Сторож брату своему - Ксения Медведевич

— Займись в прямом смысле, Аллиль. Уведи ее за холм и займись ей там. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

— Да, господин.

— Прекратите! Не смейте!

Аллиль только фыркнул, взял женщину за плечо и повел в темноту. Амина, шипя сквозь зубы, пыталась гордо держать голову. Законы клана запрещали отказывать супругу в близости, когда роду грозила гибель. Более того, если бы мужа не оказалось рядом, Амаргин вполне мог предложить женщину кому-нибудь другому: конечно, это был бы временный брак — такие заканчивались с рождением ребенка. Амина попыталась вывернуть плечо — сама, мол, пойду. Аллиль хватки не ослабил.

Сделав вид, что задумался, Амаргин перекинул ногу через луку седла, уперся в колено локтем и опустил на ладонь подбородок. Где-то в темноте Амина жалобно вскрикнула. Удовлетворенно кивнув, лаонец тихо сказал остальным:

— За нами вышлют погоню.

— Почему вы так думаете, господин?

Сенах спрашивал из любопытства: в истинности предчувствий Амаргина никто не сомневался с того самого дня, как пришли страшные новости из дома.

Именно Амаргин решил отложить отъезд из гостеприимного дома князя Морврина ап-Сеанаха при дворе ханьского императора. Что-то ему не понравилось в том, как легли гадательные камушки. Морврин, при котором он повторил гаданье, подумал-подумал, и тоже отсоветовал ехать. А ведь не прислушайся Амаргин к глухому, скребущемуся на задворках разума голоску, они бы уже лежали вместе со всеми — во рву у стен Каэр Дор…

Сенах, привезший жуткие вести, спасся чудом: его ранили не так чтобы тяжело, к тому же нападавшие очень спешили — свалили тела в яму, а землей закидали еле-еле. Птичка выкарабкался из рыхлой могилы сам, и откопал жену с ребенком. Жену живую, а девочку мертвую — их с матерью пробили копьем насквозь. Финна выжила, хотя острие разорвало легкое и переломало ребра. Выжила, чтобы мстить. И чтобы снова родить ребенка — мстителя. Мстителя за оставшуюся в замковом рву сестру.

Амаргин ответил честно:

— Этот усастый дурачок как-то слишком легко согласился на повышение цены. Значит, ему велели соглашаться на любые деньги. А это подозрительно — обычно айсены торгуются…

Все переглянулись и покивали. И в самом деле, айсен, упустивший выгоду, — нечто невиданное. Как честный айютаец — или, наоборот, вероломный туатег…

— К тому же, — продолжил Амаргин, пощипывая длинную серьгу, — нас наняли уничтожить солдат правительства — вместе с бумагами халифской канцелярии. Это значит только одно — готовится переворот. А свидетелей заговора такого размаха в живых не оставляют.

Все снова согласно кивнули.

— Что же до хозяев сада, в котором мы остановимся на отдых, то Амина, как всегда, несет чепуху, — никто нас не выдаст. Айсены и парсы более всего жадны до денег, и вместо того, чтобы открыть ворота страже, предпочтут содрать с нас откупного. А потом еще и выдоить награду из местных властей, показав, куда мы поехали. Ну а с тем, чтобы они увидели, как мы уезжаем в… совсем другую сторону, мы как-нибудь справимся. Правда, Аирмед?

Заклинательница, занятая прикручиванием косы к затылку, молча кивнула — в зубах у нее были зажаты шпильки.

— Аллиль?.. — окликнул он темноту за холмом. — Нам пора!

Через некоторое время раздался звук шагов по осыпающемуся песку. В ночной черноте оба казались светящимися фигурками в театре теней, который вдруг вывернули наизнанку. Присмиревшая Амина шла впереди. Надув губы и задрав голову. И не глядя по сторонам.

— Трогаем, — мягко приказал Амаргин.

Возражений не последовало.

В сереньком, похожим на разбавленное молоко дорассветном мраке ворота сада казались черными, как смоль. Перед ними валялось нечто похожее на свернутый старый ковер.

Подъехав поближе, Амаргин увидел, как вытертый коврик развернулся. Прикрывавшийся им человек поднялся, протирая заспанные глаза.

В прорехи изорванного халата проглядывало мускулистое смуглое тело безо всяких следов грязи и болячек. Недавно выбритая голова еще не успела зарасти щетиной. А еще у человека был очень знакомый ореол.

Свесившись с седла, сумеречник заглянул мнимому нищему в лицо: опешив от такого пристального внимания, человек перестал тереть глаза и принялся растерянно скрести щеку.

— Плохой из тебя лазутчик, — мягко попенял Амаргин переодетому айяру из свиты усатого дурачка.

И потянулся к кинжалу на поясе.

Заметив, как ладонь легла на рукоять, айяр встал на своем коврике и отряхнулся. И, запрокинув чумазое лицо, сказал:

— Можешь убить меня — и потом объяснять хозяевам, чье тело нужно зарыть в саду. И платить за молчание. А можешь дать мне денег, и я пригожусь получше молчащих парсов — потому что скажу вашим преследователям нечто, что собьет их со следа. И возьму за нужные слова меньше, чем эти проныры.

— Сколько? — вежливо поинтересовался Амаргин, не отнимая руки от оружия.

— Один ашрафи, — пожал плечами айяр.

— Ты-ыы… как вы себя называете… ашшарит? — все так же вежливо улыбнулся сумеречник.

— Да, я правоверный, — серьезно склонил бритый затылок человек.

— От тебя потребуют клятвы именем вашего бога, — Амаргин погрозился пальцем.

— Я что-нибудь придумаю, — улыбнулся в ответ айяр.

— Что? — тонкие брови приподнялись в изумлении.

— А ты подожди и увидишь, — человек весело оскалил белые зубы.

Из-за спины хлестнул злобный резкий окрик:

— Сколько можно, Амаргин! Прикончи его и дело с концом!

Вздохнув, сумеречник соскочил с коня. И сказал стоявшему с невозмутимым видом айяру:

— Мы заключим с тобой пари, человек. Обманешь солдат — я проиграл, и отдам тебе ашрафи. Не обманешь солдат — я выиграл. И ты отдашь мне свою жизнь.

— По рукам, — кивнул айяр.

И зачем-то посмотрел вниз, на свои пыльные босые ноги, стоявшие на смятом протертом коврике. А потом протянул грязную ладонь с черными обкусанными ногтями.

Амаргин пожал плечами и положил сверху свою — тонкую и золотисто-смуглую.

В ярком рассветном сиянии голые холмы казались нарядными и умытыми. Завидев длинную, с облупившейся побелкой стену и пальмовую листву над ней, конники дали шенкелей — свежие лошадки шли споро, радуясь наступающему дню.

У самых ворот расстилал молитвенный коврик какой-то нищий — в последнее время их развелось видимо-невидимо, как мух на базаре. Народишко нищал, пытаясь выплатить новую, «корабельную» подать, многие распродавали имущество, отсылали семью к родственникам и шли побираться в города и на большой торговый тракт.

Засыпав человека пылью, каид придержал бьющего копытом коня. Тот недовольно крутился, взбивая рыхлую землю, и грыз мундштук, пуская по уздечке слюни. Нищий, еще довольно молодой, кстати, все еще стоял на коленях. Опасливо подняв голову, он поглядел на качающееся над ним шипастое стремя.