Козьма Прутков - Алексей Смирнов

Оглядываясь на прожитые годы, Алексей Михайлович замечал: «Я делю мою жизнь после выпуска из училища на два периода, резко отличающиеся друг от друга по внутреннему своему содержанию: до отставки в 1858 году и после отставки. В первом периоде было более внешних перемен и движения, знакомств, обязанностей и таких занятий, которые служащими чиновниками называются „делом“. Во втором было более сосредоточенности, размышления и критики. Критическое отношение к окружавшему меня обществу заставило меня обернуться задом (вот как радикально! — А. С.) ко всему прошлому и пойти другой дорогой. Именно с той минуты, когда я оказался без обязательного служебного дела, я начал сознавать, что могу быть дельным человеком. Я искренно уважал государственных людей, достойных этого имени; но, достигнув 37-летнего возраста, я начал сомневаться в том, что во мне есть данные для занятия когда-нибудь между ними места. За все время моей службы я успел составить себе репутацию искусного редактора. Действительно, я умел хорошо писать бумаги и доклады и ловко редактировал чужие мнения; и нет сомнения, что при таких условиях я мог бы „составить себе карьеру“; но меня — могу похвалиться — такая перспектива не привлекала. В мои лета пора уже было позаботиться о возможности выражать свои собственные мнения, вместо того чтобы редактировать чужие, да притом еще нередко мне антипатичные. А потому я решился, к немалому удивлению многих моих сослуживцев и знакомых, расстаться и с званием помощника статс-секретаря Государственного Совета, и с званием камер-юнкера»[250].

Главным событием общественной жизни России, свидетелем которого был А. М. Жемчужников, стала отмена крепостного права. Этому посвящен специальный фрагмент очерка.

«Самое лучшее время моей жизни было пребывание мое в Калуге вскоре после выхода в отставку. Тогда разрешался крестьянский вопрос. Я почитаю себя счастливым, что был свидетелем освобождения крестьян в Калужской губернии, где тогда был губернатором мой товарищ по училищу и друг Виктор Антонович Арцимович, женатый на моей сестре. Великое дело имело огромное влияние на русское общество. Оно вызвало и привлекло к себе большое количество друзей и тружеников. Новые люди являлись повсюду, и общество росло умственно и нравственно, без преувеличения, по дням и по часам. Недавние чиновники и владетели душ преображались в доблестных граждан своей земли… Хорошее было время! Я должен упомянуть еще об одном обстоятельстве того времени, чисто личном, но имевшем глубокое влияние на всю мою последующую жизнь. Я тогда сделал знакомство, которое положило основание моему семейному счастию. Словом, это время было в моей жизни светлым праздником»[251].

Между тем великая Крестьянская реформа, вылившаяся в отмену крепостного права, привела к расколу дворянства на сторонников либерализации русской жизни и на защитников былых привилегий. И у тех, и у других были свои резоны. Либералы, а к ним относились все без исключения попечители Козьмы Пруткова, считали рабское положение крестьян постыдным и неприемлемым, тормозящим развитие России. Они готовы были согласиться на потерю своих прав, лишь бы восстановить в правах народ. Дворяне-крепостники не хотели об этом и слышать. Их аргументы состояли в том, что предоставленные самим себе крестьяне вообще перестанут работать; что гуманность либералов есть «личина человеколюбия»; что недопустимо развивать в крестьянах тлетворную мысль отрицания прав собственности, а, делая это, поборники реформ готовят грядущую катастрофу. Дело крепостников было проиграно, потому что за реформы твердо стоял царь; потому что преобразования давно назрели и перезрели; потому что неизбежной необходимости гнуть спину на нового барина — капиталиста — никто не понимал. Феодалов возмущала потеря вековых привилегий; царь и либералы радовались пробуждению творческих сил народа; а тем временем рядом с великодушным (и прекраснодушным) помещиком Алексеем Жемчужниковым уже маячила фигура скупщика земли, предприимчивого комбинатора, который и метил в новые господа…

Тем временем Владимир Михайлович Жемчужников получил должность чиновника особых поручений при тобольском губернаторе. А губернатором царь назначил друга семьи Жемчужниковых Виктора Антоновича Арцимовича, женатого на Анне Жемчужниковой — сестре прутковских опекунов. (Об Арцимовиче речь шла чуть выше в связи с его губернаторством в Калуге.)

По приезде в Тобольск Владимир пишет письмо отцу: «Россия вообще, а Сибирь в особенности на каждом шагу шевелят ум и сердце, вызывают к деятельности, рождают мысли, предположения, желания, словом — не дают покоя: всюду хотелось бы поспеть, все бы сделать; короче: Россия, богатая добрыми свойствами и народа и природы, есть такой изобильный рудник, на разработку которого можно с удовольствием посвятить все силы, и несколько жизней. Богатство добрых начал ее так велико, что оно само собою завлекает всякого мыслящего в любовь к ней и в такую деятельность, для которой нет… границ…»[252]

Мечты мечтами, но, прибыв в Тобольск, Владимир Жемчужников встретился с совсем иной «деятельностью» местной власти. Он сообщает отцу: «Открытия следуют за открытиями: там растрачены суммы, здесь открываются целые шкафы не-доложенных и утаенных дел, тут настоящие разбои и грабежи властей, — словом, сюрпризы удивительные!»[253]

Рассказывали, что прежний полицмейстер колесил по городу с бутылкой шампанского и двумя трубачами на дрожках, чтобы оповещать горожан о своем веселье, а нынешний — ездит с казачками, захватывая людей прямо на улице — для выкупа.

Взяточничество (или, на привычный для нас манер, коррупция) процветало.

О том же своему тестю Михаилу Николаевичу Жемчужникову пишет и губернатор Арцимович, сетуя на местных чиновников, «развращенных до основания»: «Здесь не могут выразить мысли прямой и благородной. <…> Только генерал-злоупотребитель может здесь найти подпору и помощников: все готовы грабить народ, но мало охотников содействовать устройству и благосостоянию жителей…»[254]

Кажется, напоминает что-то знакомое и нам.

Два идеально образованных и воспитанных молодых человека — Арцимович и Жемчужников, — полные желания творить добро и справедливость, по-видимому, столкнулись с такими проявлениями подлости и корыстолюбия, одолеть которые не смогли. И снова Владимир с горечью пишет отцу: «…нет ничего разорительнее для чувств, души, а, может быть, и здоровья, как видеть, что при всем усердии, желании и возможности, не только не можешь сделать ничего существенно хорошего, но и остановить хотя бы десятую долю зла…»[255]