Вечный Жид - Станислав Гагарин

Духовное возрождение русского народа и тех наций, которые исторически связали с ним собственные судьбы, возможно лишь на путях с в я т о г о отношения к народным традициям, языковой свободе, культурной автономии.

Проблемы экономики и рационального хозяйствования не должны зависеть от задач национального и культурного строительства. Им надлежит развиваться независимо друг от друга, в равной степени совершенствуя и  д у х о в н о е, и  м а т е р и а л ь н о е начала в жизни Российского Общества.

Объединившись сами, русские люди, вынесшие на себе страшные испытания Двадцатого века, выполнят в Третьем тысячелетии историческую задачу, возложенную на нас Историей, — объединят в дружную семью народы планеты.

Великому народу — Великую идею и Великое государство!

— Воистину так! — воскликнул Каганович и вскочил с деревянной табуретки, на которой сидел за столом. — Позвольте обнять вас как сына, молодой человек! Подписываюсь под каждым вашим словом…

В это время послышался шум за дверью, и мужской голос спросил:

— Ты дома, Лазарь?

— Сосед пожаловал, — объяснил хозяин. — Ученый у меня сосед…

— Викторыч, заходи! — бодрым, даже молодецким голосом крикнул он.

В горнице показался пожилой человек в скромной поношенной паре, старомодной рубашке, уголки воротника которой были заколоты перламутровыми булавками, между воротничками красовался крупный черный галстук в белый горошек. Седую голову старика украшала черная шапочка.

— Знакомьтесь, — сказал Лазарь Моисеевич. — Мой таки сосед и, надеюсь, друг. Евгений Викторыч Тарле, академик.

«Вот так встреча! — восхитился Станислав Гагарин. — Я же недавно его «Наполеона» перечитал… Но академик Тарле-то как сюда попал?!»

— В рай грехи не пустили, Станислав Семенович, — лукаво поблескивая глазами, ответил Тарле, будто мысли писателя прочитал. — Меня оставили здесь за вранье о французской революции. Ты, старая перечница, сказали в Совете Зодчих, что угодно про Великую Буржуазную писал, но даже не намекнул и словом, что революция эта организована Конструкторами Зла, л о м е х у з а м и, как вы изволите называть их в романе «Вторжение».

— А я даже рад, — признался Лазарь Моисеевич. — Теперь мы с Евгением соседи, ведем, вы ж понимаете, веселые таки дебаты по девяносто третьему году, про термидор толкуем, Конвент и Директорию, про истинную роль Марата и трагедию Робеспьера.

— Я вам помешал, товарищи? — спросил академик Тарле.

— Молодой человек мне ту книжку читает, — пояснил Каганович. — Помнишь, я давал тебе ее посмотреть?

— Конечно, помню… За один вечер и половину ночи одолел, — сказал Евгений Викторович. — Но вы читайте, товарищ Гагарин! Может быть, и я какую-нито идею вам сообщу…

И Станислав Гагарин прочитал:

— В размышлениях Лазаря Моисеевича Кагановича значительное место уделено личности Сталина. Это немудрено: автор Евангелия от Лазаря находился рядом с Учителем не день, не два, а всю, как принято говорить, сознательную жизнь.

— Я знаю только одно о Сталине, — сказал Лазарь Моисеевич, — он весь был в идее. И это — главное… Он ценил людей по работе.

И добавил:

— Сталин был разный, и Сталин был один… Это был железный, твердый, спокойный даже, я бы сказал. Внутренне выдержанный, всегда мобилизованный человек, никогда не выпускал слово изо рта, не обдумав его, таков Сталин для меня. Я всегда его видел д у м а ю щ и м. Он разговаривает с тобой, но в это время д у м а е т. И целеустремленный. Целеустремленный! Это было у него всегда.

— Да, — писал в «Евангелии от Лазаря» Станислав Гагарин, — таков Сталин у Кагановича, верного апостола вождя. Эта верность Идеалу и носителю его красной нитью проходит через книгу, которую ты, соотечественник, держишь в руках. Конечно, мне могут возразить: ведь Каганович был сталинистом.

Разумеется, сие истина, не требующая доказательства, и Евангелие от Лазаря тому подтверждение.

Но кто у нас не сталинист? Таковых в прежнем Советском Союзе, а ныне в Содружестве независимых государств попросту нет.

И бывший президент Горбачев, приговоренный народным трибуналом к вечному проклятию, и нынешние президенты, и Собчак с  м о р ж о в ы м и Поповым и Лужковым, и неотроцкисты из р а д и к а л ь н о й их свиты, все эти несметные р о и медведевых, нуйкиных, афанасьевых, черниченок, старовойтовых и новодворских — самые что ни на есть кондовые сталинисты.

