Ровесники Октября - Любовь Кабо

10. ПРОЩАНИЕ С КОРАБЛЕМ

Уезжал Фима. Опять уезжал - к своим оленям и чумам и к работе, о которой не умел сказать ни одного слова. Опять это был отъезд не на месяцы - на годы и Женька грустила, потому что Фима был навсегда ее, как все что тянется из детства, а Женька, за весь этот судорожный год так и не привыкла к разлукам. И когда Фима пригласил ее на прощальный семейный вечер, пошла, конечно, и сидела рядом с Фимой во главе длинного, составленного из нескольких столов стола, среди многочисленной Фиминой родни, съехавшейся отовсюду, и спокойно, словно так и нужно, принимала шуточки со всех сторон и всяческие намеки. Дружба, святое дело! Должен же быть кто-то рядом с Фимой - чтоб подшучивали н намекали, и лучше бы, конечно, это не она была, а какая-нибудь другая девушка, в которую Фима действительно влюблен. Но сойдет и так - на худой-то случай. И поэтому, когда Фима вызвал ее на любимое их место, на лестницу, к окну, согласилась сразу, хоть и холодно было стоять на лестнице. Но они стояли и говорили о том, как лихо на этот раз расстаются: Фима едет на восток, а Женька на запад, совсем как в известной песне. Они и сами не заметили, как начали целоваться - наверное, потому, что было холодно - и вначале была это грустная дружеская ласка, а потом - не очень и разберешь что. Пьяненькие были оба. Но это, оказывается, очень было приятно, лучше всяких слов, и они с трудом размыкали объятия, когда на лестнице кто-нибудь появлялся. Только переглядывались в редкие паузы любовно и изумленно: они и не предполагали, какой в них запас нежности и доброты! И - нетерпеливо, потому что очень хотелось целоваться снова. Уехал Фима. Постучал утром, чтоб попрощаться, уже с вещами, и уехал. А вечером того же дня провожали Женьку. В город, название которого однажды мелькнуло в истории Советского государства, - в Брест-Литовск. Именно этот город оказался крайней западной точкой, у самой нашей границы. Кто и что знал тогда, собравшись в тот вечер в квартире Семиных, о знаменитой потом, а тогда никому не известной Брестской крепости, о подвиге ее, до которого оставалось меньше полутора лет? Ничего мы не знали. И потому сидели спокойненько и пили дешевое винцо, которое принесла Маришка в молочном бидоне. Разговаривали вразнобой и тихо, потому что люди собрались разные, и у каждой группы были свои разговоры. Сидели, тесно сбившись в одном конце стояла, бывшие школьные. Сидели ребята из института, то есть никакие не ребята, девчонки одни, парней на факультете почти не осталось. Сидели рядышком Глеб Масленников и Варюха. Глеб явно томился от слабенького винца, все подмигивал незнакомым парням на белое, но те то ли не видели его знаков, то ли не хотели их понимать, не до того им было. И в тихом, вполголоса, их разговоре Глебу как-то подчеркнуто не было места. Избалованный Глеб, привыкший к тому, как бесперебойно и точно действовало на людей его грубоватое мужицкое обаяние, начинал не на шутку злиться и давно бы, с крутым своим нравом, послал все к черту, если б не Варюха, которой всегда к всюду было хорошо и которая будто вовсе не замечала, что они, институтские, за этим столом ни к селу ни к городу. Ну. н Женьку было жалко, конечно, - так вот вдруг сорваться и уйти, - Женька не виновата в том, что такие малохольные у нее друзья! А Женька в свою очередь превосходно понимала, какая это для нее- высокая честь - то, что Варька и, главное, Глеб Масленников пришли проводить ее в этот вечер. Столько народа уезжает завтра, а пришли они оба именно к ней! Но честь честью, а старая дружба - дружбой, и сидела Женька тем не менее в окружении школьных, рядом с Володькой, который дружески обнимал ее своей огромной лапищей, и рассеянно слушала то, что говорил сидящий с другой ее стороны Филипп. - Неразумно это, - пойми,- говорил Костя таким тоном, каким объяснял когда-то математику отстающим, терпеливо и вразумительно.-У тебя всего одна жизнь, зачем ее портить? Успеешь еще... Женька, не отвечая, смотрела куда-то в сторону с тем упрямым и отрешенным видом, который так был присущ ей в последнее время, и, спохватившись, улыбалась Филиппу - не словам его, которые она почти и не слушала, но самому его тону, нескрываемой дружбе его, которой Филипп девчат баловал не часто. Все они сегодня были серьезны, словно что-то свое решали. Игорь Остоженский тянулся через Володьку и говорил примерно то же, что и Филипп: - Женечка, я тебя уважаю, ты знаешь! Но это, прости меня, истерика какая-то, оголтелость: не доучиться, сорваться, ехать - куда, зачем? - Я - доучусь. - Все равно: кому это нужно? - Мне. - Зачем, дурочка? Когда всерьез понадобится, нас не спросят... - Ишенция, отвяжись! - Это Воподька сердился - и крепче прижимал к себе Женькины плечи. - Решился человек - пусть едет, что говорить под руку!.. - А если глупо? - Что мы знаем, глупо, не глупо! Ты не можешь так? Правильно, я тоже не могу. И не хочу. А вот Женька - хочет... - Глупо же! - Ничего мы не знаем. Володька не на шутку взялся оберегать сегодня Женькин покой. Все он понимал - так, во всяком случае, ему казалось: то, что в других оголтелость и глупость, то в Женьке - самая что ни на есть суть. - Ты только помни, - тихо говорил он ей, большой и надежный и такой ненадежный Женькин друг. - Там все-таки капитализм, не очень расслабляйся... Там - поляки, а они нас не любят. - Почему не любят? - Потому что. - Хорошо, я сама посмотрю, любят или не любят. За что им нас не любить? - А за что любить? Пришли, не спросились... - Правильно, - кивнул головой и Филипп - он все слышал. Задумчиво прибавил: - Не нравится мне все это... - Хорошо,-упрямо повторила Женька.