Сердце Короля Теней - Сильвия Мерседес

я не понимаю, кто я. Мгновение у меня в животе полыхает огонь, готовый вот-вот прорваться наружу. Затем я снова моргаю. Хрупкие осколки кристалла крошатся и осыпаются с моих ресниц, щек, с челюсти и горла. Это непохоже на все прочие разы, когда я возвращалась из глубокого джора, когда камень попросту втягивался обратно в мою плоть. Сейчас я скорее сбрасываю наружный слой кожи. Я чувствую себя обновленной, маленькой и уязвимой.

Я медленно поворачиваю голову – и вижу мрачную картину: королеву Рох, чьи глаза широко распахнуты, рука вытянута, рот раскрыт в беззвучном крике. Пленница камня. Пленница ва-джора.

Я делаю резкий вдох и, поднимаясь на колени, ползу к ней. Затем тянусь к ее выставленной руке и дрожащими пальцами сжимаю каменную ладонь. И тут же глубина ее ва-джора бьет по мне почти физическим ударом. Я охаю, чудом не разжав пальцы. Закрыв глаза, я сосредотачиваю свое сознание на резонансе, все еще вибрирующем внутри нее. Я следую за ним все глубже и глубже, мне отчаянно нужно знать, дошел ли он до самого ее нутра. Но нет – там, в ее центре, еще что-то шевелится. Что-то отчаявшееся, напуганное. Что-то запертое под слишком многими слоями камня.

Церемония не сработала. Не полностью. Было близко, так близко. Будь у меня хотя бы немного больше времени, тогда, возможно…

Выпустив руку Рох, я валюсь наземь. Там я и лежу, не знаю, как долго. Дышу, дышу. Пытаюсь найти в себе силы снова поднять глаза, посмотреть на мир и на то, что я с ним сотворила. Искушение вновь погрузиться в джор так сильно, что я не могу ему противиться. Мне требуется все мое мужество, чтобы просто повернуть голову, оглядеть Круг Урзулхар.

Великие камни все еще пульсируют энергией, но их свет угас. Тьма в их сердцевинах расползлась слишком далеко, превратив их в нечто новое и ужасное. Между ними стоят Дети Арраог – барабанщики, которые поддерживали ровный ритм на протяжении всей церемонии, их барабаны пели в такт с резонансом кристаллов. Они, как и Рох, захвачены ва-джором. С того места, где я лежу, мне не понять, завершено ли их окаменение, обрели ли они тот абсолютный покой, который искали. А что остальные? Все те на холме и разбросанные по саду? Что с теми лишенными свободы воли трольдами во дворце, с ни о чем не подозревавшими жителями города? Что случилось с ними, когда волны благословленной богами силы прокатились по их улицам, их стенам, их домам, когда каждый укрытый в них кристалл кричал в ответ на песнь Урзулхара? Я ощущала их шок, их отчаяние, их сопротивление.

Удалось ли мне подарить Мифанару спасение? И не обрекла ли я в процессе свою душу на вечные муки?

– Хэйл, – шепчу я. Лишь тогда я осмеливаюсь поднять глаза на два самых крупных камня, где все еще висит тело моей охранницы, частично связанное и истекающее кровью. С этого расстояния я ее не чувствую. Она мертва? Принесла ли она высшую жертву ради этого наполовину удавшегося чуда? А там, под Хэйл, рядом с повалившимся телом жрицы лежит… – Теодр! – сиплю я.

В следующий миг я уже ползу через круг, стараясь не слишком задумываться о покрывающем все тонком слое пыли. Тот последний миг церемонии и финальный всплеск силы я не могу ни осмыслить, ни принять на веру. Как я могла сделать что-то столь спонтанное, столь жестокое? Такого просто не могло случиться.

Я задыхаюсь, дрожу к тому моменту, как добираюсь до брата.

– Теодр? – снова выдавливаю я, когда тянусь к нему поверх останков жрицы. Она тоже частично захвачена ва-джором, заточена в мгновении вечной боли. Но мой брат не камень, слава богам! А еще он не холодный на ощупь. В его плоти еще есть живое тепло, а когда я прижимаю ухо к его груди, то различаю слабое, но уверенное сердцебиение. Выдохнув молитву, я отодвигаюсь – и тут же вижу, как он осоловело моргает, глядя на меня. Его зрачки расширены, взгляд расфокусирован.

– Ф-фэрейн? – несмело произносит он заплетающимся языком.

– Ох, Теодр! – Мои пальцы стискивают перед его расшитого дублета. – Зачем ты это сделал? Зачем вмешался? – Я не понимаю, хочется ли мне проклинать его или благодарить. Не понимаю, чувствую ли я облегчение или опустошение из-за того, что церемония была прервана. Я больше ничего не понимаю.

Уголок его рта чуть приподнимается.

– Я же говорил тебе, что… я не трус. Я же говорил, что я… я не хотел тебя бросать…

Его слова обрываются, а голова перекатывается набок. Мертв? Нет, он все еще жив, его дух пытливой ниточкой держится за его тело. Кулак Тарга, должно быть, прошелся по нему вскользь, иначе его мозги уже были бы разбрызганы по кристаллам. Но я не представляю, как долго он сумеет продержаться.

По моим чувствам резко скрежещет стон. Я вскидываю голову, выворачиваюсь, чтобы через плечо посмотреть на Хэйл. Ее свободная рука безжизненно повисла, обрезанный конец плетеной веревки лежит на земле. Вторая ее рука остается перекрученной и связанной, отчего ее тело выгибается под противоестественным углом. Обнаженную плоть Хэйл усеивает множество порезов, из которых вяло течет синяя кровь. Если она вскоре не получит помощь, то умрет от потери крови.

Я пытаюсь подняться, охая, когда боль кинжалами пронзает мои голову и конечности. Без защищающего меня джора все эмоции, которые я подавляла последние несколько недель, накатывают на меня смертоносным потоком. Я должна вернуть свой джор. Но не раньше, чем… чем…

Привалившись к кристаллу, я смотрю вокруг. Меч Теодра лежит неподалеку. Или, вернее, не Теодра. Не знаю, у кого он украл это оружие, но оно для него слишком велико. Просто чудо, что он вообще сумел им взмахнуть. Сколько я ни пытаюсь, мне не удается его поднять, не в этом ослабленном состоянии. Содрогнувшись, я выпускаю его рукоять, убираю волосы с глаз и смотрю на двух моих спутников, едва цепляющихся за жизнь. Я не могу им помочь, не могу их сдвинуть. Я должна пойти за подмогой и надеяться, что найду кого-то – хоть кого-нибудь – не запертого в джоре, кто мог бы мне помочь.

И лишь тогда я наконец задумываюсь: «А где Мэйлин?»

Вдобавок ко всем прочим страхам, болям, вопросам и потребностям меня грозит накрыть внезапная волна покинутости. Почему она исчезла? Почему оставила меня запертой в джоре, с незавершенной церемонией, с жертвой, которая все еще жива и страдает? Я мотаю головой и тут же жалею об этом, потому что тысяча разозленных пчел