Под куполом - Стивен Кинг

Большой Джим подумал: «Это нехорошо».

— Конечно, — подхватил Коггинс. — Я уверен. Пирует… в объятиях предвечных рук…

У Большого Джима мелькнула мысль, что тяжело делать эти два дела одновременно, но он удержал ее при себе.

— И более того, Джим, смерть его не была напрасной. Вот, чтобы рассказать тебе это, я и пришел.

— Расскажешь в доме, — сказал Большой Джим, и прежде чем проповедник сказал хоть слово, спросил: — Ты видел моего сына?

— Джуниора? Нет.

— Ты долго здесь ждал? — Большой Джим включил в коридоре свет, при этом благословляя генератор.

— Где-то с час. Может, немного меньше. Сидел на ступеньках… читал… молился… размышлял.

Большому Джиму хотелось знать, не видел ли его кто-то, но он удержался от вопроса. Коггинс и так был сам не свой, а такой вопрос мог еще больше выбить его из колеи.

— Идем ко мне в кабинет, — позвал он и пошел впереди, со склоненной головой, плоскостопо переваливаясь медленными широкими шагами. Сзади он был похож на одетого в человеческую одежду медведя, старого, медленного, но все еще опасного.

13

Кроме картины, которая изображала Нагорную проповедь, за которой прятался сейф, на стенах кабинета Большого Джима висело также множество почетных отличий, которые свидетельствовали о его служении на благо города. А также обрамленное фото самого Большого Джима, который пожимает руку Сарре Пейлин, и еще одно, где он ручкается с Дейлом Эрнгардтом[186], когда тот находился в Оксфорд-Плэйнз на шоу Краш-Эй-Рама[187], собирая средства для какого-то благотворительного детского фонда. Там висело также фото Большого Джима с Тайгером Вудсом[188], весьма приятным на вид негром.

На столе у него находился только один памятный сувенир — позолоченный бейсбольный мяч на пластиковой подставке. Под ним (также под прозрачным пластиком) хранился автограф: Джиму Ренни с признательностью за вашу помощь в проведении в Западном Мэне благотворительного турнира по софтболу 2007 года! А ниже подпись: Билл Спэйсмен Ли[189].

Усевшись за столом в своем кресле с высокой спинкой, Большой Джим взял мячик и начал перебрасывать его из руки в руку. Его приятно была перебрасывать, особенно, когда ты немного не в себе: хорошая, тяжеленькая вещь, золотые швы утешительно целуют тебе ладони. Большой Джим иногда задумывался: а если бы вот иметь такой же мяч, только полностью золотой. Он, наверняка, займется этим вопросом, когда закончится эта проблема с Куполом.

Коггинс примостился на противоположной стороне стола, на стуле для клиентов. Стулья для просителей. Именно там его и хотел видеть Большой Джим. Глаза у преподобного бегали туда-сюда, как у человека, который смотрит на теннисную игру. Или, скажем, на хрустальный шарик гипнотизера.

— Ну, Лестер, рассказывай, что стряслось. Просвети меня. Только давай так, чтобы недолго, хорошо? Завтра у меня много работы.

— Ты помолишься сначала вместе со мной, Джим?

Большой Джим улыбнулся. Хищно улыбнулся, но не на максимальную мощность. По крайней мере, пока что.

— Почему бы тебе сначала не рассказать мне все? Прежде чем становиться на колени, я хотел бы знать, за что мы будем молиться.

Лестер говорил долго, однако Большой Джим не перебивал. Он слушал его с нарастающей тревогой, которая превращалась в ужас. Густо приправленная библейскими цитатами речь преподобного сбивалась на бредни, но суть ее была ясной: он решил, что их маленький бизнес прогневал Бога достаточно для того, чтобы Тот накрыл целый город большой стеклянной чашей. Лестер молился, спрашивая советы, что им делать, при этом, бичуя себя (слово «бичевание», наверное, сейчас было использовано в переносном смысле — всерьез надеялся Большой Джим), и Бог подвел его к одному стиху в Библии, где речь идет о сумасшествии, ослеплении, побиении… и т. д.… и т. д.

— Господь сказал, что передо мною свой признак публично опри… люднит…

— Причем здесь Опра[190]? — насупил брови Большой Джим.

Не обращая на это внимания, Лестер продолжал дальше, весь вспотевший, словно больной малярией, не отводя глаз от золотистого мячика. Туда-сюда двигались они…

— Это было похоже на то, как у меня подростком было семяизвержение в кровати.

— Лестер, это наверняка… лишняя информация, — он не прекратил перебрасывать мячик из руки в руку.

— Бог сказал, что оприлюднит передо мною ослепление, но не мое ослепление. И вот, сегодня днем там, на поле, Он это сделал! Разве нет?

— Ну, я считаю, как одна из интерпретаций…

— Нет! — вскочил с места Коггинс. Держа в одной руке Библию, он начал ходить кругами по ковру. Второй рукой он теребил себе волосы. — Бог сказал мне, что, когда я увижу этот знак, мне нужно рассказать моим прихожанам обо всем, чем ты занимаешься…

— Только я? — спросил Большой Джим. Задумчивым тоном. Теперь он перебрасывал мячик из руки в руку уже быстрее. Чмок. Чмок. Чмок. Туда-сюда, из ладони в ладонь, на вид мясистыми были эти ладони, но все еще твердыми.

— Нет, — едва ли не со стоном возразил Лестер. Теперь он шагал быстрее, больше не смотря на мяч. Широко размахивая Библией в свободной от выдергивания из головы волос руке. Иногда он так же вел себя и на кафедре, когда его особенно несло. В церкви это было вполне нормальным, но здесь выглядело чисто тебе оголтелость. — И ты, и я, и Роджер Кильян, братья Бови, и… — он понизил голос. — И тот, другой. Мастер. Думаю, этот человек сумасшедший. Если весной, когда все начиналось, он еще был в сознании, то сейчас уже полностью сошел с ума.

«Кто бы это говорил», — подумал Большой Джим.

— Все мы связаны, но именно я и ты должны покаяться, Джим. Так поведал мне Господь. Именно это означало ослепление мальчика; именно ради этого он умер. Мы покаемся и сожжем этот Сарай Сатаны, который позади церкви. И тогда Бог нас освободит.

— Конечно, Лестер, освободит, и ты пойдешь. Прямехонько в штатную тюрьму Шоушенк.

— Я восприму отмерянное Богом наказание. И с радостью.

— А я? А Энди Сендерс? Братья Бови? А Роджер Кильян? Кажется, у него еще девять детей, которых надо кормить. А если нам нет от этого никакой радости, Лестер?

— Ничем не могу помочь, — теперь уже Лестер начал лупить себя Библией по плечам. Туда-сюда, сначала по одному, потом по второму. Большой Джим осознал, что перебрасывает свой золотой мяч из руки в руку синхронно с ударами проповедника. Хрясь… и чмок. Хрясь… и чмок. Хрясь… и чмок. — Жаль Кильяновых детей, конечно, однако… «Исход», раздел двадцатый, стих пятый: «Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого поколения». Мы должны подчиниться. Мы должны вырезать этот шанкр, как бы больно не было; исправить все неправильное, что было сделано нами. Это означает покаяние и очищение. Очищение огнем.