Л. И. Брежнев: Материалы к биографии - Льоса

class="p1">Партия — это сплошная Гора, ее структура равно отторгает Жиронду и Болото. Оздоровление партии — пионерный процесс. Сначала — партия, затем — все общество. По-иному перестройка не делается.

Огонек. 1988. № 36. С. 28–29

Сергей Михалков

«Красиво жить нв запретишь»

Из разговора со специальным корреспондентом «Огонька» Ф. Медведевым

Я однажды спросил у Брежнева:

— Леонид Ильич, ваше мнение о «Фитиле»?

Он говорит:

— Неприятно смотреть.

Как-то спросил Мазурова:

— Кирилл Трофимович, «Фитиль» смотрите?

— Смотрю.

— Ну и как?

— Три ночи потом не сплю.

— Ну так что, может, его прикрыть? — пошутил я,

— Нет-нет, он нам нужен!

А выступая чуть позднее в Баку, Брежнев поддержал «Фитиль», когда я ему сообщил, что острый сюжет, затрагивающий честь мундира азербайджанских руководителей, не допущен в прокат.

Какие парадоксы! С одной стороны — застой, с другой — поддержка «Фитиля»!

Мне не раз приходилось встречаться с Л. И. Брежневым. Он производил на меня впечатление доброжелательного и контактного человека. Необъяснимо быстро Брежнев утратил связи с реальностью. Наверное, потому, что по характеру был сибаритом. Как говорится, «красиво жить не запретишь». Но когда такой личности придается бесконтрольная власть, создаются все условия для удовлетворения ее любых потребностей. А угодничество и вседозволенность окружающих как бы стимулируют безнаказанность в тех слоях общества, для которых личное благополучие превыше всего. Нарушения социалистической законности — приписки, казнокрадство и коррупция, парадная показуха, тотальный бюрократизм в годы застоя при попустительстве высшей иерархии в государственном аппарате разъедали общество, тормозили его развитие. Здоровые же силы практически не имели возможности противостоять этой беспринципности чиновников и руководителей. Колесо истории катилось не в ту сторону. Рождалось недоверие и к тому, что провозглашалось с трибун, и к средствам массовой информации. Генеральным секретарем партии становится Ю. В. Андропов, честнейший и скромнейший коммунист, все видевший со своего поста председателя Комитета государственной безопасности, но в условиях полного забвения демократизма и гласности не имевший возможности содействовать коренному изменению обстановки в стране. Для всего нужны соответствующие условия…

Время ставит все на свои места. При Брежневе многие, очень многие на себе почувствовали, куда уводит разрыв между словом и делом, угнетала общая нестабильность. Только после его смерти, когда Генеральным секретарем был Юрий Владимирович Андропов, атмосфера общественной жизни начала оздоровляться. Но судьба отпустила ему так мало времени…

Я, тоже, честно говоря, порою шел на поводу вместе со всеми. Не один, а вместе со всеми. Однако, когда оклеветали, арестовали, обвинили, посадили, состряпав на него уголовное дело, художника-оформителя К., я долго боролся за реабилитацию его честного имени. В конце концов его не только реабилитировали, но еще и извинились перед ним.

Дело в данном случае, конечно, не во мне одном, я не тяну на себя одеяло. Я просто знаю, что и во времена культа, и во времена застоя всегда находились честные, мужественные люди — коммунисты и беспартийные, которые не могли не сделать того, что надо было пытаться делать во имя справедливости. Когда невозможно было доказать что-то Рашидову, Щелокову, Чурбанову или Медунову, когда с трудом удавалось пробиваться к правде, тогда приходилось ждать подходящего момента для какого-то ходатайства, заступничества.

Герой моей басни «В нашем доме» сантехник Степан говорит: «…не сменить ли всю эту систему?» Не систему строя, а систему управления, систему хозяйствования, систему наплевательского отношения к людским заботам.

Разве не готовили перестройку те писатели, которые писали произведения острые, злободневные, смелые и печатали их чаще всего с великим трудом? Я имею в виду Абрамова, Думбадзе, Гончара, Быкова, Трифонова, Бондарева, В. Гроссмана, Бека, Троепольского. Сложными были судьбы Овечкина, Дороша, Радова. Впереди времени шли Дворецкий, Володин, Рощин.

…Владимир Высоцкий в искусстве — уникальная творческая личность, хотя я не считаю его великим поэтом. Это такой же народный талант, как Шукшин, которого я очень люблю. Когда Высоцкий умер, меня удивило, что нет некролога. Я даже пытался помочь напечатать его. Звонил, просил. Мне говорили: «Да, да, разберемся, посмотрим». Но ничего не сделали. И пришлось утешаться тем, что его похороны, по существу, превзошли все мыслимые некрологи. И когда сын мой Никита выступил на панихиде в Театре на Таганке, я сказал ему: «Ты — молодец!» И когда Михаил Ульянов тоже выступил на той же панихиде, я и ему сказал: «Хороший пример честного, объективного отношения к ушедшему из жизни товарищу по искусству».

…Николая Гумилева надо было давно вернуть отечественной культуре. В конце 70-х годов я попытался помочь этому. Дважды ходил в ЦК КПСС к Суслову с обстоятельным, как мне кажется, весьма аргументированным письмом, в котором говорилось о значении Гумилева для русской поэзии. Инициатором этого моего похода была поэтесса Лариса Васильева. Суслов пообещал: «Мы подумаем». Однако положительного решения не последовало.

…Большой разговор о времени культа личности тогда уже начинался, но только сейчас открыты шлюзы. Повторяю, шлюзы открыты, а не кингстоны. Эти шлюзы оздоровляют общество, духовную атмосферу. Кингстоны же мы не собираемся открывать. Хотя некоторые противники перестройки, злопыхатели, быть может, хотели бы их открыть.

Огонек. 1988. № 12. С. 8, 29

Георгий Яковлев

Как создавались мемуары Брежнева

Когда один из наиболее раболепствующих литературных подпевал, явно желая перекричать сладкоголосый хор коллег, сравнил прошумевшие и затем позабытые воспоминания Л. И. Брежнева по «глубине художественного осмысления» со «Словом о полку Игореве», то фельетонист-правдист Александр Суконцев в кругу товарищей иронично сказал: «Это точно — и там, и там автор неизвестен». Однако «группа товарищей» как бы пропустила эту едкую реплику мимо ушей, хотя среди них находился и один из создателей сей трилогии, позже разросшейся до пенталогии.

Угодники всегда окружали и царский трон, и кресло диктатора, и трибуну партийного лидера. Известно, как соратники Сталина пытались внушить А. М. Горькому мысль, что народ жаждет прочитать книгу об «отце народов» в его исполнении. Не внял. Не будем строить догадки, в какой степени честная твердость писателя повлияла на его судьбу…

Ровно тридцать лет назад представлялся я в Донецке как собкор «Комсомолки» тогдашнему секретарю обкома партии по пропаганде Д. З. Белоколосу. Тогда, при первом знакомстве, Дмитрий Захарович предложил:

— А что, если мы подключим тебя к одному партийному делу? Очень важному?

— Если вы о книге…

— Откуда знаешь? — взволновался секретарь.

— В Москве слышал, — ответил я неопределенно.

— А-а, понятно, мы в ЦК согласовывали, — успокоенно протянул он.

В общем, отказался.

И вот выходит «Рассказ о почетном шахтере», в котором речь шла о пребывании Н. С. Хрущева в Донбассе. Держу в руках эту книгу в суперобложке, смотрю на добродушное, с лукавинкой лицо «великого реформатора». На титульном листе названы