Ошибка президента - Фридрих Незнанский

Он сам и открыл Турецкому.

—        Мне нужен Вячеслав Михайлович, — вежливо попросил Турецкий.

—        Это я, а вы кто будете? — хитро прищурился хозяин.

Турецкий изумился. Он бы никогда не признал в этом неряшливом старике, от которого шел какой-то кисловатый запах, того молодого человека, которого знал по фотографии. От хозяина не укрылась его растерянность. Он ехидно посмотрел на Турецкого и снова спросил:

—        Что забыли, кто вы есть-то?

—        Следователь Турецкий, — Саша поспешно достал удостоверение и протянул его Тимофееву.

Тот взял удостоверение в руки и все с той же иронической улыбкой прочел:

—        «Турецкий Александр Борисович, старший следователь по особо важным делам Мосгорпрокуратуры, советник юстиции...» Ну что ж, очень приятно, гражданин следователь, советник юстиции, что вспомнили старика. И на что я вам понадобился? Или снова какое-то дело решили на меня повесить?

—        Ну зачем же вы так сразу, Вячеслав Михайлович, — скачал Турецкий. — Просто хотел с вами потолковать.

Он говорил как можно любезнее, хотя Тимофеев не понравился ему с первого же взгляда, а со второго понравился еще меньше. Было в нем что-то грязное, даже склизкое, и Турецкий вдруг подумал, что, пожалуй, побрезговал бы есть пищу, приготовленную этим человеком, хотя и надеялся, что тот не станет его особенно угощать — хозяин казался бедным и одновременно жадным.

—        Ну проходите в избу, — сказал Тимофеев. — Ладно уж,  давайте потолкуем. Все живой человек, хоть и следователь, — сказал он за спиной Турецкого, когда пропустил его вперед при входе в комнату.

Турецкий вошел в «избу». Это оказалось низкое помещение с прокопченными, невероятно грязными стенами, которые когда-то, видимо, были зелеными. Там стояло несколько предметов мебели — стол, буфет, диван. Мебель когда-то была обычной — полированной, лакированной, но затем ее почему-то покрасили масляной краской, видимо, зеленой, но с тех пор принявшей неопределенный серый цвет грязи. Занавесок на окнах не было, да они вряд ли и были нужны здесь, все равно снаружи мало что можно было бы разглядеть через мутные стекла.

—        Присаживайтесь, — махнул рукой Тимофеев, — видите, как живет теперь русский человек. А все они, проклятые!

Турецкий не стал уточнять, кто такие «они», ибо это завело бы слишком далеко, а ему внезапно захотелось как можно скорее покинуть это помещение. Поэтому он решил сразу же приступить к делу.

Он вынул из папки фотографию и протянул хозяину.

—        Вячеслав Михайлович, посмотрите на этот снимок. Что вы можете сказать об этих людях?

Тимофеев взял протянутую фотографию. Внезапно его лицо исказила дикая гримаса. Турецкому даже стало не по себе, он и представления не имел, что человеческое лицо способно так быстро менять выражение— насмешливо-ироничная маска, которая была на лице хозяина все время, пока Турецкий с ним разговаривал, напрочь исчезла, и ее место заняли смертельная злоба, ненависть, какая-то животная ярость. Никаких сомнений относительно того, способен ли этот человек на убийство, практически не оставалось.

Прошло несколько минут. Тимофеев молчал, продолжая всматриваться в фотографию, как будто хотел кого-то испепелить взглядом. Наконец он оторвался от нее и, обращаясь к Турецкому, спросил:

—        Ну и что вы хотите у меня узнать?

Даже голос у него изменился — не было каких-то дурашливых, смешливых ноток, он стал говорить ниже, более хрипло, своим настоящим голосом, которого уже давно никто не слышал.

—        Я бы хотел от вас услышать все, что вы знаете, — ответил Турецкий, — или все, что вы захотите сказать.

—        Все? — Тимофеев усмехнулся, но уже не шутовским смешком, как раньше. — А не много будет? Так нам с вами до вечера говорить придется. Да и потом, кто охрану ко мне приставит, когда со мной разбираться придут? А они-то ведь придут, у них руки ого-го дли-инные!

—        У кого же, у них?

—        А вы, что ль, сами не знаете? — поинтересовался Тимофеев. — У кормила, можно сказать, нашей государственности стоят, а вы их-таки и не знаете. Так зачем же вы ко мне пожаловали?

—        Мы пока не знаем, что это за люди, — ответил Турецкий. — Прошло сорок лет. И ничего не известно, кроме прозвищ. Скронц, Пупотя, Алай, он же Алексей Шилов.

—        Тише, — поднял вверх палец Попердяка.

—        И все-таки, Вячеслав Михайлович.

