Любимый незнакомец - Эми Хармон

обязательно привлекут, то ли из-за суеты, которую затеяли тетушки. Он был так красив, выглядел так изысканно, а его темные глаза так ярко блестели, что она не могла не смотреть на него, и Зузана снова ткнула палкой ей в спину. Теперь он словно не знал, куда смотреть, но, когда он поднялся по лестнице и с последней ступеньки увидел ее, готовую, в бальном платье, его глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, широко распахнулись.

– Нам легче будет дойти, чем доехать, – сказал он. – Очередь из машин уже растянулась на целый квартал. Если придем пешком, нам не придется ждать, пока подадут машину, когда мы решим уйти.

– Желаю вам прекрасного вечера, мои дорогие, – проговорила Ленка, когда они двинулись к лестнице.

– Имейте в виду, мистер Мэлоун, если она не вернется к полуночи, я позвоню в полицию, – с угрозой в голосе объявила Зузана.

– О, Зузана, ты правда веришь, что в полиции тебя примут всерьез? – вздохнула Ленка.

Мэлоун просто буркнул что-то себе под нос, и они, рука об руку, вырвались в черноту вечера, навстречу манящим огням больницы Святого Алексиса.

– Думаю, примерно так выглядел «Титаник», прежде чем утонул, – проговорил он сухо, пока они шли вдоль длинной дуги подъездной дорожки.

– Разве не великолепное зрелище? – воскликнула Дани. Ежегодный больничный бал всегда казался ей восхитительным.

– Великолепны вы, – тихо, чуть не с сожалением в голосе, проговорил он.

– Я?

– Да, вы. Так что мы будем держаться подальше от Несса… и всех остальных. К несчастью для ваших тетушек и вашего ателье, я совершенно не желаю привлекать к нам внимание.

– Почему?

Он вздохнул:

– Сложно объяснить.

– Вы не хотите, чтобы вас связывали с Нессом.

– Да.

– Тогда какова ваша цель?

– Мы с вами будем танцевать. Я хорошенько рассмотрю всех, кто явится на этот бал, а потом мы прогуляемся в гардеробную.

Согласно билетам, им полагались места за столом возле сцены, рассчитанным на восемь гостей. Там уже сидели конгрессмен по фамилии Суини и его супруга Мари, в выговоре которой слышались отзвуки ирландского происхождения. Она то и дело бросала на Майкла беспокойные взгляды, словно на лакомое, но вредное для здоровья кушанье. Конгрессмен не обращал на них никакого внимания и был поглощен разговором с сидевшим по левую руку от него католическим епископом и с господином по фамилии Хигби, семья которого владела одноименным универмагом на Главной площади. Хигби сидел справа от Дани, его жена Констанс занимала место между ним и своей незамужней дочерью – подразумевалось, что та составляет пару епископу, явившемуся в одиночестве.

Констанс сделала все возможное, чтобы собравшиеся за столом познакомились и обменялись любезностями. Мэлоун представил их как Майка и Даниелу Кос, словно они были женаты и фамилию Кос носил он сам, но не стал объяснять, почему они здесь и кто их пригласил. После пары глотков шампанского и быстрого, вымученного знакомства с соседями по столу он поспешил увести Дани в центр зала и увлек ее танцевать.

– Неужели вы умеете все на свете? – спросила она, когда он непринужденно повел ее за собой.

Казалось, он точно знал, что делает, и ей оставалось только двигаться ему в такт.

– Я не слишком хорошо шью и не стал бы танцевать линди-хоп, – прошептал он, прижавшись к ее уху губами.

Она рассмеялась. От его непосредственности на сердце у нее стало легко.

– К тому же руки у меня не волшебные, – прибавил он, но его рука, чуть касавшаяся ее спины, казалась ей едва ли не чудодейственной.

– Волшебные руки?

– Вы словно древний оракул.

Она улыбнулась, не зная, можно ли счесть это за комплимент.

– Мне казалось, что оракулы много спали, скупо отвечали на вопросы, которые им задавали, и брали за это немалую плату.

Он осклабился:

– Да, с вами у них мало общего.

– Вот именно.

– Но вы всегда казались мне порождением древности.

– Это хорошо? – прошептала она. Ей бесконечно нравилось говорить с ним вот так, прижимаясь щекой к щеке, чувствуя, что все остальное отступило на задний план.

– Разве не вы говорили мне, что все прекрасные вещи в этом мире стары? – тихо напомнил он. – Вы древняя. И мудрая. И знаете, кто вы. Это восхищает меня куда больше, чем ваш талант.

– Но разве вы не знаете, кто вы?

– Знаю.

– Тогда отчего вас восхищает, что и я тоже знаю?

– Вы знали это всегда, а мне пришлось потрудиться, чтобы понять, – объяснил он и снова закружил ее в танце.

Она больше не замечала ни бального зала, ни музыки, ни именитых гостей. Когда на следующий день тетушки стали расспрашивать ее о том, как прошел этот вечер, она сумела вспомнить одного только Майкла, то, как его рука лежала у нее на спине, как он прижимался щекой к ее волосам, как все вокруг было пронизано его ароматом. Был лишь Майкл и чувство, что он легко скользит по бальному залу и что ей легко у него в объятиях. Память сохранила только эти воспоминания.

* * *

Он позволил себе забыть и о прошлом, и о настоящем. Забыть о том, что ему придется взяться за новое дело, двинуться к новой цели, о том, что он не принадлежит сам себе. Он не был ни молод, ни полон надежд, ни даже свободен. Но в зале звучала чудесная музыка, по телу теплой волной разливалось выпитое шампанское, а в его объятиях была красивая женщина.

Мысли его не перескакивали с одного на другое, глаза не рыскали по сторонам. Он просто двигался в танце и, прижимая Дани к себе, наслаждался плавностью их движений и шелестом ее платья. Нет, он скорее не забыл, а, наоборот, вспомнил. Он разрешил себе вспомнить, что такое настоящая жизнь.

Он пытался оставаться прежним Мэлоуном, но она умела его рассмешить. Он пытался себя удержать, но очертя голову бросался вперед. Он брал себя в руки, отходил в сторону, но тут же мчался обратно к ней. И нет, он не мог сохранять хладнокровие. И твердость. Не мог сказать «нет» или даже «возможно». Только «Хорошо, Дани», «Конечно, Дани», «Да, Дани», «Пожалуйста, Дани». А хуже всего было, что он не мог отыскать тот самый страх, который утратил, здоровый страх, который предупреждает о том, что тебя ждет боль, из-за которого ребенок не касается горячей плиты и, взбираясь на дерево, не лезет слишком уж высоко. Но страх исчез, и теперь он парил над землей, и глядел вниз, и знал, что он упадет, что, быть может, даже погибнет, но ему… было на это плевать.

И он танцевал в