Ошибка президента - Фридрих Незнанский

—        Не знаю, Вячеслав Михайлович, что вам и сказать, — честно ответил Турецкий, — дело было давно, скоро сорок лет. Если и были какие улики против Корсунского и Шилова, то их давно уже нет. Вы настаиваете на пересмотре дела в порядке надзора?

—        Да Бог с тобой, Александр, как, бишь, тебя по батюшке, какой пересмотр дела? Какой надзор? И судимость за давностью снята. Что это сейчас в моей жизни поменяет? Ничего не поменяет! Как живу, таким макаром уж и помру, немного осталось. А только злоба у меня внутри все кипит, не остынет. Как бы отомстить тому душегубу.

Тимофеев сжал губы, и в его узких глазах полыхнула настоящая животная ненависть. Турецкий подумал, что ему не хотелось бы, чтобы его кто-нибудь ТАК ненавидел.

—        Кого вы имеете в виду? — спросил Турецкий. Ответа не последовало, и Саша продолжил: — Собственно, вы уже многое сделали для того, чтобы их разоблачить.

—        Это не то! — процедил сквозь зубы Тимофеев. — Это что! Вы их культурненько прижмете, а они отвертятся, вот увидите. Слишком уж большую силу они получили. Да что вы думаете, они самим Президентом вертят как хотят. — Он снова усмехнулся и посмотрел на Турецкого в упор. От этого немигающего взгляда Саше стало не по себе. — Вы что думаете, сидит этот пентюх в своей вонючей хибаре и о делах государственных рассуждает? Что он там понимать может? Может, представьте себе, гражданин следователь. Я давно за этой парочкой слежу. Если знать, кто они такие, многое понятным становится.

Турецкий напряженно молчал, не прерывая собеседника, но и не соглашаясь с ним. Он ждал, что еще скажет этот странный человек.

—        Вы их культурненько в «Матросскую тишину» — и то, если вам пофартит. Ну, посидят годик, отдохнут. Как теперь при вашей демократии положено: ужин из ресторана будут заказывать, тут тебе и телефон, и цветной телевизор. А потом или амнистия, или «за отсутствием состава». Нет уж, будь моя воля, они бы баланду из параши хлебали. — Тимофеев замолчал, но с полминуты глаза его и все лицо, сжимавшиеся кулаки продолжали приговор. Чуть успокоившись, он продолжил: — Уж я бы нашел, я бы придумал такие пытки, которые им и не снились. И главное, чтобы ОН попался, я бы его покромсал, я бы убил его, но сначала он припомнил бы тот день. И умылся бы слезами. Он бы молил меня о пощаде, но я бы его не пощадил...

Турецкий подумал, что скромный сторож с молочного завода мог бы при других обстоятельствах вырасти в первосортного офицера внутренних войск, дослужиться до начальника лагеря, заработал бы за служебное рвение орден Трудового Красного Знамени, никак не меньше. Может, и Героя соцтруда. У такого бы все план перевыполняли.

Постепенно речи Тимофеева становились все более бессвязными, напоминая больше бред больного или безумца, чем речь нормального человека. Турецкий понял, что никакой новой информации он здесь не получит, и решил, что нора идти.

Он поднялся:

—        Ну что же, Вячеслав Михайлович, — большое вам спасибо. Вы мне сообщили очень ценную информацию.

Он выбрался из-за стола, перешагнул через разбросанные по полу грязные предметы, назначения которых он не знал и не хотел знать, и направился к двери. Он бы побежал, так ему хотелось поскорее вырваться из этой вонючей берлоги, но сдерживал шаг, стараясь не выдавать отвращения, которое вызывали в нем и сам хозяин, и его жилище.

Видя, что гость уходит, а к Попердяке гости приходили нечасто, тот поспешил за Турецким. К тому же Саша был не просто гость, а первый, в сущности, человек, с которым Тимофеев мог обсудить главное горе и главную страсть своей жизни — жажду отомстить обидчикам, из которых Скронц и Пупок занимали только второе место, первое же держал он — Леха Алай, он же Алексей Шилов.

И теперь в лице этого следователя в его дом вдруг постучалась судьба. Он понял, что сможет наконец отомстить, пусть не так, как мечтал годами, лежа на нарах, искусанный клопами, как представлял себе, когда пилил лес электропилой, когда кормил комаров в Заполярье. Пусть не сбудется то, чего он хотел, и все же очень хотелось, чтобы Леха взгремел сам. Пусть бы даже «культурненько в тюрьму», но чтобы схлопотал вышку или хотя бы на всю катушку — пятнадцать.

—        Александр, как вас, — задыхаясь, он бросился вслед уходящему Турецкому.

—        Борисович, — ответил тот.

—        Александр Борисыч! Куда вы торопитесь, посидим, поговорим. Душу вы мне растравили... Я вот сейчас молочка можайского, — нашелся хозяин. Откуда-то — Турецкому показалось, чуть ли не из-за пазухи, — появился обгрызенный сальный стакан.

