каравану?

— Да.

— Итак, вы