Воспоминания - Аполлон Григорьев

Она вскочила и по невольному чувству сжала руки с умоляющим видом.

— Барон, барон… — говорила она.

За дверями комнаты послышался смех, перерываемый кашлем.

— Перестаньте дурачиться, — сказал барон, успевши наконец совладеть с собою и придавая тону своих слов самую невозмутимую холодность, — вы в моих руках, я это сказал вам.

Слова его были прерваны сильным лаем собак на дворе. Лидия бросилась к окну.

Барон удержал ее и обхватил своими жилистыми руками. Между зверем и девочкой началась тогда борьба. Гибкая, как пантера, Лидия вырвалась было из его рук, но барон снова схватил ее.

— Лидия, — шептал он, страстно сжимая ее слабые, нежные члены. Сильный удар раздался в эту минуту в дверь комнаты.

Лидия рвалась из рук барона, который обеспамятел и не слыхал ничего.

Еще удар, и ржавые, старые задвижки уступили силе этого удара.

Барон опамятовался, когда сильная рука оттащила его и с презрением бросила, как гадину, на пол.

Лидия забыла даже о беспорядке своей одежды, — с таким благоговением взглянула она на прекрасный, величавый образ, стоявший перед нею с невозмутимым спокойствием.

Ибо это был Званинцев.

Она схватила его руку.

— Оденьтесь, Лидия, — сказал он ей, — и поедемте. Вон! — обратился он к приподнявшемуся с пола барону.

Барон заскрежетал зубами — но, покорно склонивши голову, вышел.

Званинцев тоже оставил девочку.

Через пять минут она вышла в залу совсем одетая.

— Иван Александрович! — сказала она тихо, подходя к нему и схватывая его руку, — вы меня спасли… вы, всегда вы, везде вы… — повторила она с страстным увлечением.

Званинцев взглянул ей в глаза.

— Благодарю вас, — робко прошептала девочка, опуская взгляд.

— Ну, — сказал Званинцев с холодностью, — одно из моих предвещаний сбылось: вас продали.

Лидия отступила с ужасом и провела рукою по лбу, как бы пробудясь от сна и отгоняя прочь призраки.

Потом она спокойно подняла глаза на Званинцева.

Минутное увлечение, под влиянием которого этот человек явился ей в ореоле света, рассеялось от его холодных слов.

Но в этом спокойном взгляде девочки Званинцев прочел немую покорность…

— Куда я должен везти вас, Лидия? — обратился он почтительно к молодой девушке.

— Домой, — прошептала она.

— Вы уверены, что ваш отец не виноват… Лидия зарыдала.

— Иван Александрович, — сказала она с судорожным трепетом, — я поеду к матери Севского?

— Я должен вам сказать, мое бедное дитя, — отвечал Званинцев, смотря на нее с состраданием, — что это более чем невозможно. Что о вас подумают?

— Я расскажу ей все, — сказала Лидия.

— Вам не поверят, — твердо отвечал Званинцев.

Девочка ломала руки.

— Сжальтесь надо мною, Званинцев, — пролепетала наконец она, сжимая его руки, — у меня нет никого на свете… никого… в моего жениха я не верю.

— И не будете верить, когда он будет вашим мужем? — спросил Званинцев, смотря на нее пристально.

— Он никогда не будет моим мужем, — с увлечением вскричала девочка.

— Вы больны, вы в лихорадке, дитя мое.

— Неужели вы думаете, что женщина может любить ребенка? — спросила Лидия, дрожа нервически, но твердо и прямо взглянувши на Званинцева.

— Дело не в том, — отвечал он с полуулыбкою, — куда же мне везти вас?

— К вам, — быстро сказала Лидия.

Званинцев молча поклонился и подал ей руку. Они вышли.

. . . . . . . . . .

Вьюга перестала бурлить… туман редел на небе… рога молодого месяца вырезались из-за облаков. Полозья саней едва шелестели по мягкому новому снегу, лошадь мчалась как стрела.

Морозные ночи севера стоят иногда полуденных ночей.

Лидия дрожала, закутанная в свой легкий салоп… но она дрожала не от холоду. Званинцев заметил это.

— Вам холодно, — сказал он с заботливостью, — давайте я вас закрою, — продолжал он, раскрывая полы своей огромной медвежьей шубы.

Молодая девушка быстро, почти ни минуты не колеблясь, прижалась к нему — он закрыл ее так, что из меха виднелось только ее личико, пылавшее румянцем. То был румянец лихорадочного волнения, ибо он слышал, как неровно и часто стучало ее маленькое сердце на его груди.

— Боюсь, чтобы с вами не было лихорадки, — заметил он, отогревая в своей руке ее тонкие пальцы.

Лидия улыбнулась сквозь слезы.

— О чем же вы плачете, дитя мое? — начал Званинцев, — все это должно пройти для вас, как смутный сон, как бред лихорадки, я отвезу вас к одной почтенной даме, она вас примет как дочь, и верьте мне, что от нее вы можете идти под венец с кем угодно.