—        Нет-нет! Я молоко не люблю, — поспешно отреагировал Турецкий, а про себя подумал: «Интересно, если бы было очень надо, одолел бы я 200 граммов этого молочка или все-таки вырвало бы?»

—        Александр Борисыч, ты мне вот что скажи, тебя как в Москве найти-то? А то вдруг я по своим каналам узнаю чего. У меня ведь свои канальчики-то остались кое-какие.

—        Сейчас я напишу вам мой телефон в Мосгорпрокуратуре, а если меня там не найдете, можно звонить начальнику МУРа Романовой.

—        Баба? — с недоверием покачал головой Тимофеев,— Хотя о ней я слыхал, вроде бой-баба. Ладно, понял.

—        Так что, если что-то узнаете, это будет большая помощь.

—        Тогда просьбица у меня. — Тимофеев смотрел на Турецкого странно, как-то хитро и просительно в одно и то же время, и это казалось почему-то ужасно противным.

—        Пересмотр дела? — спросил Турецкий.

—        Да нет, какой там пересмотр, — махнул рукой Тимофеев. — Это и не старайтесь, не получится. Что ж, разве я не понимаю, в какой мы стране живем. Нет, когда будете брать его, Леху то есть, вы ему только одно слово скажите: «Попердяку помнишь, бля?» Ну даже и без «бля», если вам должность не позволяет. Посмотрите ему в глаза и спросите: «Помнишь Попердяку, сука?» Обещаете?

Турецкий заколебался.

—        Гражданин следователь, я ведь только за это и стараюсь.

—        Хорошо, только без «суки».

—        Пусть без «суки», — махнул рукой Тимофеев, — но только чтоб он знал, что я его сдал.

2

—        Александра Ивановна, снова Князев на проводе, — вошла в кабинет секретарша Романовой Любочка и вдруг, не сдержавшись, расхохоталась.

—        Что, неужели анекдоты рассказывали? — поинтересовалась Романова.

—        Да нет, там просто один такой есть юморной, что ни скажет — обхохочешься.

—        Да уж действительно обхохочешься, — проворчала Романова, которой давно уже было не до смеха. — Ладно, что там у них?

—        В двух словах — всех задержали. Пока они в Князеве в изоляторе, интересовались, что с ними делать.

—        Срочно свяжись.

В сущности, новости должны были бы Романову скорее обрадовать. От князевских коллег она узнала, что угнанный «Москвич» с тремя боевиками был остановлен около села Удолы. Один был убит на месте, двое других (один легко ранен) задержаны. Чуть позже в самом Князеве был задержан и «Хемингуэй» — это оказалось самым простым делом, поскольку было известно, что он жил в гостинице.

—        Еще обнаружили угнанный «БМВ», цвета «сафари», номер мотора 20937508, — завершил рассказ князевец.

—        А вот за это спасибо, ребятки, — только теперь на лице Романовой промелькнуло подобие улыбки. — Потерь нет?

—        Почти нет. Единственному пострадавшему с нашей стороны первая ветпомощь оказана. Жить будет.

—        Как это? — опешила Шура.

—        В перестрелке удольский племенной бык Генерал потерял левый рог и получил небольшую царапину.

3

—        И правда, юмористы, — повесив трубку, сказала Романова Любочке.

Люба, как лицо менее официальное, получила более детальное изложение «пленения» московских боевиков на просторах Нечерноземья. История вышла и в правду довольно комичная. Сдерживая смех, Люба пересказала Романовой то, что она услышала раньше.

Угнанный «Москвич» был замечен постом ГАИ на шоссе Москва — Нижний Новгород. Далее он свернул на проселок в сторону села Удолы, где его и догнала опергруппа. Село было большое и состояло из двух частей, до сих пор именовавшихся в народе Удолы Барские и Удолы Вольные. В ложбинке, разделявшей две части села, и разыгралось сражение. Боевики забуксовали в глубокой канаве, и стражи порядка подкатили как раз в тот момент, когда двое изо всех сил пытались подтолкнуть машину сзади, а третий упирался плечом в открытую переднюю дверь. Трудно придумать ситуацию, более удобную для задержания. Милиционеры по-хозяйски подкатили вплотную к «Москвичу», не торопясь вышли.

—        Ну что, ребята, помочь? — спросил лейтенант, вынимая пистолет из кобуры. Водитель же как раз в этот момент и очередной раз попробовал газануть, и неожиданно освободившееся из плена колесо выкинуло половинку кирпича прямо в стекло милицейской машины. Звон разбитого стекла приостановил операцию, инициатива ускользала из рук милиции. Боевики были уже в машине и начали разворачиваться, отстреливаясь. Но неожиданно на их пути возник племенной бык Генерал, гордость Удолов. Машина приближалась к нему на первой передаче, постоянно сигналя. Звук Генералу не понравился, он наклонил голову и пошел на супостата. При этом заревел так, что звука клаксона уже не было слышно. Пришедшие в себя оперативники прострелили задние колеса пытавшегося ускользнуть «Москвича». Поняв, что машина им больше не послужит, двое боевиков выскочили и, прикрываясь автомобилем, попытались отстреливаться.