Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2 - Лев Гомолицкий

 Что касается «Информационнной газеты», то принципиально «Молва» не имеет ничего против Вашего предложения. М<ожет> б<ыть>, «И<нформационная> г<азета>» пришлет несколько своих последних номеров для ознакомления с нею в «Молву»[245].

 Список Ваш писателей передал Е.С. Вебер-Хирьяковой для Д.В. Философова. Кое-кто из указанных Вами уже вошол в дополненный список[246].

 Хочу еще спросить у Вас, Константин Александрович, какие у Вас связи в чешских изданиях? Хотел бы предложить для них ряд своих статей о молодых эмигрантских писателях и поэтах. Может быть, это заинтересовало бы их. Но чешского я не знаю. Как это сделать?

 Простите за краткое, беглое письмо. Но я пришел домой после утомительного дня работы в редакции. Чувствую себя плохо – кажется, простудился. Жена уговаривает лечь. И я послушаюсь ее – не могу больше удержаться на ногах.

 Жду Вашего ответа.

 Книжка об искусстве, которую я получил через Вас, очень заинтересовала меня. Я вполне согласен с ее авторами. Хотел написать о ней – но всё некогда[247]. Ежедневная работа, нервная жизнь – неверная и шаткая – убивают. Работой я перегружен так, что личной жизнью не живу совсем. Некогда даже писать свое.

Ваш

      Л. Гомолицкий.

29. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                                                  9.XII.33

  Дорогой Константин Александрович,

 о Федорове я предполагал дать к будущему воскресенью небольшую статейку биографического характера[248]. Было бы хорошо, если бы Вы прислали статью о его философии, но только по возможности популярную и краткую. Если пришлете, присылайте как можно скорее, чтобы нам получить самое позднее в четверг на буд<ущей> неделе.

Ваш

                                                      Л. Гомолицкий.

Открытка.

30. Гомолицкий – А.М. Ремизову

                                                    14/ XII.1933

                                                  [Глубоко]уважаемый

                                                                          собрат,

 на днях варшавская литературная газета «Вядомости Литерацке» выпустила щедро орошенный советскими объявлениями номер, в котором ряд советских писателей с К. Радеком во главе, восхваляя «советские достижения» и советскую свободу печати, старается доказать полное ничтожество русской эмигрантской литературы.

 Так как до сих пор к «Вядомостям Литерацким» прислушивались с вниманием широкие круги польского общества и статьи этой газеты находили отголосок в иностранной печати, то мы считаем, что оставлять это позорное явление без ответа и надлежащего освещения невозможно. Поэтому мы обращаемся к наиболее выдающимся русским эмигрантским писателям с покорнейшей просьбой сообщить нам, по возможности безотлагательно, хотя бы краткие сведения о их литературной деятельности за рубежом. Между прочим нам хотелось бы получить ответы на следующие вопросы:

 1) что Вами написано за время Вашего пребывания вне сов<ет­ской> России;

 2) что напечатано в периодических заграничных изданиях;

 3) что выпущено отдельными изданиями;

 4) что переведено на иностранные языки и на какие именно;

 5) какой литературной работой Вы заняты в настоящее время.

 Может быть, Вы не откажете также прислать нам краткий очерк о своей жизни в эмиграции[249]. Все эти сведения нужны нам для того, чтобы дать возможно более полную картину жизни и работы русских эмигрантских писателей в ответ на распространяемую клевету.

        Председатель Союза А. Хирьяков.

        Секретарь Л. Гомолицкий.

Все письма к А.М. Ремизову находятся в собрании: Amherst Center for Russian Culture. Машинопись, на бланке Союза Русских Писателей и Журналистов в Польше.

31. Гомолицкий – Чхеидзе

                                                              15.XII.33

  Дорогой Константин Александрович,

 Как жаль, что Вы не могли написать статью о Федорове специально для «Молвы», потому что та, которую мы получили, и велика (не по нашим размерам), и трудна для нашего читателя. Газета отметила годовщину, поместив мою статью, но хотелось бы видеть рядом и Вашу. Чтобы покончить с вопросом о статье – возвращаю ее Вам, м<ожет> б<ыть>, Вы используете ее в другом месте.

 Теперь – Ваш автобиографический очерк будет напечатан в одном из ближайших номеров газеты[250]. Экземпляр этой газеты я вышлю Вам.