Эпоха Сталина — великая эпоха. Ее зачеркнуть, стереть из памяти человечества попросту невозможно. Не сомневаюсь: уже грядет время, когда товарищ Сталин будет объявлен национальным Героем Большой России, действительной, б е з г р а н и ч н о й преемницы Советского Союза.

Вспомните Наполеона, воевавшего со всей Европой, разорившего Францию, но по достоинству оцененного соотечественниками, ибо Бонапарт принес им пусть и недолгую славу Великой Державы, перед которой трепетал тогдашний мир. И символично, что именно задравшись с Россией, Наполеон нашел здесь собственную погибель.

Внутренние враги, захватившие ныне Русское Государство, куда опаснее и страшнее любого иноземного захватчика.

Наступило Смутное Время.

Оно уже бывало в отечественной истории, когда агрессоры, посадив на престол самозванца, бражничали в древнем Кремле.

Но приходили к народу Минин и Пожарский, поднимали соотечественников в поход на продавшуюся стервятникам Москву.

Он близок, близок освободительный поход!

VI

В чашку с дымящимся кофе Первый влил добрую порцию французского коньяка.

— Нет в мире ничего, что стоило бы пощадить, — сказал он, поднеся чашку ко рту, но глотка не сделал, вдохнул, х а р а к т е р н о раздув чуть-чуть крылья носа, поднимающийся с темно-коричневой поверхности пар. — Понимаете ли вы, Танович: н и ч е г о!

— Так уж и ничего, — слабо подначил собеседника бывший преподаватель научного коммунизма, наливая коньяк в хрустальную рюмку.

С. А. Танович предпочитал пить «Камю» с кофе вприкуску.

— Вы с детства должны были усвоить, что зло в принципе недопустимо, — запив коньяк глотком кофе, начал проповедывать Семен Аркадьевич.

Сейчас он работал по принципу антитезы. Необходимо было укрепить подопечного в его установке на свершение беспощадного зла, а для этого стоило слегка возражать Первому, подзадоривать его слабыми попытками опровергнуть то, во что он верил уже безоглядно.

— Зло можно, разумеется, сотворить, но тот, кто совершит это, первым пожнет его плоды…

— Опасная обывательская теория, Танович, — прихлебывая кофе с коньяком, возразил Первый. — Если человечество возьмет ее на вооружение, исчезнет само понятие прогресса. Ведь вы не станете спорить, если я буду утверждать, что войны всегда зло. Но кому неизвестно, что именно войны обеспечивают небывалый успех в развитии науки и техники. Разве не так?

«Ого, — сказал себе Танович. — Ученик наставляет учителя. Я вправе требовать у боссов прибавки к жалованью».

Вслух он сказал:

— Вы правы. Уповать на то, что свершивший зло от зла и погибнет, чистой воды идеализм. Хотел я посмотреть на того, кто вознамерился бы говорить в таком духе с евреями о нацистах.

— Некорректный аргумент, — поморщился Первый. — Не упоминайте, Танович, пресловутый еврейский вопрос в моем присутствии. Как вы знаете, память мне отшибло начисто, какое у меня образование, происхождение и воспитание, прошлое окружение и менталитет — тайна за семью печатями, о чем я, впрочем, не сожалею.

Есть определенный к а й ф  в том, чтобы начать жизнь с чистого листа. Так сказать, tabula rasa. Как видите, у меня и на латынь зубы прорезаются…

Но стойкую аллергию ко всему, что так или иначе повязано с понятием е в р е й с т в а, я ощущаю интуитивно, может быть, даже генетически.

Или я по крови иудей, или предки мои натерпелись нещадно от жидов-комиссаров. Не знаю… Но меня рефлекторно тошнит, когда я слышу вопли об антижидовстве, земле обетованной, избранной богом расе, масонстве, тайном заговоре Сиона против России, о протоколах старых маразматов-маньяков, зоологической русофобии, сионистах-вейсманистах, о деле невинных жертвенных барашков-врачей и прочей туфте, извините, дорогой наставник.

Я не помню собственного имени, Танович, но вы меня убедили, что это и неважно для исполнения великой миссии, на которую обрекли или подвигли — не знаю — вашего покорного слугу.

Я, Первый, убью как собаку того Первого, который, как вы уже сказали, укрылся в лесу и будет трепетать там от страха в день и к с. Я могу его убить и там, где спрятался этот обреченный на казнь преступник — ведь я читаю газеты, Танович… Но ради Бога не говорите в моем присутствии о евреях и высосанных из их же собственных не слишком стерильных пальцев проблемах!