—        Ну что ж, двум смертям, как говорится, не бывать. Ладно, скажу, все скажу. Но вовсе не потому, что хочу помочь вашему сраному правосудию, а чтобы им отомстить. Хотя уйдут они от вас, уйдут... Они ребята ушлые. Это и тогда уже стало понятно, когда они меня под мокрое подставили!

Тимофеев скрипнул зубами. В его глазах светилась такая неприкрытая ненависть, что Турецкий понял — каким бы ни был этот человек, но сейчас он говорит правду.

Тимофеев стал рассказывать. И было видно, что он помнил все так, как будто это было вчера — теплый летний день, он, выигравший у Скронца, затем Леха со своей пушкой. Все произошло быстро, за какие-нибудь полчаса. И вот в тот же вечер летит Тимофеев в поезде Москва — Ташкент, несколько недель скрывается там по шалманам, а потом находят-таки его. Дальше — обычный рассказ зека: тюрьма, суд, зона.

—        Адвокат мне хороший попался, усек, что в обвинении-таки не все ладно склеивается, за то я вышку-то и не схлопотал, а ведь мог. Но были там свои неувязочки. Однако десять лет свои я протрубил, выпустили пораньше за примерное поведение. Я пока на зоне сидел, все думал: выйду — отомщу. Погибну, но перебью их, собак. Но когда вернулся, это уж шестьдесят седьмой год шел, доберись до них — куда гам! Этот, Пупотя который, уже чин в ГэБэ имел, а Скронц по финансовой части, по заграницам, глядишь, работал, в Швейцарии, что ли? Куда нашему брату до Швейцарии?

Глава тринадцатая ЮМОРИСТЫ

1

- А теперь, смотри, всё в «фордах» и «мерседесах» ездиют. Один, значит, Президента нашего охраняет, другой — финансами командует. Да я бы свою жизнь ему на секунду не доверил, ведь продаст, недорого возьмет. Да и второй, чистоплюй, интеллигентик, а ведь он-то Верку и пришил, профессорский сыночек, чистюля-то наш!

Тимофеев замолчал. Турецкий тоже молчал, пораженный услышанным. Так вот оно что — начальник спецохраны Шилов, фактически второй человек в стране, и сам товарищ Корсунский, этот уже человек номер три в государстве, — и есть Скронц и Пупотя. И сразу все встало на свои места, вернее, только начало вставать, потому что новости были чересчур неожиданными и серьезными, чтобы вот так, походя их переварить. Турецкий моментально стал просчитывать все, что знал об этих людях.

—        Значит, говоришь, в карты проиграли? — задумчиво спросил Турецкий.

—        Мода такая была, а Скронцу деньги нужны — для отца вроде. Уж что там у него с отцом, этого я не знаю. Может, проворовался, а может, и еще чего. Врать не буду. Но только они с Пупком напару народ на пляже чистили. А тут, глядишь, промашка вышла, вот и проиграл.

—        Кому проиграл-то, не знаете? — спросил Турецкий.

Тимофеев как-то странно поджал губы, скукожился и ответил:

—        Кто ж его знает, кому он проиграл. Много у нас на плотине было разного народу.

«Ах, вот оно что, — мелькнуло в голове у Турецкого. — Тебе самому-то и проиграл. Значит, не так уж ты и не виновен в смерти Веры Семиной».

—        А этот? — спросил он, указывая на Леху Шилова. — Меня больше всего интересует вот этот.

—        А вы не дурак, гражданин следователь, — усмехнулся Тимофеев. — Этот у них самый главный и есть. Где он сейчас, не знаю, врать не буду. Но сильный человек, ох сильный. Его пуще других берегись, он на все способен. Где он есть, не знаю, но где-то быть должен. И наверняка большими делами ворочает. И где-то от них недалеко, ведь они одна шайка-лейка. Он ведь Пупку-то братан двоюродный.

Тимофеев снова взял в руки снимок:

—        Так по фотке-то этой его, поди, не узнаешь. Я вот и Пупотю бы, наверно, не признал, такой он теперь стал мордатый. Я-то его за эти годы видел несколько раз, потому понимаю, какой он теперь. Раньше он особенно глаза-то не мозолил, особенно когда в ГэБэ состоял, а теперь-то он так осмелел, что иной раз в телевизоре мелькает, ничего не боится.

—        Да, Вячеслав Михайлович, — покачал головой Турецкий, — задали вы мне загадку.

—        Это не загадка, — зло усмехнулся Тимофеев. — А раз вам нужна загадка, так вот, слушайте: что делать, если преступления не совершал, ни за что десять лет по лагерям оттрубил, здоровье все потерял, и все ни за что! Что тут поделаешь, а? Что скажете?

—        Не знаю, Вячеслав Михайлович, что вам и сказать, — честно ответил Турецкий, — дело было давно, скоро сорок лет. Если и были какие улики против Корсунского и Шилова, то их давно уже нет. Вы настаиваете на пересмотре дела в порядке надзора?