 «Инфор<мационную> Газ<ету>» мы еще не получили.

 Как Ваши пальцы, которые Вы так некстати порезали. Я как-то невольно думал о них, гадая, чем Вы порезали их, и ничего не придумал.

 Мое здоровье неважно, но пока работы не прерывал. По-прежнему кручусь с утра до вечера, как белка в колесе.

Ваш

                                                          Л. Гомолицкий.

1.  «Эмигрантские писатели о себе». II. К. Чхеидзе, «О себе», Молва, 1933, № 294, 23-25 декабря, стр.3.

32. Гомолицкий – Ремизову

                                              29.XII.33.

  Глубокоуважаемый

                         Алексей Михайлович,

 отвечая на мою посылку – мой Дом, Вы не могли знать, какую радость отправляете мне под видом письма.

 Когда я посылал Вам Дом[251], думал было, но не решился вложить в него письмо. Может быть, потому, что, не написав еще его, знал, что обращение мое к Вам будет признанием. Представлял себе слова моего письма уже лежащими под Вашими глазами...

 Сердечная внимательность, с какою Вы отнеслись ко мне, теперь ободряет меня.

 И возможно, что я даже должен сказать.

 Авторское рукописанье одухотворено – на нем еще дыханье и телесная теплота того, кто писал – но все-таки Розанов напрасно проклинал медный язык Гутенберга (скорбел о времени, когда еще «проклятый Гутенберг» не «облизал своим медным языком всех писателей» и они еще не «обездушели в печати»)[252]. Где же писателю переписывать во множестве себя, чтобы на всех хватило, кто хочет. При том, и облизанное Гутенбергом писанье останется неотъемлемо его, автора, – ниточкой сказочного клубка, протянутой от авторского сердца к читательским. Вот Вы ничего не знали о моем существовании,

 а я с детства рос под Вашим глазом, хотя для Вас и невидимый.

 Теперь же, за все годы зарубежья, самое близкое, самое живое и человечное слово для меня –

                             – Ваше.

В газете, журнале, где только случится прочесть – как близкая, дорогая встреча.

 Это я и боялся написать, потому что думал, что не поверите моей искренности. А я как на исповеди говорю Вам.

 Говорю не для какой-то цели. А п<отому> ч<то> казалось временами, что надо, может быть, необходимо сказать. Просто по человечеству – человек должен сказать другому о том очень хорошем чувстве, которое соединяет его с

                              ним...

 За Ваше же письмо сердечно отзывчивое я Вам так же сердечно благодарен. Совет Ваш исполнил – Зарецкому книжку послал и получил от него уже ответ, что книжка выставлена. Послал еще ему и другие рисунки[253]. Я.Б. Полонскому[254] тоже пошлю – специально сейчас переписываю для него экземпляр. Номера газеты Полонскому послал и послал также и Вам – Вы писали, что ждете их от Д. Кнута.

 Ответ на анкету Союза мы ждем. Думаем, что собранный нами материал пригодится не только для нашего случая, но и для истории. Пока на 50 запросов мы получили 20 ответов. Жалко не довести до конца. Почти не ответил никто из молодых в Париже. Если они бывают у Вас, попросите их внимательней отнестись к нашей просьбе.

 Что сейчас с Кнутом? У меня всё время теперь тревога о нем. Я его люблю. Он очень близок мне. Писал ему последнее время несколько раз, но не получил ответа. Наверно плохо ему, если молчит.

 Поклон Д.В. Философову я передал.

                                                                         Л. Гомолицкий.

Варшава

Podwale 5, m. 3

«Ros. Komitet

     Społeczny»

Автограф (почерк, напоминающий ремизовскую «каллиграфию»).

33. Гомолицкий – Кнуту

                                                                                      9.I.34.

  Дорогой Довид Миронович,

 до Варшавы дошел слух, что Вы уже написали свой автобиографический очерк для «Молвы». Почему же не посылаете?[255] И что у Вас, дорогой, что Вы так долго молчите?

 Сейчас, когда пишу это, уже очень поздняя ночь. Жена больна – спит. Я же только что прочел Ваш рассказ во «Встречах»[256]. Жена прочла его до меня, сказала, что хочет написать Вам, что понятен он вполне может быть только для еврея. Но вот мне он тоже хорошо понятен. Хотя я не в счет – знаком мне еврейский быт русской провинции. Особый «еврейско-русский воздух»[257].