Вариант "Ангола" - Игорь Борисенко

Я, забросив на плечо ящик, начал карабкаться на склон следом за Кондратьевым, но, конечно же, отстал. А наверху меня встретил белый, как смерть, Вейхштейн:

– Там… это…

– Зоя? – у меня затряслись руки. Да как же может быть, чтобы с ней что-то случилось?

– Нет, – покачал головой Володька. – Данилов… ранило его, короче. Тяжело.

"Вот тебе и "из наших никого"…", мелькнула мысль.

Данилов сидел в своей ячейке – лицо бледное, как снятое молоко, куртка забрызгана кровью, левая рука зачем-то сжимала автомат, правую он прижимал к груди.

– Как же так-то, Саня? – поднял он на меня глаза. – А?

Голос был тихим-тихим, наверное, только я один его и слышал. Он попытался привстать, но ноги подкосились, и он мешком осел на дно.

Я спрыгнул в ячейку – едва хватило места. Подхватил краснофлотца под мышки – ох, и тяжел!

– Помогите же кто-нибудь! – прохрипел я, мучительно медленно отрывая от земли неподъемное тело. Крепкие руки бойцов подхватили матроса и вытянули на поверхность.

– Не кладите его… спиной к дереву прислоните, – прокашлял я, выбираясь следом. – Нельзя ему лежать, кровью захлебнуться может… А лучше – тащите к Попову прямиком, авось не поздно еще.

Умом я понимал, что шансов у Данилова немного – но верить в это не хотелось. И не мне одному: за несколько дней бойцы крепко сдружились с добродушным моряком, и сейчас на их лицах я видел искреннюю боль.

Краснофлотца подхватили Валяшко и Горадзе, и поволокли к Попову. "Ах, какая нэзадача", приговаривал совсем спавший с лица дядя Лаврик, а потом забормотал что-то по-грузински. "Ничего, браток, выкарабкаешься", бубнил Валяшко.

Между тем вернулись бойцы с канистрами, которые требовал Радченко. Выйдя на склон, они стали разбрызгивать бензин – часть тех и без того скудных запасов, что сохранились на прииске. Наш план вступил в завершающую стадию – мы собирались выжечь всю округу, чтобы хотя бы отчасти замести следа. Но это была лишь первый пункт финала.

– Живой, – нисколько не стесняясь всех остальных, бросилась мне на шею Зоя, когда мы добежали до машины. – А то мы ждем, ждем…

Попов тоже хотел что-то сказать, но тут он увидел Данилова – и я удивился тому, как мгновенно преобразился тучный врач. Он весь подобрался, голос стал резким и отрывистым, когда врач отдавал команды, и мягким, когда он говорил с Даниловым. От него исходило удивительное чувство уверенности человека, не раз вступавшего в схватку со смертью, и выходившего из нее победителем. Казалось, что Попов даже стал выше ростом.

– Ничего, сынок, ничего. Я здесь, все будет хорошо, не думай, – он говорил, а руки так и мелькали. Вот он раскрыл саквояж, разрезал куртку и рубаху, оголив грудную клетку раненого. Голова Данилова мотнулась, на губах лопнул кровавый пузырик.

Зоя закусила ладонь.

– В легкое…

– Ну что вытаращились? – рявкнул на нас Попов. – Дел других нет?

Мы порскнули в стороны, потому как дел и вправду было невпроворот.

Через двадцать минут все было готово – Данилов с плотно перебинтованной грудью сидел на неуклюжих носилках со спинкой, а все остальные, навьюченные оружием, амуницией и ящиками с алмазами, выстроились походной колонной.

Здесь наши со старшиной пути расходились – Радченко предстояло отъехать на машине подальше от места боя (мы решили, что тридцати километров будет достаточно), и бросить там машину возле реки – так мы создавали ложный след, уходящий к границе с Северной Родезией. В кузове грузовика лежало несколько толстых коротких бревен: по следам должно было быть понятно, что машина нагружена. У реки старшина сбросит бревна, и скатит их в речку, чтобы преследователи не поняли, как их обманули с грузом. Нам же предстояло спуститься по другой стороне холма, выйти на заброшенную тропу, и двигаться по ней в направлении прииска.

– Итак, завтра я буду в лагере, – сказал Радченко. – Думаю, буду около полудня, хотя постараюсь вернуться пораньше. Но если не появлюсь до 15.00, уходите.

– Счастливо, старшина, – я крепко пожал ему руку. – Может, все же возьмете кого-нибудь из бойцов?

– Нет, – покачал он головой. – Так мне легче будет.

Он чуть притянул меня к себе, и сказал негромко:

– Девочку береги, понял?

– Не вопрос, старшина. Больше жизни.

– Вот и ладно, – он запрыгнул в кабину. – Бывай, ученый.

Застучал двигатель, и машина покатила вниз по пологому склону.

– Пошли, – скомандовал Вейхштейн.

Мы попрыгали на месте, подняли носилки с Даниловым, и скорым шагом двинулись к тропе.

За нашими спинами из-за холмов багровой стеной вставало пламя.

Александр ВЕРШИНИН,

19-20 декабря 1942 года.

Стол и два металлических лотка – вот и все, что выделял из тьмы теплый желтый свет настольной лампы. Стоило двинуться, как по стене начинала метаться угловатая тень: от этого вполне обычного зрелища меня почему-то продирало морозом по спине. Может быть потому, что я еще не совсем пришел в себя от событий минувшего дня? После тридцатикилометрового марша болели ноги, ныли оттянутые рюкзаком плечи, саднило ладони, сбитые о рукоятки носилок… Особенно саднило правую ладонь, которая несколько часов назад украсилась длинной и довольно глубокой царапиной, когда я зацепился за шип какого-то растения.

На прииск мы вернулись уже затемно. Мечтали только об одном: добраться до кроватей. Олейник – вот железный человек! – еще умудрился ужином всех накормить, хотя половине пришлось кашу едва ли не силком в рот впихивать, настолько все вымотались. Правда, Вейхштейн и Раковский нашли в себе силы, чтобы включить рацию: как потом сообщил с кривой улыбкой Володька, португальцы уже стояли на ушах. Все вышло именно так, как мы и рассчитывали – обнаружив уничтоженный конвой, португальцы тут же сообщили о дерзком нападении в Бенгелу, а оттуда пошла циркулярная радиограмма об усилении охраны алмазных приисков. Однако даже радоваться, казалось, уже не было сил – все расползлись по койкам.

Но стоило мне закрыть глаза, как передо мной возник раненый португалец, целящийся в меня из пистолета. Ба-бах! Я чуть не подпрыгнул на койке. Спать расхотелось в ту же самую секунду.

За стеной храпели бойцы, тихонько дышала во сне Зоя – а я ворочался на брошенном на пол спальном мешке. Десять минут, двадцать… Сон не шел. Я встал, и тихонечко перебрался в лазарет: на диванчике у стены посвистывает носом во сне Попов, справа от стола койка Данилова. Он тоже спит: то ли от ранения и усталости, то ли от лекарств, то ли от всего вместе. Попов сделал все возможное, но он не волшебник, поэтому никто не знает, доживет ли краснофлотец до завтрашнего вечера. А потом что делать? Ведь впереди – непременный бой, и, возможно, даже не один…