— Я никогда не выйду замуж, — прошептала Лидия.

— Ну, если вы хотите, — вы останетесь у нее всегда и постоянно; она — моя тетка, добрая старушка, которая любит меня без памяти, наконец, вы можете вступить на сцену с вашей красотой, с вашим талантом…

Лидия зарыдала и спрятала голову на грудь Званинцева.

— Странный вы ребенок, Лидия, — сказал он кротко. — Вы плачете, как будто что-нибудь потеряли, когда на поверку оказывается, что вы выиграли.

— Да, вы этого не поймете, — вскричала девочка с истерическими рыданиями. — Зачем вы спасли меня, Званинцев?.. кто вас просил обо мне заботиться, — я знаю, что вам все известно, что все эти гнусные люди в вашей власти; но зачем, зачем вы встали над ними так высоко?… Званинцев, Званинцев, — продолжала она голосом умоляющей страсти, — пока вас не было, пока вы не стали ходить к нам, я была иногда счастлива и могла бы быть верной женой… я было полюбила Севского… он был благороден, он был нежен и добр, он был ребенок, как я же, больше меня…

— Чем же я помешал вам? — грустно спросил Званинцев.

— Чем?.. и вы еще спрашиваете… О! не притворяйтесь, бога ради, Иван Александрович, я вас слишком хорошо знаю… вы смеялись надо мною, смеялись над ним.

— Я хотел вам обоим добра.

— Довольны ли вы теперь! — быстро вскричала Лидия, поднимая на него глаза… — Я люблю вас.

— Лидия.

— Постойте, — перервала она его с усилием, — постойте… не говорите ничего… я вас знаю… вы уморили Воловскую… не возражайте, я это знаю… я этому верю… вы любить не можете, ваша любовь — смерть.

— И жизнь, Лидия, — улыбаясь, сказал Званинцев, отстегивая полог саней и внося на руках по лестнице девочку, которая в забытьи обвила своими руками его шею.

Он отпер дверь, потому что не имел никогда привычки, возвращаясь, поздно домой, будить своих людей. Он внес Лидию в свой кабинет и, тихо, бережно сложивши ее на турецкий диван, зажег лампу; ничто не изменяло неподвижному, беспечному спокойствию его физиономии, и лампа осветила перед Лидиею тот же прекрасный, величавый мужской образ. Она трепетала, как в лихорадке, бедная девочка, но глаза ее, облитые влагою, не могли оторваться от Званинцева.

Он взял маленький табурет и сел подле нее.

— Лидия, — начал он, гладя на своей руке ее маленькую руку, — вы сказали слово, которое должно решить навсегда вашу и мою участь. Слушайте же меня.

— Я вас слушаю, — шепнула она, тщетно силясь оторваться от него глазами.

— Воловская умерла, потому что она не могла жить, — сказал он твердо и грустно, — я ее любил, но и на нее даже смотрел я как на камень: выдержит обделку — хорошо, не выдержит — что делать!

Лидия провела рукою по лбу.

— Во всем и везде я хочу правды, — продолжал Званинцев с невозмутимым спокойствием, — любовь и женщина — самые лучшие вещи на свете, — это мой единственный интерес, потому что другим мне нечем заняться… но я не хочу никогда, чтобы раскаивались в любви ко мне… Для этого — я говорю вещи прямо и сам не терплю полупризнаний, полупреданности.

Лидия с ужасом закрыла лицо руками, вырвавши с усилием свои пальцы из рук Званинцева.

— Не бойтесь, Лидия, — сказал Званинцев улыбаясь, — не бойтесь, вы в безопасности до тех пор, пока сами не предались мне… Вы еще не в моей власти.

Лидия приподнялась и судорожно сжала руку Званинцева.

— Я вам сказал, — продолжал он, — что я отвезу вас к тетке!..

— Нет, нет, — сказала она с замирающим шепотом страсти, обвивая его шею и безумно-нежно смотря ему в глаза… — Я погибла, я навсегда погибла… но я от вас не отстану, я от тебя не отстану, мой милый… слышишь ли ты это?

И она в беспамятстве упала в его объятия.

Званинцев взял флакон eau de Cologne[142] и опрыскал ей лицо освежающею влагою… она снова пришла в себя, и снова пробудившееся чувство стыда заставило ее склониться лицом к подушке дивана.

— Повторяю вам, что я не хочу увлечения, — сказал ей Званинцев, — свободно, разумно должна предаваться женщина, если она хочет только быть равной мужчине.

— Вы меня не любите, — глухо рыдала Лидия.

— Я могу любить только равное себе, дитя мое, — отвечал Званинцев. — Вы увлечены теперь, я вам явился романтическим героем-избавителем, а что, если бы я сказал вам, что все это — только заранее подготовленная сцена?..