- Вы говорите, а я съезжу и посмотрю, нравится мне это или нет... - Ну, правильно, - не очень уверенно согласился Филипп. Не так это просто было - совмещать несовместимое. Два мира: институтский, в котором все просто и ясно - и так называемый бывший школьный, в котором все то же, казалось бы, только вот ясности, только вот беззаветности этой нет. Невидимая распря шла за столом, сшибались высказанные и невысказанные мнения, умолчание было красноречивее слов, - и, конечно, не в одной Женьке было тут дело, даже вовсе не в ней. Что из того! Как любила Женька их всех, как благодарила за то, что и они ее, кажется, любят, как чувствовала, что без них она - без таких разных! - ноль без палочки, ничто. Если б могла она сколько-нибудь путно все это сказать! Натянуть все нити, связывающие ее с людьми, всем насладиться, чтоб завтра утром все оборвать... Женька молчала - от полноты и беспомощности чувств. И сказал это все за нее человек, любивший и понимавший Женьку больше, чем кто бы то ни было другой, не обнимавший и не державший - отпускавший с миром. - Можно мне? - негромко сказала Елена Григорьевна, и, так как только она одна за столом и молчала, все сразу же повернулись к ней. - Я хочу выпить (Елена Григорьевна - "выпить"!..) за Женечкиных замечательных друзей. Замечательных!.. - Спасибо, мама! Осчастливила девочку!.. Елена Григорьевна понимала все. Каждое поколение вот что она думала - несет истории свою долю глупости и энтузиазма. Она понимала институтских: и она. наверное, была такою. Понимала школьных, сочувствовала сбивчивой, но уже просыпающейся мысли. Понимала Женьку. Разве не тот же инстинкт полноты и значительности жизни вытолкнул ее с Ильей когда-то из добропорядочных мещанских семей - все начинать по-своему, в необычных условиях, с нуля. Не им же ложиться теперь у дочери на пороге!.. И еще одно она знала твердо, тихая и мудрая женщина: как много сделали для их семьи все эти бесхитростные молодые ребята! Что такое, в сущности, ее дочь- в самые лучшие, в патетические свои минуты? Только и всего: растворенные в ней, любимые ею люди!.. - А где твой отец? - негромко спросил Володька - наверное потому, что думал сейчас то же, что и Женька: какая ни на кого не похожая у Женьки мать. - Разве он выйдет! - Женька улыбнулась сквозь легкие, непроливающиеся слезы. - Ладно, - тут же вскочила она. - Чур мое место, не занимать!.. Вышла в соседнюю комнату, где отсиживался тем временем отец. Делал вид, что работал, что ужасно занят. - Угрюм-Бурчеев? - Да? Женька засмеялась: - Откликаешься! Отец с готовностью поднял голову: - Ты что, Женечка? - Ничего, соскучилась. Пошли к нам? - Ты что! - Илья Михайлович всполошился не на шутку. - Я же всех гостей распугаю... - Чудище ты наше! Пойдем!.. Подошла со спины, обняла за шею, прижалась щекой к мягким волосам. Он совсем был приручен, бедный Женькин отец, хоть не уезжай никуда. Растроганно похлопал обнимающие его руки: - Иди. Женюша, к своим. Я приду. - Не придешь. - Приду. Позднее. Не придет он. Очень жалко было все это покидать, весь этот мир, где тебя неведомо за что любят. Где ты навечно такой, как есть. Тихо вернулась на теплое местечко. Ребята опять спорили негромко, но ожесточенно. - ...Потому что Сталин за нас думал, - с неопределенным выражением говорил Флоренция. - Спасибо! - это Игорь ему отвечал - и тоже с неопределенным выражением. Я, знаешь, тоже думать хочу... -Ладно, все! - Флоренция недобро взглянул через стол на Глеба Масленникова. - Кончай, в другом месте поговорим... - Вы - о чем? - вклинилась Женька. - Все о том же. - Володька потрепал, обнимая, ее плечо. - Езжай, Женечка. Все-таки не так стыдно: едет хороший человек... - Кончайте! - настойчиво повторил Флоренция. - У хорошего человека - одна жизнь, - упрямо напомнил Филипп. - Ничего с ней не будет. - Дураки вы все! - Костенька, дураки! - мягко сказала Женька. - И не надо, не сердись на меня... - Разве я на тебя? - Все равно, не сердись. Ребята, выпьем тихонечко. За свое. За тех, кто далеко. За Сажицу - так? - Вот это да! За Сажицу! - Маришенька, и за Тимошу! Пусть они все вернутся... - Вот и это мне не нравится, - задумчиво сказал Костя. Флоренция бдительно перебил: - В другом месте поговорим. Институтские им мешают! Ну и пусть, потерпят вечерок. Не знают они институтских. Хорошие они, мальчики наши, роднее всех, а только далеко им до тех, кто прост и безогляден... До Олежки Томашевского, до Спартака Гаспаряна... Безогляден и прост - не было в глазах Женьки добродетелей больших. - ...Глядишь, и приеду к тебе. - Это Володька говорит, между тем. Тихо, в самое ухо, чтоб только она и слышала. - Не приедешь. - Приеду. - Володьке тоже хотелось, видно, натянуть на прощание какие-то нити. - Соскучусь - и приеду. К Женечке. Хорошей, своей...